Заходерзости

Я нашел свою стезю,

Я иду — и не скользю —

Иначе говоря,

Уже вполне созрел мой юный гений

И я пишу

Литературных прозведений…

1935

Здесь юный поэт, в сущности, выступает как предтеча нынешних концептуалистов, опередив их на полвека с хвостиком!

И возможно ли было предположить, что автор этих строк спустя всего год-другой напишет (и опубликует!) стихи во славу величайшего мерзавца всех времен и народов, (как он его сам потом именовал);

что он вступит в комсомол;

что он пойдет добровольцем на подлейшую войну с Финляндией; и т. д. и т. п.

Словом, что ему суждено будет пережить глубочайший духовный кризис или, вернее, помрачение. А все это произошло. Наяву, а не в страшном сне. Как, почему?

Я пытался понять и пришел к выводу, что, помимо его молодости, в этом повинна была его истинно-поэтическая натура.

Ведь поэту, который, как известно,

Не может быть не возмущен,

Когда возмущена стихия…

очень трудно противиться давлению стихии, играть роль того поручика, который один идет в ногу, когда вся рота — весь народ, и не только он — миллионы и миллиарды людей — идут не в ногу. Ему, особенно в России, хочется быть «больше чем поэтом». И где тут понять, что став «больше», он перестанет быть поэтом.

Были и особые обстоятельства — среди них одна девица, в то время пламенная комсомолка, — именно она увлекла Н. на стезю конформизма, и небезызвестный Лион Фейхтвангер. Н. рассказывал впоследствии, что полностью поверил его пошлейшей книге «Москва 1937», в которой оправдывались пресловутые процессы тех лет.

Так или иначе, невыносимо печально было наблюдать, как омрачается светлый дух, как человек закрывает глаза на очевидное, как оправдывает тупость и подлость, как приветствует обман, как радуется мнимому и ложному…

Немного утешает одно — его ложные убеждения были искренними. Они не заставили его лгать, они не принесли ему никакой выгоды и во имя них он дважды шел на войну… (В скобках замечу, что на фронте в 1941–1945 годы он написал немало стихов; в последнее время они вспоминаются мне все ярче, и нравятся все больше; надеюсь когда-нибудь познакомить с ними читателей.)

А когда он вернулся, радостно было видеть, как легко его дух освобождался от пут бесчеловечной идеологии, как от бессмысленного оптимизма он переходит к пессимизму, скепсису и, наконец, — пониманию всего происходящего, и как все это прихотливо отражается (или выражается) в его стихах.

Мировоззрение

— С детства,

Милые дети,

Вы должны повторять:

«Жить на этой планете —

Только время терять!»

(В песне горестной этой,

Мы должны понимать,

Называл он планетой

Нашу Родину-мать…)

Объяснение в любви

«Дорогое существо!

Ты не стоишь ничего!

Почему да отчего

Так люблю я существо?»

Афоризм

«Неужели для живых существ

Счастья нет —

Один обмен веществ?..»

Мысли о смерти

«Спектакль идет к концу.

Пора отдать концы.

Я своему отцу

Давно гожусь в отцы…

Уйти бы до звонка!..

Видать,

Кишка тонка»…

Душегуб

Я — душегуб

Я никому не люб

А в сущности — какой я душегуб?..

Ведь сколько бы я

Душ не истребил

Но лишь одну — свою — я погубил…

*

Наш палач себя жертвой считает —

Он, естественно, был не при чем;

А невинная жертва мечтает Об одном: —

Как бы стать палачом…

Нектовые песенки

1. Песенка о лампочке

Лампочка любит светиться

А человек — суетится.

Лампочка перегорает,

А человек — умирает…

Миром ли он потрясает

Или в бирюльки играет,

Губит он — или спасает,

Он все равно умирает…

— Так ни к чему суетиться?

— Да,

Ни к чему суетиться.

— Что же нам делать, ребята?

— Если сумеем — светиться…

2. Утренняя песенка

Пока поднимешься,

Пока умоешься,

Пока оденешься —

Совсем расстроишься!

Когда побреешься —

Слегка развеешься,

Когда причешешься —

Совсем утешишься!

Некто у моря

(Две частушки)

1

— Что ты, море, зашумело,

Что ты волны вспенило?

— Всё на свете надоело,

Всё осто —…енило!

2

Дорогой, дорогой

Ты дороже золота,

Отчего ж у дорогого

Рыло не прополото?[11]

1973, Коктебель

История одного двустишия

Часть 1-я

История этого двустишия такова. Однажды Некто (не лишенный интеллекта) вступил в спор со знаменитым поэтом Николаем Г. Дело было в конце 70-х годов в Гагре.

Г. утверждал, что он — величайший гуманист века. И что он воспел все-все на свете.

— На самом деле, величайший гуманист века среди поэтов — я, — возразил Некто, не лишенный интеллекта. — И это именно я воспел все-все на свете.

— Чем ты это докажешь? — спросил Г.

В доказательство Н. тут же сымпровизировал такое двустишие:

Никто не любит мандавошек,

А мне их жалко, бедных крошек…

Этим проникновенным строкам Г. ничего не смог противопоставить и, хотите верьте, хотите нет, признал свою неправоту…

Так два великих таланта возродили угасшую в средние века традицию поэтических турниров.

Часть 2-я

Прошло много лет — и, как это часто бывает, — победа Н. обернулась поражением. Перелистывая с обычной для него любознательностью недавно вышедший в свет сборник частушек, Н. с изумлением прочел: