Закат

Напротив, прямо посреди двора, установили резное кресло. Магистр сел, тщательно расправив складки мантии. Занятые своими делами рыцари оглядывались на них недоуменно. Видимо, Закат был первым, кого собирались высечь во дворе Светлой цитадели.

Сзади щелкнула плеть, пока вхолостую. Улыбнулся магистр, поймал взгляд пленника.

— Любослава — мастер кнута. Она была пастушкой у одного господина, служившего тебе.

— У меня уже много лет нет слуг, — возразил Закат. Магистру, конечно, было плевать, а вот…

Спину будто обожгло огнем, Закат вздрогнул, но сумел не вскрикнуть.

— Пока ты не побежден, многие служат тьме, — отрезал магистр. Продолжил притворно мягким голосом: — Этот господин издевался над своими работниками даже вопреки своей выгоде. Он специально нанял трех воров, чтобы они украли у Любославы овечку из стада, и он смог бы наконец наказать честную пастушку.

Свист, удар оказался таким сильным, что взрезал кожу, будто ножом. Закат на миг окаменел, вытянувшись струной, затем склонил голову, сжимая зубы. Боль от редких пока ударов успевала притихнуть, уйти в глубину.

Он догадывался, что это вряд ли продлится долго.

— Любослава искала пропажу до поздней ночи, и когда, отчаявшись, пригнала стадо назад, ее ждало наказание и за опоздание, и за пропажу. Господин пожелал высечь ее лично, сделав это так, что на следующее утро девушка все еще лежала в горячке от ран и унижения.

Закат жмурился, судорожно сжимая кулаки. Удары теперь полосовали спину частой ровной сеткой, вспыхивали огнем на перекрестьях. Рыцарь вкладывала в них всю злость на ту, прошлую несправедливость. Он терпел. Он уже понял, что мало кто пришел в орден просто так. Пойманный Темный властелин стал козлом отпущения для всех, кто пережил что-то страшное.

— Злобный хозяин, подлинная темная тварь, выкинул больную, дрожащую в лихорадке Любославу на улицу. Однако, по счастью, мимо проезжали светлые рыцари. Они выходили девушку, и теперь она — гордость нашего ордена.

— Однако господина… так и не наказали… за издевательство… над тобой?

Он обернулся, все равно не видя рыцаря, но обращаясь к ней. Говорить приходилось на выдохах между вспышками боли, торопливо и с обрывами.

Ответом стал грубый, неровный удар, сильнее всех прочих.

Закат прокусил губу, слизнул текущую на подбородок кровь. Посмотрел на молчащего магистра.

— Это ваша справедливость? Тот человек аккуратно платит подати и потому живет, пополняя ряды рыцарей своими жертвами?

Закат знал — кнутом можно снять кожу и сломать кости, но впервые испытывал подобное на себе. Удар. Еще один. Еще…

Его окатили ледяной водой, Закат вдохнул сквозь поток, закашлялся, приходя в себя.

Боль медленно затухала, за спиной всхлипывала Любослава. Упал на землю кнут, невысокая полноватая девушка убежала, закрывая лицо руками. Закат покачал головой — ей же не станет лучше, как бы она его не избила, только хуже. Потому что по чужой воле она превращается в своего господина, наказывающего слабых.

Недовольное лицо магистра снова поблекло, выцвело, как старый гобелен.

Растаяло.

***

Пленник стоит на коленях, прикованный к чугунной решетке так, что не пошевелиться. В жаровне только что погас огонь, раскаленные угли светятся болотными гнилушками. Снова вспыхивают, рассыпаются с шелестом, когда Темный властелин опускает в них клеймо. Смотрит, как по длинному пруту пробегают язычки пламени, подбираются к самым пальцам, сомкнутым на деревянной рукояти. Опадают бессильно.

— Ты теперь моя собственность. Интересно, останется ли клеймо, если ты снова умрешь и возродишься? Будешь идти со своего алтаря, с самого побережья, и каждый встречный будет знать, что ждет тебя в конце пути!

Герой молчит, но не может отвести взгляд от раскаленного железа. Темный властелин поднимает клеймо из углей, неторопливо подносит к груди пленника — так близко, что стоит тому чуть глубже вздохнуть, и он сам прижмет к нему свою кожу.

Темные от расширившихся зрачков глаза неотрывно следят за тем, как медленно, по волосу приближается алое железо.

Когда оно неуловимо резким последним движением впечатывается в грудь, Герой кричит и повисает на цепях. Темный властелин отрывает остывающее клеймо вместе с прикипевшими к нему кусочками плоти.

Напротив сердца у Героя выжжена зубчатая корона.

Он проснулся от боли, случайно перевернувшись на спину во сне. Осторожно сел, морщась.

Похоже, его видения уже не были связаны с ониксом. Они приходили, когда ход его жизни нарушался, когда дни переставали походить один на другой, и не собирались отступать только из-за того, что у него забрали камень.

Хотя, может быть, пытки еще превратятся для него в обыденность.

Закат поежился от этой мысли, поднял взгляд к окошку под потолком. Тени казались синими, сквозь решетку проникали и плясали на стене яркие блики от освещающих двор факелов. Вспомнились костры бродяг — они, наверное, еще не спали. Может, как раз сейчас присоединяются к пестрой стоянке Яся и Лис, округляет глаза Искра, слушая про столицу и помогая отмывать недокрашенного коня. Заботливо присматривает за всеми Принц, язвит в своей обычной манере Пепел, вертятся вокруг обожающие его дети…

Закат поймал себя на том, что улыбается. Бывший дракон Темного властелина, оружие, сотворенное Левшой, был счастлив. Он жил своей жизнью, попадал и выпутывался из передряг, у него был друг, который мог защитить его даже от воспоминаний прошлого.

Хорошо бы так было со всеми. Может, если магистр наконец убьет свой «сосуд зла», то успокоится? Свет восторжествовал, можно праздновать?

Закат вздохнул, нахохлившись. Отвернулся от рыжих факельных бликов, лег на соломенный тюфяк ничком.

Он знал, что этого не случится. Магистр все равно продолжит искать тьму, если не в Темном властелине, то в обычных людях. Так что наоборот — чем дольше продержится пленник, тем меньше внимания рыцари уделят остальным. В том числе бродягам. В том числе дальним деревням.

Закат надеялся, что останется единственным узником этой темницы.

***

Он осторожно разминал все еще ноющие после подвешивания плечи, когда за ним пришли. Один из рыцарей взялся за цепь, Закат встал, не дожидаясь, когда его потащат за собой. Пошел следом за конвоем — снова по коридору, но теперь не во двор, а в камеру, где заклепывали его кандалы. В ней установили два кресла — резное, с бархатной алой подушечкой для магистра и грубо сколоченный стул с неожиданно массивными подлокотниками. Рядом лежало несколько кожаных ремней.