Закон парных случаев

– Но ведь мы любим друг друга?

– Кого это интересует? Послушай, есть только два варианта. Либо ты все-таки делаешь аборт, пока никто не узнал. Но для этого нужны деньги. Большие деньги. И связи. Опять же потому, что ты несовершеннолетняя

– Нет! – по ее щекам побежали слезы. – И как ты только можешь?

– Тогда… - он сжал кулаки и поймал за хвост свою трусливую мысль, которая никак не желала уходить совсем. – Тогда ты ничего никому не говоришь, и мы ждем января. Пять месяцев – это еще не очень заметно. Тебе исполняется шестнадцать. Идешь в женскую консультацию, берешь справку, что беременна, получаем разрешение и расписываемся. И уезжаем.

– Куда?

– Не знаю. Неважно куда. Подальше от твоих. Ты пойдешь на это?

– Ты ведь будешь со мной? – помолчав, тихо спросила Настя.

– Конечно, - он обнял ее и крепко прижал к себе. – Я даже знаю, куда мы можем поехать. У меня есть двоюродный брат под Ярославлем. Там нас никто не найдет. Ну а потом, когда родится ребенок… Мы сможем вернуться. Тогда твоим родителям ничего не останется другого, только принять нас. Это же ведь будет их внук. Или внучка. Не какой-то там эмбрион, а живой человечек.

– Хорошо, - кивнула Настя и вздохнула судорожно, как маленькая девочка, которую убедили, что горе не стоит слез, что мячик найдется, а не найдется – так купят новый.

65.

Он молча рассматривал свои руки – с буграми вен и коричневыми пигментными пятнами. А я рассматривал его. Я не сомневался, что он знает все. Слишком уж… содержательно он молчал.

Бог из машины. Еще в античности, когда автор трагедии загонял своего героя в тупик и не знал, как его оттуда вытащить, на помощь приходил deus ex machina - бог из машины. Он спускался на сцену откуда-то сверху, на специальном приспособлении и благополучно разрешал все проблемы. В современной литературе, если не ошибаюсь, это называется «рояль в кустах». В трудный для развития сюжета момент появляется некто или нечто неожиданное, и вот уже действие благополучно бежит дальше, подпрыгивая. Если бы кто-то вздумал написать книгу обо мне, появление Пушницкого, разумеется, сочли бы таким роялем в кустах.

И зря сочли бы. Потому что я искал его – и нашел.

Чтобы непременно об этом пожалеть.

Это сказал я? Хватит уже! Сколько можно?

– Кто вы такой? – тихо спросил Пушницкий.

– Я же сказал…

– Да, я слышал. Родственник Вероники Аркадьевны. Но это неправда. Зачем какому-то родственнику знать то, что случилось двадцать лет назад? Рисовать генеалогическое древо? Писать семейную сагу? Пока вы не объясните, кто вы и зачем вам знать, что случилось с Закорчевскими, я вам ничего не скажу, - он оторвался наконец от созерцания своих пигментных пятен и посмотрел мне прямо в глаза. – Хотите – ищите в судебных архивах. Там все есть.

Он снова уставился на свои мелко подрагивающие руки.

– Если б я мог искать в судебных архивах, то не стал бы искать вас. Я… сын Ольги.

Вот так, я не собирался говорить этого, но пришлось. И я снова почувствовал себя слишком молодым, глупым, неопытным. Похожим на годовалого сеттера. На вид взрослая собака, а на самом деле – бестолковый щенок. Ничего не могу сделать так, как надо. Предполагаю одно – получается совсем другое.

Пушницкий смотрел на меня широко открытыми глазами, словно перед ним появилось привидение. Я еще никогда не видел, чтобы человек так резко бледнел. Как будто вся кровь отхлынула от кожи, превратив ее в выбеленную простыню. На его лбу выступили крупные капли пота. Руки дрожали уже не мелко, они буквально ходили ходуном. Связка ключей выпала из них, громко звякнув об асфальт. Я поднял их и протянул ему.

– Но ведь… - прошептал он и затряс головой. Иногда я тоже делал так, чтобы отогнать какую-нибудь отвратительную мысль.
– Я… не могу. Не просите меня.

– Но почему?

– Потому что она… Нет!

Он встал и сделал несколько шагов к парадному, но покачнулся. Я успел вскочить и подхватить его.

– Сядьте! – я усадил его обратно на скамейку, сел рядом. – Вам плохо?

– Ничего, ничего, - прошептал он. – Сейчас все пройдет. Закружилась голова.

– Принести воды? – я знал, что у Жени в сумке есть маленькая бутылочка минералки.

– Не надо. Все в порядке. Рано или поздно, это должно было случиться… Да, должно было. Скажите, молодой человек, почему вы разыскивали именно меня? Почему не расспросили саму Веронику Аркадьевну? Или… вашу маму?

– Бабушка умерла, - сухо ответил я. – Мама в больнице. Ее пытались убить. Так же, как и отца. И я точно знаю, что это связано с ее прошлым. Я хочу знать, что это было. Поймите вы, я все равно узнаю. От вас, от кого-то другого – неважно. От мамы – не хотелось бы. И еще. Тот человек. Убийца. Он не успокоится, пока не найдет ее. Возможно, и меня тоже. Чтобы узнать, кто он, я должен выяснить, что произошло тогда.

– Вы? – криво усмехнулся Пушницкий. – Почему вы, а не милиция? Не доверяете?

– Не доверяю, - кивнул я. Говорить ему об истинной причине своих поисков я не собирался.

– Хорошо, - Пушницкий вытер ладонью лоб. – Я вам скажу. Этот человек… Которого вы ищете. Это наверняка… - он помедлил, а потом выпалил: - Наверно, это отец… Настиного ребенка.

Фотография в книге.

Значит, действительно Настя, а не мама. Но ведь в это же самое время мама ждала меня! Сколько же их, этих дьявольских совпадений! И, значит, мы правильно догадались, что пучеглазый любил мамину сестру. Но что произошло?

– Оля сказала мне, что Настя ждет ребенка, когда аборт делать было уже поздно. Пошел пятый месяц. Настя скрыла от нее. Оля умоляла меня найти врача, который все-таки сделал бы аборт. Я – тоже врач. На скорой работал. Отговаривал ее, как мог. Говорил, что это опасно, что нужно родить и оставить ребенка в роддоме. Но Олю возможность огласки просто в ужас приводила. Во-первых, она с детства панически боялась родителей. А тут еще папа-дипломат. В те времена ему явно пришлось бы несладко, если б узнали, что его несовершеннолетняя дочь родила вне брака. Моральный облик, то да се… Не смог воспитать правильно, значит, не можешь страну представлять за границей. Конец карьере.

– Скажите, в чем обвинили мою мать? – в лоб спросил я. – Ведь ее судили, да? И к чему-то приговорили?

Пушницкий смотрел куда-то сквозь меня и тяжело дышал. На его рубашке проступили большие темные пятна пота.

– Ей дали два года, - с трудом выговаривая каждое слово, ответил он.
– Колония общего режима. Причинение смерти по… по неосторожности.

– Но ведь она тоже была беременна! – я с трудом сдерживался, чтобы не закричать. – Как же так?

Пушницкий уже открыл рот, чтобы ответить, но вдруг стал заваливаться на меня. Его глаза закатились, он вздохнул несколько раз – коротко, хрипло, судорожно – и замер.

Я положил его на скамейку, пощупал пульс на сонной артерии. Артерия мелко, истерично дрожала, пульс срывался в нитку.

– Ванька, звони в скорую! Быстрее! Скажи, что человек не дышит, – крикнул я и принялся стаскивать Пушницкого на землю.

Это только в кино непрямой массаж сердца с искусственным дыханием «рот в рот» - легко и быстро. Ничего подобного! Это как марафон. Это усилие, от которого под твоими ладонями хрустят и ломаются ребра. Это усилие, с которым ты вдуваешь уже использованный тобою воздух с жалкими остатками кислорода, в никак не желающие работать легкие. И вот наконец робко шевельнулось сердце. Показалось? Нет – вот оно снова стукнуло под руками, еще раз и еще. И грудь приподнялась, пытаясь наполниться воздухом. И хочется отвалиться назад, отдышаться самому, закрыть глаза и расслабиться, потому что бой выигран. Но нельзя. Потому что выигран бой, а не война, и время тянется, как горячая карамель, а скорая все не едет и не едет, и старик не приходит в себя, и мне страшно так, что начинает тошнить, и…