Заклятые враги
Шрифт:
***
Галатье будто бы и не ожидал увидеть своё государство таким — войско, распростёршееся на теренах чужой державы, бессилие, свалившееся тяжёлым грузом на плечи и полнейшее бессилие, колотившееся в его душе, бившегося в груди, будто бы ещё одно сердце. Казалось, ему противной была даже мысль о том, что совсем-совсем скоро его страна превратится в пыль в руках кого-то властного и сильного.
Бонье — не его сын, но сын его жены, — ничего не ответил. Он не смог ни объяснить, как такое вообще случилось, ни зачем они связались с могучим, нечистым на руку магом. Может быть, он их заставил — конечно, было просто
Может быть, эта слабость была для них фамильной. Просто тонкой нитью проходила сквозь семью, связывая мелкими, тонкими нитями.
Сейчас Галатье было страшно. Никто не дал ему увидеть богов — только издалека, — но одного только поразительного сходства Дарнаэла с его сыном хватало, чтобы в душе забилось странное сожаление по прошлым временам.
Он был пленником этого места. Кто выпустит короля вражеской армии, короля, смерть которого будет означать потерю любой, даже формальной власти над Торрессой?
Галатье отчаянно пытался вспомнить о наследниках. О тех, кому перешёл бы его трон в случай его смерти — только не Бонье. Ведь это повторится, разве нет? Он ждал, что, рано или поздно, парень склонится перед кем-то, падет на колени…
Он и сам был готов это сделать.
— Значит, — голос звучал отчасти хрипло и устало, и Галатье казалось, что ещё несколько слов, и он больше не сможет даже шептать, — теперь армия не может даже сопротивляться этому влиянию? Теперь им только нужен кто-то, кто попытается их остановить? Но… Я ведь не смогу. Если…
— Это твоя армия, — возразил Дарнаэл. — Ведь ты король! Правитель! Ты должен выйти к ним и сделать всё, что можешь, чтобы они остановились.
На самом деле, истинной целью было что-то другое, пожалуй. Узы короля и его народа — священны, если королю место в его государстве. Если же нет — то никто не сможет остановить навалу врагов, что так и стремятся разрушить маленький бесполезный островок…
Или завладеть сознаниями армии.
Им надо было отсечь последнюю надежду. Надо было сделать так, как говорила Нэмиара — попробовать воспользоваться чарами и чужой силой, пока на свою нет никаких перспектив.
Просто отпустить.
Галатье был слеп. Он и в себя не верил, и в человеческое коварство — тоже, — но был не настолько глуп, чтобы согласиться с Дарнаэлом, рискнуть выступить перед своим государством.
Сейчас — когда рядом не было больше никого, только король соседнего государства, в этом круге тонких, назойливых стен, — он чувствовал себя беззащитным.
— Чем это может тебе помочь? — прошептал он отчаянно. Хотелось опять упасть на колени и протянуть Тьеррону кинжал, но на этот раз у него даже оружия в руках не было.
А ещё оставалось старое ветхое кресло, в котором он сидел, лишь бы не подниматься на дрожащие ноги.
— Твою армию, как говорит одно древнее пророчество от эльфов, может остановить её истинный правитель. Знаешь, магия и всё такое, — Дарнаэл сложил руки на груди, словно пытаясь вселить в него некую уверенность.
— Какой я правитель…
— А кто тогда? — Дар прищурился. — Формально — ты. И пока ты жив, никто не может претендовать на это место
официально.— Убей меня.
— И стать врагом Торрессы? Это магия, Галатье. Может быть, они и вправду ждут только пары твоих слов, чтобы остановиться?
Он не верил в это. Разумеется, не верил. Но Дарнаэлу надо было ослабить хватку, чтобы его больше не держали за горло обязательства перед волшебством чужой страны, перед её правительством.
Было время подумать — пока они приехали сюда, пока Лиара вновь не восстановила хрупкое, ирреальное перемирие. Молчание, тишина — вот и всё, что было ему нужно, чтобы смириться с теперь уже привычной и такой правильной мыслью о том, как всё должно происходить дальше.
Дар никогда не был достаточно глуп, чтобы поверить в пустые пророчества и их бесконечную силу. Нет, разумеется, он не собирался сейчас доверять посторонним людям, подчиняться воле богов… Даже если эти боги были реальны. Даже если он мог с ними разговаривать.
Даже если они смотрели на него, презренно кривя губы или улыбаясь зеркальным отражением. Всё это — фикция.
Умрут они или выживут, боги были и будут всегда. Просто сменят тела. Расстроятся или обрадуются — а разве вечной жизни может грозить что-нибудь столь временное? Нет, конечно же — они проживают её раз за разом и сами же в этом сознаются, радостно улыбаясь или пуская слезу над могилой целого поколения.
Если Галатье сможет остановить своё войско — они наконец-то получат долгожданный мир. Им не придётся толкать вперёд осколки собственной армии, у которой здесь даже есть толком нечего, не придётся бороться с торресским войском, руководимым, возможно, самым сильным на свете магом.
Если Галатье сдастся и падет от рук врага, то это уже не будет Торресса — только вражеский маг. Тогда, может быть, у них будет право пользоваться всем, что есть под руками. Свободный путь, свободные люди, которых больше не связывает клятва другому человеку.
Это не его были мысли.
Это были мысли отражения в зеркале — Первый, спокойный и равнодушный, с короткой фразой.
Пока их повязывают связи с Галатье, пробиться к ним труднее. Стоит только отступить, и Тэллавару будет так просто вытеснить мысли из их и без того достаточно пустых голов…
И дать им возможность вспыхнуть ненавистью.
Почему он вторил, что это важно — сказать Дарнаэл не мог.
— Я просто хочу обрести покой, — ошалело пробормотал Галатье. Он закрыл глаза, словно вот-вот заплачет, и тяжело дышал, не в силах бороться со старостью. — Почему ты не пощадил меня, почему вытащил оттуда…
Потому что сам хотел умереть?
Потому что хотел доказать что-то себе, Лиаре, кому-нибудь ещё, но теперь, в последнее мгновение, осознал, что это не поможет?
Потому что выжить пожелал только на обратном пути?
Потому что магия построила свои тонкие линии правил?
— Если ты выйдешь к ним, ты умрёшь. Так легко, так просто, — он положил руки ему на плечи и, склонившись, шептал почти на ухо. Будто бы те проклятые змеи, которых описывал Бонье. — Неужели ты не этого хочешь, Галатье?
***
Он коснулся мягких, светло-каштановых, вьющих волос. Улыбнулся новой, солнечной улыбкой, не имеющей ничего общего со старыми чертами лица. Теперь ни единой морщинки, ничего страшного, ничего отвратительного. Ни единой нотки из прошлой жизни.