Заклинатель снега

Я не выносила Мейсона. Его близость тревожила меня, его присутствие вызывало во мне такую сильную турбулентность, что всякий раз я испытывала острое желание выйти из комнаты и вдохнуть воздуха, который его не коснулся. Хотя он первый решил держаться от меня подальше и никогда на меня не смотрел, любая случайная встреча с ним выбивала меня из колеи. И легко понять почему.

Мейсон был дерзким, высокомерным и эгоистичным – именно эти качества больше всего раздражали меня в людях, общению с которыми я когда-то давно предпочла одиночество. Однако в этом типе было еще кое-что. Что-то, что даже перевешивало его бесчисленные недостатки и вынуждало меня держаться от него на большем расстоянии, чем предписывает техника безопасности. Что-то, что бродило во мне, держалось в тени моего дыхания и таилось глубоко внутри. Я не знала, что это, но была уверена: это мне не нравилось.

Спускаясь по лестнице в подвал, я спрашивала себя, как долго мне удастся игнорировать его существование. Может быть, всегда…

Кошмарный сон помешал как следует выспаться этой ночью. Я все еще ощущала его на своей коже, как отпечаток чужой грязной руки. Я поморгала и, увидев свой блокнот, с облегчением вздохнула. Наверное, я оставила его здесь вчера вечером, когда спустилась в эту комнату порисовать.

Взяв скетчбук, я собиралась вернуться наверх, когда через полуоткрытую дверь заметила в дальней комнате свет. «Наверно, Мейсон забыл погасить», – подумала я, потому что, заглянув в его так называемый тренажерный зал, никого там не обнаружила.

Я подошла к лампе на шкафу и выключила ее. На улице было солнечно, и через маленькие окошки под потолком сюда проникало достаточно света.

На столе рядом со шкафом лежал прозрачный конверт с бумажными листками, сообщавшими данные о его здоровье, весе и даже росте. Один метр восемьдесят восемь. Ого! И это в семнадцать лет.

Меня поразил длинный перечень медицинских обследований, которые нужно пройти, чтобы получить доступ к поединку: электрокардиограмма, мониторинг грудной клетки, МРТ головного мозга. Спортсмену нужно соблюдать массу требований. Да уж, серьезно заниматься боксом может далеко не каждый. Этот вид спорта требовал от человека дисциплинированности, ответственного отношения и абсолютной решимости, воспитанной самоограничением и тренировками.

Почему это меня удивляло?

Я повернулась к стойке и вспомнила, как она скрипела под ударами Мейсона. Ткнула одну из панелей кончиками пальцев. На ощупь она казалась мягкой.

Тогда я сжала кулак и ударила по ней. Стука от моего жалкого удара почти не было слышно. Я закатила глаза и схватилась за ушибленную кисть, зажимая скетчбук под мышкой.

– Что ты делаешь?

Я вздрогнула.

Темные глаза Мейсона пригвоздили меня к месту, где я стояла, с обезоруживающей силой.

– Что ты здесь забыла? – снова спросил он, как всегда, властным тоном эгоиста и собственника, сообщающего, что я снова вторглась на его территорию.

Это я и сама понимала, поэтому опустила голову. Я хотела бы уйти молча, без ответа, но Мейсон положил руку на дверной косяк и не позволил мне ускользнуть.

– Я с тобой разговариваю. – Его низкий, сочный голос вызывал странную дрожь в моих позвонках.

Я шагнула ближе к дверному проходу, чувствуя, как ко мне возвращается необъяснимое чувство обиды.

– Это я заметила, – ответила я, покосившись на Мейсона.

– Тогда ответь мне.

– Ничего, я ничего здесь не делала.

Мейсон посмотрел на меня с высоты своих метра восьмидесяти восьми. Его взгляд, настойчивый, пронзительный, жгучий, раздел меня догола.

Я крепче сжала блокнот. Он заметил его, и старая злоба мелькнула в его радужках.

– Я твои вещи не трогаю. И ты не прикасайся к моим.

– Неужели? Ты еще кое-что мне не объяснил, – ответила я, шипя, как змея.

Я была виновата, но отреагировала резче, чем следовало бы. В данный момент я чувствовала раздражение и нервозность, как будто меня беспокоила невидимая зудящая рана. Чувство неприязни делало меня уязвимой, а я к этому не привыкла.

– Ты оставил свет включенным, – добавила я, – я зашла его погасить, и все.

Решительно отпихнув Мейсона плечом, я вышла, еле сдерживаясь, чтобы не побежать.

Пока я поднималась по лестнице, чувствовала, как мысль о Мейсоне обжигает меня изнутри. Почему Мейсон такой вредный? Почему? И он мог бы быть папиным крестником…

На мгновение я попробовала представить их вместе смеющимися и перешучивающимися, но не получилось. Папе этот тип вряд ли понравился бы.

Конечно, он любил такие качества, как ловкость и решительность, и Мейсон внешне походил на Джона… Но он ему не понравился бы. Абсолютно точно!

Взвинченная до предела, я добралась до своей комнаты. Щеки покалывало. Они у меня редко краснели, разве что на морозе, поэтому я очень удивилась, посмотрев на себя в зеркало и увидев красные пятна на скулах.

Еще больше нервничая, я подошла к столу и положила на него свой блокнот для рисования. Коробка с синей лентой оставалась открытой. Осторожно, словно к спящему существу, я протянула к ней руку. В ней хранилось всего несколько вещей: папин кошелек, документы, ключи от канадского дома и на самом дне – голубой альбом с простой надписью «Айви», папин подарок.

В альбоме были рисунки, открытки и несколько полароидных снимков, которые он сохранил. Я знала, что мне будет больно на них смотреть, но не удержалась и открыла альбом.

На всех открытках были виды наших мест: долина, озеро, лес. Они вызывали живые воспоминания о доме. Рисунки представляли собой пару моих каляк-маляк на газетных вырезках. Непонятно, зачем папа их сохранил, в них не было ничего особенного, разве что они смешные.

Фотографий было только две. На первой, более старой и поблекшей, мы втроем: я, маленький белый сверток, молодой папа с пышной копной волос и покрасневшими от холода ушами, и рядом с ним мама.

Моя красивая мама… Жемчужно-светлые волосы обрамляли ее лицо в форме сердечка, гордое и милое одновременно; кожа у нее была белая, как фарфор, а ослепительные глаза – зеленые; на губах сияла улыбка. Маму звали Кэндис, она была канадкой.

Родители встретились в Калифорнии, в университете в Беркли: папа учился в инженерном колледже, а мама в колледже природных ресурсов.

Мама погибла в автомобильной аварии вскоре после того, как мы переехали в Доусон-Сити, мне исполнился всего месяц.

Я провела пальцем по ее лицу. У меня были ее светлые волосы и такой же глубокий взгляд, длинные изогнутые брови и продолговатые антилопьи глаза. Было бы неправдой сказать, что я по ней скучаю, ведь я не знала прикосновения ее рук, ее запаха, звука ее голоса. Говорят, она отличалась остроумием, а ее смех мог растопить лед, таким он был теплым. Папа говорил, что я очень на нее похожа, но, глядя в ее лучистые глаза, я не могла с ним согласиться. Мне так хотелось, чтобы она научила меня улыбаться – искрометно, радостно, счастливо, восхитительно, но это невозможно.