Закон Моисея

Моисей провел у нас около двух недель: ковырялся в земле, полол, ел — кажется, он был способен есть даже ржавые гвозди — и постоянно выводил меня из себя одним своим присутствием, потому что от него будто исходили волны какого-то напряжения. На самом деле, ничего плохого он не делал — даже не говорил со мной, что было одним из его немногих достоинств, наряду с цветом глаз и мощными мускулами. Я скривилась, рассердившись на саму себя. О чем я вообще думала?

— Ты когда-нибудь катался на лошади? — спросила я, пытаясь отвлечься от странных мыслей.

Моисей будто вынырнул из полуденной дремы. Он больше не смотрел в никуда, стоя столбом посреди конюшни. Теперь его взгляд сосредоточился на мне. Но никакого ответа я не услышала, поэтому повторила свой вопрос. Моисей покачал головой.

— Нет? И даже не общался ни с одной?

Он снова помотал головой.

— Иди сюда. Поближе. — Я кивнула на лошадь. Может быть, мне удастся помочь ему иппотерапией, как обычно делают мама с папой? Раз я видела, как они работают, почему бы и мне не попытаться: может быть, мне удастся выручить это «дитя крэка».

Моисей слегка попятился, словно испугался не на шутку. Я вспомнила, что за все время работы у нас на ферме он держался в стороне от всех животных. Постоянно. Он наблюдал за ними с безопасного расстояния, так же, как и за мной. И не произносил ни слова.

— Не тушуйся. Сакетт — лучшая лошадка на земле. Хотя бы погладь его.

— Я его только напугаю, — ответил Моисей. Я замерла, будто громом пораженная. Мне впервые довелось услышать его голос, и он заметно отличался от моего сводного братца Бобби и множества остальных его ровесников. Их ломаные подростковые голоса будто скакали по ступенькам, то и дело спотыкаясь, поднимаясь до визгливого фальцета и опадая до низкого хрипа. А низкий мелодичный бас Моисея ласкал уши и вызывал какое-то непривычное щекотание у меня в сердце, странное и одновременно приятное.

— Вовсе нет! Сакетт вообще ничего не свете не боится. Его ничто не способно вывести из себя. Он может стоять, как вкопанный, хоть весь день, и даже позволит тебе обнять себя. А вот Лаки может куснуть или лягнуть незнакомца. Но только не Сакетт.

Я пыталась объездить Лаки вот уже несколько месяцев. Кто-то передал его отцу вместо платы за услуги.

У отца не было времени заниматься с ним лично, поэтому он просто доверил коня мне со словами «будь с ним поосторожнее». Тогда я только посмеялась — осторожность — это не про меня. Папа тоже засмеялся, но повторил:

— Джордж, я серьезно. Этого коня не просто так назвали Лаки: счастливчиком станет тот, кому он позволит сесть на свою спину и хоть немного проехать.

— Животные меня не любят. — Моисей сказал это так тихо, что я не была уверена, поняла ли его правильно. Я прогнала прочь все мысли о Лаки и похлопала по спине своего верного друга. Сакетт был со мной с первого дня, как я училась ездить верхом.

— А Сакетт любит всех.

— Меня он не полюбит. А может быть, дело не во мне, а в них.

Я растерянно огляделась по сторонам. В конюшне никого не было, кроме Сакетта и нас с Моисеем.

— Они — это кто, чувак? Здесь больше никого нет.

Моисей промолчал.

Я продолжала сверлить его взглядом, удивленно приподняв брови. Затем почесала Сакетту нос и провела ладонью по его изогнутой шее. Тот не дрогнул ни единым мускулом.

— Видишь? Он как статуя. И буквально источает любовь. Давай же.

Моисей сделал шаг вперед и робко поднял руку к Сакетту. Конь нервно взвизгнул.

Парень тут же убрал руку и шагнул в сторону.

Я растерянно засмеялась.

— Что за хрень?

Наверное, мне стоило прислушаться к его словам. Но тогда я не стала: наверное, мне не хотелось в это верить. И не в последний раз.

— Ты же не станешь распускать нюни? — поддразнила я. — Ну же, прикоснись к нему. Он ничего плохого тебе не сделает.

Моисей испытующе посмотрел на меня своими золотисто-зелеными глазами, прикинул что-то про себя и сделал шаг ближе, вытянув руку вперед.

В этот самый момент Сакетт встал на дыбы. Он будто переобщался с норовистым Лаки — такое поведение было совершенно не свойственно для лошади, которую я знала всю свою жизнь. За все годы нашего общения он ни разу не подвел. Мне ни разу не пришлось кричать на него, даже вообще повышать голос, и тем более пользоваться недоуздком. А теперь я летела на пол, как куль с мукой, метко получив в лоб подкованным копытом.

Когда мне с трудом удалось открыть глаза, я увидела над собой потолочные балки конюшни. Я лежала навзничь, а голова раскалывалась так, будто в нее лягнула лошадь. Ой. Меня ведь на самом деле лягнула лошадь. Сакетт. Я была так шокирована, что почти не чувствовала боли.

— Джорджия?!

Я с трудом сфокусировала взгляд на нависшем надо мной лице, загородившем от меня танцующие в солнечных лучах пылинки.

Моисей положил мою голову себе на колени и пытался остановить кровь своей сложенной футболкой. Даже в таком полубессознательном состоянии я обратила внимание на его шикарные плечи и широкую грудь. Щеки приятно касалась шелковистая кожа его мускулистого пресса.

— Мне надо сбегать за помощью, а ты лежи, ладно? — он осторожно переложил меня на пол, продолжая зажимать рану у меня на лбу. Я старалась не обращать внимания на перепачканную кровью футболку.

— Нет, подожди! А где же Сакетт? — я попыталась сесть. Моисей снова опустил меня на пол и оглянулся на дверь, не зная, что делать.

— Он… сбежал, — робко ответил Моисей.

Я вспомнила, что Сакетт не был привязан. Мне еще никогда не приходилось ограничивать его передвижения. Я даже представить себе не могла, что заставит его сорваться и убежать из конюшни. Я снова посмотрела на Моисея.

— Насколько все плохо? — я старалась вести себя, как Клинт Иствуд или еще кто-нибудь из этих крутых парней, которых не могла выбить из колеи даже лишняя дырка в голове. Но мой голос предательски задрожал.

Моисей напряженно сглотнул, так что было видно, как дернулся кадык под смуглой кожей. У него заметно дрожали руки. Легко было понять, что он расстроился не меньше меня.

— Не знаю. Рана, вроде бы, небольшая. Но кровоточит сильно.

— Получается, животные действительно тебя недолюбливают? — шепнула я.

Моисей не стал притворяться и покачал головой.

— Я заставляю их нервничать. Всех без исключения. Даже Сакетта.

Меня он тоже заставлял нервничать. Но каким-то другим, приятным образом. Меня это даже развлекало. Несмотря на то, что голова у меня гудела, как колокол, и кровь заливала глаза, мне не хотелось, чтобы он уходил. Мне хотелось, чтобы он остался и рассказал мне все свои секреты.