Захар
Шрифт:
ЗП: Да пусть! Пусть будут четыре миллиона довлатовских доносов. Это, наверное, адекватная цифра, и европейским людям нравится. Но смотрим: население СССР перед войной, на январь 41-го, было, насколько я помню, почти 200 миллионов. То есть – если верить даже легендарной цифре в четыре миллиона – это сколько по выборке? Восемь процентов граждан, каким-то образом активничавших в терроре. А вот крупные мировые умы полагают, что право нации иметь своих негодяев и мерзавцев ограничивается десятью-двенадцатью процентами. В мирное время. А в стране случилась революция, две гражданских войны (одна из них – «великий перелом»), оставалась масса классовых противоречий, взаимного ожесточения и так далее. Так вот, не свидетельство ли эти четыре миллиона душевного здоровья народа, качества его? Нет?
АК:
ЗП: Я давно пытаюсь от этой публики добиться оценки ельцинского дрянного времени (да и нулевых гнилых, чего там), хотя бы объективной. В ответ получаю нездоровые шумы. Все помнят разборки девяностых? Кровь, пальба, трупный конвейер. Сколько пассионарных ребят тогда полегло в своей единственной гражданской? Не знаю, существуют ли точные цифры, социологии по этому поводу наверняка нет. Но есть целые посёлки братковских захоронений на всех кладбищах всех городов России. Я и на сельских погостах видел. О таких некрополях писал Лимонов, его американская подруга, профессорша Ольга Матич, исследует эту особую эстетику. Думаю, в любом случае потянет на полмиллиона (а может, и куда больше), сопоставимых с расстрелянными в 1936–1938 гг. (Я, заметь, не говорю о стариках, которым реформы сократили жизнь на десяток лет минимум, о беспризорщине массовой, там тоже мало кто выжил, о сколовшихся парнях и девках не упоминаю.) Пусть будут только братки. Так что про них говорил и говорит нормальный обыватель? «Их война, их выбор, знали, что делят, куда идут, почему гибнут» и прочее, прочее. Да более того, и наши продвинутые, продолжающие жаждать «покаяния» от давно мёртвого, войну на своих плечах вынесшего советского обывателя, думают примерно так же, чего там.
АК: А ведь этот самый советский обыватель тридцатых потерял в кровавую кашу (две гражданских, как ты говоришь), где активно поучаствовали жертвы чисток условного 37-го, родственников, какой-то кусок земли, связанной с родовой памятью, Бога… Многое и приобрёл, но плохое нагляднее, воспринималось как вмешательство внешней злой силы. А потом, нравы бюрократии мало чем отличались, и обыватель традиционно ненавидит начальство, ворующее и жирующее. На пропаганду про «бешеных собак» народ, думаю, вёлся, как обычно, лишь отчасти, в остальном доверял своему мироощущению.
ЗП: Я сначала думал, что они, как люди умные-образованные, просто не желают неприятной правды и потому топчутся вокруг неправды, им чем-то приятной, ещё и дополнительно всё это новыми слоями полиэтиленовыми мифологизируя. Но в один момент понял: просто не могут мыслить в исторических категориях, да и в любых других объективных. Попытка объективно взглянуть на трудную историю, советскую в том числе, – она ведь не означает отрицания репрессий. Но с другой стороны, почему мы – дворняги, как говорил одни мой персонаж (конкретно ты, я, Бледный, Рич, Илюха), – должны жениться на чужих грехах? Призыв к новой волне национального садомазохизма и размазывания зелёных соплей по глянцу под одобрительными ухмылками мира (который сам ни на какое покаяние не спешит) – в чём тут продуктивность и прогресс? И, млять, правильно ты сказал – начни они сейчас сеанс покаяния, прилетит им в лоб таким бумерангом – мало не покажется…
АК: Да, такой выдающийся эксперт, как Павел Судоплатов, гроссмейстер разведки и контрразведки, об этом предупреждал в 1996 году. Я поищу это место.
P.S. «…Особо критически настроены по отношению к "страшной
фигуре Судоплатова" почему-то именно те, кто тем или иным образом обязан своей карьерой былым, достаточно тесным связям с советскими спецслужбами, – я имею в виду таких, как В.Надеин из “Известий” (активно “разрабатывавший” академика А.Д.Сахарова, как говорил мне заместитель начальника 5-го управления генерал-майор КГБ В.П.Шадрин), Н. Геворкян из “Московских новостей”, комментаторы из “Эха Москвы”. Остаётся только недоумевать, почему именно они так яростно осуждают мою персону. Я абсолютно искренен: ведь их родители – сотрудники советской разведки в Иране, Литве и во Франции – неоднократно в тридцатых – сороковых годах принимали участие в похищениях и ликвидации людей, неугодных советскому руководству».Кому вы доверили писать о Соловках? «Антиприлепин» как идеология
У вышеупомянутого Владимира Лакшина – в бытность его культовым критиком «новомирских» шестидесятых – была статья «Иван Денисович, его друзья и недруги».
Год выхода романа «Обитель» – 2014-й – совпал с полувековым юбилеем лакшинской работы – она появилась в январском номере «Нового мира» за 1964 год и, апологетическая в отношении Александра Солженицына, стала ключевым звеном в полемике вокруг знаменитой повести.
Роман Захара Прилепина в несколько месяцев получил сопоставимое с «Иваном Денисовичем» количество и качество критических откликов.
Читательский интерес – столь же сопоставимый, с поправкой на обратную эволюцию «самой читающей» и актуальность историко-политического контекста. Публикация «Ивана Денисовича» попала в больной и живой нерв, «Обитель» подводит своеобразный итог русского XX века, который начался в 1914 году и, по определению, воспринимается, через поколения, на другом градусе эмоций. Однако у Прилепина есть то, чего не было у Солженицына, – социальные сети: «Обитель» блогеры рецензируют увлечённо и щедро, находя смыслы, упущенные профессиональными рецензентами.
Впрочем, у меня сейчас другая тема. Отталкиваясь от названия статьи Лакшина, я хотел бы посвятить настоящую главу «недругам» «Обители».
Необходимая оговорка: как правило, сегодняшние «недруги» – они не у романа «Обитель»; это – оппоненты самого писателя Захара Прилепина. Претензии к роману лишь камуфлируют неприязнь к автору.
Рецензия «Я учу вас о сверхчеловеке…» Яны Жемойтелите. [20] Критикесса атакует главного героя «Обители» – Артёма Горяинова («Да что ты за чмо такое, дорогой товарищ!» – пикантно звучит казарменная масть, продолженная партийным обращением, в устах филологини и «молодой писательницы Карелии»). Рецензент настаивает на ничтожестве Артёма, дабы эффектнее и злее сравнить с глыбой, матёрым сверхчеловечищем, «русским Леонардо», отцом Павлом Флоренским.
20
«Урал». 2014. № 7.
Волюнтаризм сравнения, и без того не шибко корректного, многократно усиливается тем, что г-жа Жемойтелите в обоих случаях слабовато знает предмет. Слышала соловецкий звон… «Но кто же такой Артём Горяинов? – искренне недоумевает она. – Чем занимался? Кого любил – в той, досюльней (э-э… кто бы ещё разъяснил читателю этот сюсюкающий эпитет. – А.К.), жизни? Что читал, что умел делать? Может быть, автор считает всё это неважным? Потому что в лагере прежний багаж абсолютно ничего не значит? Но разве могут внешние обстоятельства полностью стереть личность? Или же Захар Прилепин намеренно выбрал героем повествования человека, в сущности, невеликого?»
Артёму – 27 лет, то есть он – 1902 г.р. Москвич, дед его был купцом третьей гильдии. Трактиры и переулки Зарядья Артём видит и в соловецких снах; кстати, он земляк и почти ровесник другого прилепинского персонажа – классика русской литературы Леонида Леонова. По возрасту мог бы повоевать в Гражданскую, но не успел – формально «год не вышел». Гимназист, подростком, эпизодически, как и многие, занимался спортом: и боксёрские навыки не раз выручают его в лагере. Аналогично – опыт работы в артели грузчиков.