Закат

— Отлично, должны же быть какие-то трудности!

Дичка вышла точно им навстречу, из-за ее плеча улыбалась Крошка, удивительно высокая для своего имени женщина. Остановились друг напротив друга, Закат и названная мать невесты крутанули своих подопечных раз, другой… Придержали за плечи, давая вернуть равновесие. Отпустили. Те шагнули вперед, сначала неуверенно, затем будто почувствовав друг друга. Столкнулись точно на гребне, обнялись, приникли друг к другу губами под восходящим солнцем. Закат отвернулся, смущенный. Остальные провожатые спускались вниз, и он присоединился к ним. Клятвы, что шептали сейчас на холме, были не для чужих ушей, пусть даже это были уши самых близких родственников.

***

Праздник был одновременно похож и непохож на тот, с которого началась его жизнь в Залесье. Снова богатый крестьянский стол, снова гусляр-Мох и танцы. На торце широкого стола уместились молодожены, три пары с одной стороны, две с другой. Заката, как названного родича жениха, посадили поближе. Впрочем, с учетом количества женихов и невест, родичами им приходилась почти вся деревня, кроме, разве что, новоприбывших. Один такой, однако, как-то оказался напротив Заката. Невысокий, похожий на мельника человек вызывал необъяснимое беспокойство, пока Закат не присмотрелся к его движениям, а присмотревшись, не отвел взгляд. Несмотря на не примечательную, даже отталкивающую внешность и округлое брюшко, этот разбойник был воином. Очень хорошим, талантливым, таким, которых называют «от судьбы». Не всякий рыцарь смог бы с ним потягаться, да и в себе Закат не был бы уверен, доведись ему сражаться с этим человеком.

— За молодых! — Разбойник поднял чашу, глядя на Заката. — Всех сразу и каждого в отдельности.

Пришлось отвечать. Глиняные бока кружек столкнулись, звякнули, плеснула жидковатая бражная пена. Разбойник, выпив до дна, хлопнул ладонью по столу, улыбнулся широко, блеснув ровными зубами.

— Чтобы им жилось счастливо и спокойно под любой дланью.

— Что ты имеешь в виду? — тон этого человека странным образом заставлял Заката искать подвох в его словах.

— Ну как же. Была деревня под Темным, будет под Светлым. Был рыцарь — идеал идеалов, будет крестьянин, твой вот названный брат, — разбойник налил себе еще браги, пока Закат решал, считать его слова оскорбительными, или все-таки нет. Сообщил развязно: — Ничего против тебя не имею, Темный. Только Темный ли ты, а? Выполняешь ли роль, которую тебе подарили?

Их взгляды встретились. Разбойник подмигнул, вскочил вдруг из-за стола.

— Ну-ка, танцы!

Празднующие, похоже, только этого и ждали. Тренькнул гуслями Мох, затянули песню невесты, уже жены. Утонул в поднявшемся шуме голос Заката, потерялся в толпе странный человек.

Только после праздника, помогая убирать со столов посуду, Закат спросил, кто это был.

— Левша-то? — переспросила Горляна, вытирая со лба брызги воды. Она оттирала самый большой и противный горшок, милосердно отобрав его у рвавшейся помочь Ро. — Путник он, торговец бродячий. Пришел, когда ты раненый лежал, купил немного зерна. Сегодня утром говорил, что сразу после праздника отправится в путь.

— Он не сказал, куда?

— На восток вроде, за Черный замок. А что?

— Ничего, — Закат покачал головой, задумчиво глядя меж домов туда, где темные туши холмов и гор закрывали небо. — Мы с ним говорили на празднике.

— А-а, — Горляна фыркнула, приналегая на горшок, — ну ясно. Ро тоже после того, как с ним на улице столкнулась, весь день сама не своя ходила. Такой, видать, человек, умеет сказать что-то важное.

Закат отнюдь не был уверен, что ему сказали важное, и не думал, что стоит спрашивать Ро о том, что сказал ей странный прохожий. Он бы на ее месте делиться такими откровениями не стал.

***

Он пишет письмо. Быстрый почерк, из-за неравномерной, несмотря на остро заточенное перо, линии буквы похожи на раны на бумаге. Ни одного черновика рядом. Темный властелин ухмыляется, щедро присыпая ровные строки песком. Он не ждет не только положительного, но и вообще какого-либо ответа, но ему хочется послать это письмо — издевательскую пародию на обычаи страны той девушки, которую он назначил своей невестой. И пусть благодарят судьбу все художники его земель, что он не требует написать его портрет!

— Пламя!

В окно просовывается узкая морда, под потолком комнаты мгновенно собираются дымные облака. Темный властелин протягивает письмо через плечо.

— Отнесешь это нашим непокорным прибрежным жителям. Во дворец, — он оборачивается, вкладывая письмо в протянутую когтистую лапу. Лицо прорезает неприятная усмешка. — Лично в руки принцессе.

***

После свадеб дни потекли медленно и сонно. Закат снова работал у Лужи — пора корзин кончилась, началось время лаптей. Лыко для них приносили все, кто хоть ненадолго отправлялся в лес охотиться, заготавливать дрова или собирать поздние яблоки. Самой сложной частью плетения оказались задники, с которых начиналась работа, так что Лужа, сидя на крыльце, делала для Заката заготовки. Ночи становились все длинней, холодало, и очень кстати пришелся плащ, прежде заменявший спавшему на сеновале Паю одеяло. Самого Пая пригласили перезимовать Светозар с Дичкой — новую избу они, правда, еще только строили, но Лист выделил молодым домик-времянку, в котором много лет назад сам жил с женой. Конечно, на настоящую избу времянка не слишком походила — четыре стены да крыша, ни сеней, ни подклети, но по крайней мере в ней была печь, а для разделения на комнаты можно было повесить занавеску. Благодарный Пай тут же вызвался помочь со стройкой, и втроем они взялись за дело с таким усердием, что в деревне стали даже говорить о том, что дом успеют возвести до снега.

Для Заката все это значило, что его слуга не останется без крыши над головой, а сам он может не мерзнуть, сидя во дворе в рубашке. Ворот плаща, правда, приходилось стягивать нитью, намотанной между двумя воткнутыми в ткань прутиками. Хотя все в деревне знали о том, кто он, Закату все равно не хотелось использовать единственную имеющуюся у него фибулу — зубчатую корону Темного властелина.

Через несколько дней, впрочем, стало ясно, что плащ не спасает от осенних дождей. Закат ежился, но упрямо продолжал переплетать боковину лаптя, прикрывая его от все чаще стучащих по макушке капель.

— Все, хватит и мою больную спину студить, и твою тоже, — Лужа с трудом встала, смахивая с пухового платка бисером блестящие капли. — Пошли в дом. И вообще, переезжай уже ко мне. У Горляны жильцов хватает, а тебе не придется каждый день через всю деревню бегать.

Спорить было не о чем — в старостином доме на самом деле поселилась большая часть бывших разбойников. Ютились вшестером в двух комнатах, но наотрез отказываясь стеснять самого Заката. Он был почти уверен, что причина скорее в страхе, чем в вежливости, и от этого чувствовал себя совсем неловко.

Лужа устроила ему постель на лавке, сама обосновалась на печи — мол, и до кухни ближе, и старым костям полезней.

В первую ночь Закат никак не мог уснуть — лезло в голову видение о маленькой хатке, пришедшее, когда он лежал в забытьи после схватки с медведем. Сон о женщине, которая спала на такой же лавке под окном. Которая умерла на ней же.

***

Мальчик идет по лесу, пиная валяющиеся на земле шишки. Его послали за грибами, но дождей не было слишком давно. Когда он вернется ни с чем, его снова побьют. Потом вступится мама, и ее побьют тоже.

Он наподдает шишке со всех сил, на глаза наворачиваются злые слезы — вот бы можно было так же… Вот бы скорее вырасти. Вот бы всем показать!

— Зачем же ждать, малыш? Только пообещай мне кое-что взамен.

Шишка, прокатившись по ковру иглицы, останавливается у чудного рыжего сапога. Мальчик медленно поднимает голову…

Закат сел на лавке, судорожно хватая ртом воздух. В кулаке, как и много раз до того, был зажат оникс, сердце гулко бухало в груди, по коже пробегал озноб, будто комнату выстудил зимний ветер.