Закат цвета фламинго

– Господи, на все твоя воля! Велю попам молиться денно и нощно, авось пронесет беду. Только мнится мне, от Равдановой орды молитвами не спасешься.

– Значит, сражения не миновать? – спросил Мирон.

– Не миновать, не миновать, – похлопал его по плечу воевода и вздохнул. – В баньку бы сейчас, на горячий полок, только другая банька нас ждет. Кровавая! Давай, Мироша, будем кумекать, как против калмаков выстоять с нашими силами малыми да запасами хилыми.

И они вновь склонились над картой.

Глава 14

Ночь подступила незаметно. От нависших низко клочковатых туч быстро, словно осенью, стемнело. Ветер дул северный – острый, студеный. Пробрасывал снежком, проникал под одежду. Черные волны ходили по реке, с ревом бросались на берег, слизывая гальку и подбираясь к плотбищу, которое давно опустело.

В остроге жгли костры. Возле них грелись вооруженные стрельцы и казаки. Огни горели на сторожевых башнях. Вдоль стен понизу и поверху ходили усиленные дозоры. Пушкари прикорнули у пушек, возле зарядов. Ополченцы тоже легли в эту ночь не раздеваясь, в обнимку с вилами и топорами. Приказано быть начеку, но люди и без того почти не спали. Враг на подходе, какой тут сон?

Воевода велел прикрыть кружечный двор и кабаки, пиво и вино не выдавать ни за какие деньги. А еще распорядился всяких буянов, а также крикунов, что дурные слухи разносить горазды, крепко бить батогами, а на рьяных надевать железо и бросать в яму голышом. Возле колодцев тоже выставили стражу, чтобы, не дай Бог, не скинули в них падаль, не насыпали дурного зелья. У хлебных лабазов, у мангазейных и государевых провизионных складов в караул назначили казаков, а подле изб и казенных строений выставили на случай пожаров бочки с дождевой водой да ящики с песком.

В крепости сплели из ветвей и соломы балаганы, соорудили из дерюг и рогож шатры для баб и детишек. Собрали со всего посада телеги и перегородили ими улицы и переулки, чтобы защититься от конных атак врагов, если те все-таки прорвутся в острог.

Служилые люди еще засветло собрались на Соборной площади на молебен, целовали крест и святую икону, что вынес отец Антиох из острожного храма, клялись детьми, женками, добром и животом. И порешили всем миром: коли кто не устоит, в измену впадет, или робость им овладеет, или от слабодушия бросит свой пост, а то и вовсе побежит от неприятеля, все едино – поймать того отметника и посадить на кол без жалости, женок и детей его из крепости выгнать, а пожитки и иное добро поделить…

Под вечер наконец-то прискакал первый лазутчик – Васька Терехин, жилистый казак в грязном кафтане и серой овечьей папахе набекрень. Он бросил коня посреди воеводского двора, взбежал на рубленое крыльцо и зычным голосом всполошил всю округу:

– Кыргыза изловил, батюшка-воевода! У реки мыкался, без драки отдался.

– Давай, давай сюда кыргыза. Не иначе Равданов доглядчик? – засуетился Иван Данилович и бросил быстрый взгляд на Мирона. – Кажись, началось!

Кыргыза со связанными руками втащили за шиворот в избу, бросили под ноги воеводе. Мирону показалось, что он уже видел этого крепкого, невысокого степняка то ли в стане Эпчея, то ли где-то в крепости, но скорее всего он ошибался. Пока все кыргызы были для него на одно лицо, и одеждой тоже мало отличалась друг от друга.

– Толмача ко мне! – приказал воевода. – Пусть узнает, с чего вдруг сей сын собачий возле крепости ошивался?

Кыргыз поднял голову:

– Развяжи руки, воевода. Харатай говорить будет. Харатай долго в Томске жил, по-русски говорить умеет.

– Смотри-ка, – удивился Васька, – а при мне аки немоть мычал.

– Послал меня Эрдэни Дзорикту-контайша Цэван Равдан, сын Сэнгэ, великий правитель Ойратского улуса, – без запинки перечислил титулы хана кыргыз, потирая запястья, после того как воевода распорядился освободить его от веревок. – Велел грамоту передать, а на словах грозился, что острог сожжет и всех, кто в нем сейчас, перебьет, чтоб не осталось ни капли русского семени на его землях.

– Ишь, какой прыткий! – Лицо воеводы пошло красными пятнами. – С каких это пор Равдан здешние земли калмацкими объявил?

– То мне неведомо, – скривился Харатай. – Острог поставлен на кыргызских землях. Ойраты сюда за албаном ходили, пока русские не пришли.

– Истину глаголешь, – усмехнулся воевода. – Русские пришли, значит, ойратам дорога в Сибирь навечно заказана. А те кыргызские князцы, что Равдану шертовали, суть изменники и воры. И будет им кара жестокая за подлость и предательство. – И протянул руку: – А ну, покажь грамоту! Посмотрим, чем еще контайша грозится?

Через час толмач с большим трудом и старанием перевел писанную по-монгольски грамоту. Равдан требовал выдачи всех кыргызов, находившихся в руках русских, и освобождения аманатов, в первую очередь Тайнаха, а еще указывал воеводе на разбой и набеги его казаков на калмацкие ясачные земли. Особенно язвительно контайша отозвался о подданстве кыргызов и калмаков:

– Когда царь царю бывает в подданстве? Когда царь царя возьмет войной, тогда-де бывает в подданстве, и тем белый царь нас бранит, что велит нам идти в подданство. Какая здесь земля вашего государя? Земля-де из веку наша. А ты, воевода, грязная собака, пришел на мою кыргызскую землю и моих ясачных людей разгоняешь и разоряешь… Я, контайша Равдан, пришел собою на свои земли и сойду собой… – читал, запинаясь от страха, толмач. – Сойди с моей земли! Так из избы выживают собаку, вон иди! Вон!

Воевода выслушал угрозы на удивление спокойно. Но по прочтении грамоты вырвал ее из рук толмача, порвал в клочья и бросил под ноги Харатаю.

– Передай Равдану словесно, ибо грешно тратить бумагу на сураз [44] – процедил он сквозь зубы. – Пусть-де с государевой кыргызской земли ноне сойдет и впредь на государеву землю николи же не приходит, тем на себя государева гнева не навлекает. Кыргызы, тубинцы, качинцы и керетцы учинились государей наших в вечном холопстве, а что за обеты они давали дядьке твоему Галдану, государев воевода за то не отвечает. А коли войной на острог пойдешь, то без головы останешься. Мы на бой готовы. У тебя воины, но и мы не женки. Воевать горазды, и страху перед ратью твоей не ведаем!

44

Сураз – (сиб.) небрачно рожденный.

Харатая взашей вытолкали за острожные ворота, а воевода снова созвал военный совет. По всему выходило, контайша со своим войском на подходе. И правда, под утро прискакали дозорные: сторожа заметили конные разъезды калмаков на ближних подступах. Вспыхнули сигнальные огни на сопках, загудели церковные колокола, проиграли тревогу на медных рожках рожечники. И побежал к стенам служивый люд, на ходу поправляя куяки, байданы и прочие доспехи, натягивая шлемы и шапки. Крики, топот, лязг, чьи-то отчаянные вопли и злая ругань перекрыли все звуки вокруг, кроме боя колоколов.

Мирон вбежал по лесенке на обходную галерею крепостной стены в числе первых. Захар с двумя пистолетами за кушаком и самопалом в руках сопел следом. Здесь и ниже, у бойниц и стрельниц, выстраивались на своих местах по росписи стрелки. Нетерпеливые пристраивали пищали и мушкеты в стрельницах, присматривались, проверяли пороховые заряды, пыжи и пули. Здесь же расположились со своим оружием лучники и самострельщики. Им придется стрелять поверх частокола. Как приближение грозы, в воздухе чувствовалась близость боя. Все с тревогой вслушивались в гул ветра, вглядывались в серую дымку, затянувшую дальние увалы.