Закон парных случаев

Как бы там ни было, он решил, что для начала постарается выяснить, что парень делает в Петербурге и почему не уезжает обратно.

21.

После этой встряски я чувствовал себя потенциальным злодеем, шел, озираясь и ежеминутно ожидая окрика. А уж когда поднимался по лестнице бабушкиного дома – и подавно. Так и казалось, что сейчас откуда-то выскочит взвод бравых милиционеров и арестует меня за проникновение в чужое жилище.

На звук щелкнувшего замка дверь соседней квартиры приоткрылась, над цепочкой показался нос Анны Васильевны. Оглядев меня с ног до головы, она поджала губы и исчезла, даже не поздоровавшись. Вообще, я еще на похоронах и поминках обратил внимание, что она, в отличие от своего мужа, ведет себя по отношению к нам довольно грубо, если не сказать хуже. То ли так она выражала свое отношение к бессердечным людям, бросившим свою маму-тещу-бабушку, то ли надеялась, что бабушка по дружбе завещает ей свою квартиру, но пролетела?

В тесной прихожей пахло пылью. Интересно, в любом жилом помещении так быстро появляется ощущение заброшенности, когда его владелец умирает? Мы были в квартире всего неделю назад, но мне показалось, что сюда никто не заходил по крайне мере полгода. Повсюду пыль, комнатные цветы засохли, тяжелый спертый запах. Впрочем, мама как-то говорила, что во всех старых питерских домах пахнет одинаково – затхло.

Я бросил в кресло свою многострадальную сумку и первым делом открыл форточку в комнате, а потом на кухне. Позвонил в больницу. Медсестра в справочном бодро отрапортовала, что мама по-прежнему в коме, но состояние стабильное. Я спросил, можно ли мне ее увидеть, ну хоть на минутку. Медсестра задумалась, позвонила куда-то по внутреннему телефону и тем же бодрым тоном, навевавшим мысли об армии, ответила, что мне разрешили прийти завтра после обеда.

Конечно, надо было позвонить еще и следователю, но я решил, что на сегодня вполне сыт общением с правоохранительными органами. К тому же начал сомневаться, что на самом деле видел убийцу. Зато я по-прежнему был голоден в самом прозаическом смысле. Делать еще одну попытку поесть в кафе почему-то не хотелось, и я принялся изучать бабушкины запасы.

Холодильник зарос льдом и снегом так, что открыть морозилку мне не удалось. Нечто, бывшее когда-то молочным продуктом, я выбросил в мусорное ведро, зажав нос. Туда же последовало что-то мясное и сморщенные овощи. Когда нос слегка утратил чувствительность и я смог дышать без рвотных спазмов, в холодильнике обнаружились несколько банок консервов и вполне приличные на вид яйца. В кухонных шкафах я нашел макароны, крупы и растительное масло, а кладовка порадовала ящиком картошки и сеткой лука. Кулинар из меня более чем посредственный, но если в доме есть хоть какие-то продукты, с голода все же не умру.

Я быстренько почистил картошки, отдраил единственную сковороду от заплесневевшей дряни и соорудил походное жаркое с жилистой тушенкой. Хотелось еще и глазунью с луком, но отмыть вторую сковороду не смог, поэтому решил не жадничать.

Пока я готовил и ел, мне все время казалось, что за мной кто-то наблюдает. Чувство это было настолько острым и неприятным, что я, как последний параноик, даже открыл несколько шкафов – а вдруг? В голову полезли всякие мистические бредни. Впервые за последнее время захотелось помолиться. Я совершенно не боялся покойников и чего-либо, с ними связанного, однажды даже спал в морге на прозекторском столе, но здесь мне было явно не по себе.

Резко и неожиданно зазвонил телефон. Я дернулся и уронил вилку, которая угодила зубцами прямо на пальцы ноги. Выругавшись на двух языках, я вышел в прихожую. Телефон, стоящий на маленькой тумбочке, продолжал надрываться. Ответить или нет?

Наконец я решился и осторожно снял трубку – словно она была раскаленная.

– Алло?

Трубка молчала. Я зачем-то дунул в нее. В ответ из трубки раздались короткие гудки. Все так же осторожно я положил ее на рычаг и почему-то отряхнул руки. Все в этой квартире было пыльным, засаленным, просто противным.

Помыв посуду, я решил посмотреть бабушкины бумаги, рассчитывая найти хоть что-нибудь полезное для себя. Правда, особой надежды на успех у меня не было. Не зря ведь мама так настаивала в день нашего прилета, что должна остаться в квартире одна. И яркое пятно невыцветших обоев на стене – прямое тому подтверждение. Я был уверен, что фотографию сняла именно она.

В небольшой комнате было не так уж много мест, где могли храниться документы. Секретер, ящики небольшого письменного стола, тумбочка рядом с диваном – пожалуй, все.

Я начал с тумбочки. Лекарства, старый маникюрный набор, в котором не хватало половины инструментов, тюбик крема для рук, футляр с очками. Ну и всякий загадочный хлам, который женщины хранят, потому что жалко выбросить.

В ящиках стола содержимое лежало беспорядочными грудами. Похоже, мама не сочла нужным после обыска привести все в должный вид. Я вывернул ящики на пол и сел рядом с грудой бумаг. Для начала рассортировал их: документы, письма, открытки, фотографии, счета и квитанции, прочий бумажный хлам. Потом начал внимательно просматривать каждую бумажку и складывать обратно в ящики.

Среди квитанций ничего интересного не нашлось. Обычные счета за электричество, воду и прочие услуги. Открытки читать не стал, просмотрел только обратные адреса и имена отправителей, но они не сказали мне ни слова. Тем не менее, те несколько, на которых были питерские адреса, я отложил отдельно – на тот случай, если придется разыскивать бабушкиных знакомых. Смущало, правда, то, что открытки были довольно старые, самая свежая – пятнадцатилетней давности.

Фотографии мне тоже ничего не дали. Никаких подписей на них не было. Просто незнакомые люди. На некоторых я с трудом узнавал бабушку с дедушкой и прабабушку с прадедушкой, да и то – сравнивая с теми снимками, которые висели в рамках на стене. Несколько детских снимков – наверняка маминых, у нас были дома похожие фотографии. А вот взрослых маминых снимков не было вообще. Вряд ли она ни разу не фотографировалась.

Тогда что? Она забрала фотографии с собой? Но у нас ее снимков тоже было немного. Их могла, конечно, выбросить бабушка. Такое часто бывает, поссорится человек с родственниками и рвет от злости их фотографии. Потом, конечно, жалеет об этом, но уже поздно.

А еще их могла неделю назад порвать и выбросить мама. Для чего? А чтобы я их случайно не увидел. Вряд ли у нее были какие-то тайны от отца. Тайна-то у них была, но явно общая. То есть на этих фотографиях – если они действительно были и их выбросила мама – был человек или люди, которых я ни в коем случае не должен был видеть. Мне показалось, что мозги вот-вот закипят.

Я взялся за письма. Это было еще хуже, чем открытки. Те я мог просто просмотреть, письма приходилось читать. Разные, часто совершенные неразборчивее почерки, потертая бумага, выцветшие чернила. И ничегошеньки, за что можно зацепиться. Да и что я рассчитывал тут найти – после того как этими ящиками занималась мама. Почти все письма были без конвертов, так что я даже не мог узнать адреса отправителей.

И только в одном письме меня заинтересовала приписка мелким почерком, сделанная после подписи. Некий Юра писал моему деду: «Совсем забыл, на днях случайно встретил на улице Настеньку. Что-то она неважно выглядит, чем-то расстроена. Даже не узнала меня, прошла мимо, не поздоровалась».

Что-то было с этим именем связано такое, странное. И не очень приятное. Что-то из детства. Я пытался вспомнить, но никак не мог. На всякий случай отложил это письмо в сторону, к открыткам, и взялся за документы. Старые удостоверения, пропуска, свидетельства об окончании курсов – ничего интересного.

В последней кучке лежали всякие записки, рецепты, чеки, детские рисунки. Я машинально перебирал их. К одной бумажке приклеилась другая, я неловко оторвал нижнюю, содрав с нее слой с написанным текстом. Осталась только последняя строчка и первая буква подписи: «…жди, приду поздно. Н…»