Закон парных случаев

Олег вытянул губы трубочкой, и мне показалось, что ему вздумалось поцеловать меня, но он резко вскинул голову и… так же резко опустил ее. Я почувствовал, как лезвие входит в живую плоть, и закричал. Нож вырвался из моей руки. Кровь ручьем хлынула на мое лицо, на грудь. Его губы вяло коснулись моей щеки. Я потерял сознание.

69.

Очнулся я от резкого запаха нашатыря. Чья-то рука в белом халате держала у моего носа пропитанную им ватку. Я скосил глаза, все поплыло, к горлу подступила тошнота. Затылок гудел болью, как большой церковный колокол.

Это был все тот же лысый врач.

– Очнулся? – спросил он, продолжая махать у меня под носом нашатырем. – Полежи пока. У тебя сотрясение.

Я отвел его руку, чуть приподнял голову и огляделся.

Судя по всему, меня вынесли из палаты и положили на кушетку в каком-то помещении вроде процедурной или перевязочной. Под головой у меня было свернутое одеяло.

– Как… мама? – с трудом ворочая языком, спросил я.

– Я сделал ей укол. Спит.

– А?..

Лысый покачал головой.

– Следователь приехал, - сказал он, помолчав. – Хочет с тобой поговорить. Ты как?

– Нормально. Только голова кружится.

– Хорошо, я его пущу. Но если почувствуешь, что плохо, гони его в шею, договорились? Кстати, может, тебя госпитализировать? На недельку? Не помешает.

– Ну уж нет, - буркнул я, представив себе больничные счета. – Пройдет.

– А зря. Ну да ладно, как знаешь. На-ка вот, таблеточки эти выпей, - он протянул мне две желтые капсулы и мензурку с водой.

Интересно, подумал я, провожая его взглядом, он ко всем пациентам – или потенциальным пациентам – обращается на ты? Он ведь и маме так говорил: «Ну, Ольга Григорьевна, ты у нас сегодня красавица», хотя ко мне обращался строго на вы. Но, видимо, мое горизонтальное положение перевело меня в другую категорию.

Вошел следователь, прикрыл за собой дверь, пододвинул к кушетке стул. На нем был новый костюм песочного цвета и коричневый галстук, а рубашка сияла, как снег под солнцем. Рядом с ним, таким чистым и элегантным, моя залитая кровью футболка казалась просто чудовищной. Меня снова затошнило.

– Как вы себя чувствуете, Мартин? – спросил следователь, который, похоже, не знал, с чего начать. – Можете разговаривать?

– Могу.

– К сожалению, я не смог побеседовать с вашей матерью, но ваши друзья мне рассказали, как все произошло.

– Я что, так долго был в… без сознания?

– Почти час. Мне позвонили сразу, как только… Понимаете, мы ведь практически сразу начали подозревать Смирнова, как только поняли, что убийство вашего отца было связано с прошлым ваших родителей. Вот только найти его не могли. Он уже несколько лет снимал квартиру, а где именно – никто не знал. Ни его отчим, ни на работе. Друзей у него не было. После того, как он пытался пробраться в палату к вашей матери, его объявили в розыск. Но мы же не могли поставить охрану вокруг больницы.

Тон у него был такой, как будто он оправдывался. Да и вообще, выглядел он как-то жалко, несмотря на новый костюм и дорогой галстук.

– Если мне не показалось, мама сказала, что он… что он мой отец.

– Вам не показалось, - вздохнул следователь.

– И это что, правда?

– Конечно, без генетической экспертизы нельзя утверждать на сто процентов, но…

– Господи! – простонал я, зажмурившись. – Я, наверно, с ума сойду. Это какой-то бразильский сериал. Только там все смешно и глупо. А тут – гнусно и страшно. Выходит, что я убил своего отца. Ну, вернее, он сам, но… нож-то был в моей руке. А если бы мама не закричала, я бы на самом деле его убил. И вообще… Я просто ничего не понимаю. Мама, ее сестра, отец… то есть…

Следователь смотрел на меня с каким-то странным выражением лица – то ли с жалостью, то ли с сомнением. И я вдруг понял, что и это еще не все. Что он знает нечто такое – еще более жуткое и отвратительное.

– Расскажите мне все, - попросил, нет, потребовал я. Голос предательски сорвался, как у подростка во время мутации. – Все, что знаете. И вообще, если вы с самого начала знали, кто убийца, почему не сказали мне?

– Мартин, во-первых, мы не знали, а подозревали. Во-вторых, есть тайна следствия, которой я не имею права делиться даже с потерпевшими и их родственниками. За исключением особых обстоятельств. А в-третьих, даже если б это было не так, я все равно не мог бы вам ничего рассказать. Потому что это нарушило бы… - он запнулся, как будто понял, что чуть не сказал лишнее. – Даже сейчас я не могу это сделать. Вам лучше поговорить со своей матерью. Думаю, теперь ей придется сказать вам правду. – Он помолчал немного, глядя в пол. – Мне нужны ваши показания, но, пожалуй, лучше будет, если вы дадите их, когда вам станет получше. Давайте договоримся, вы позвоните и приедете ко мне. Особо торопиться некуда. Дело все равно будет закрыто. За смертью лица, подлежащего ответственности.

Он вышел, но не успела за ним закрыться дверь, как в комнату просочилась Женя. Лицо у нее было заплаканное, в засохших черных подтеках туши, а на скуле красовалось большое красное пятно с проступившей синевой.

– Мартин! – опустившись рядом с кушеткой на колени, она положила голову мне на руку.

– Тише, тише! – я осторожно высвободил руку и погладил ее по волосам. – Все в порядке. Между прочим, ты меня спасла, ты знаешь это? Теперь мы с тобой квиты.

– Мартин, неужели это все правда?

– Послушай, Женя, - сказал я с неожиданной для самого себя жесткостью. – Об этом сейчас – не надо. Я все выясню. Но сейчас – не надо.

Она испуганно кивнула, потом поднялась, подошла к раковине в углу. Зашумела вода. Женя вернулась ко мне и стала осторожно вытирать мое лицо и шею мокрым носовым платком.

– Ты можешь приподняться? – спросила она, закончив и выкинув платок в корзину. – Надо футболку снять. Я возьму у Вани рубашку. Он там, с твоей мамой.

Она вышла и вернулась с Ванькиной клетчатой рубашкой, которую он носил не застегивая поверх черной майки без рукавов. Кое-как, с Жениной помощью мне удалось переодеться. Помогая мне надеть рубашку, она вдруг порывисто обняла меня и залилась слезами.

– Ну все, все, успокойся, - говорил я, целуя ее в затылок. – Все уже позади. Мы все живы, а это главное. Вот оклемаюсь немножко, пойдем в ресторан, и я тебе сделаю официальное предложение. А можно не в ресторане, а где захочешь. Где тебе больше понравится. И подадим заявление, да? У вас ведь здесь надо долго ждать, кажется. Мама пока поправится. Поженимся, ты получишь визу, и мы уедем в Прагу. Ты там начнешь учить язык, потом сможешь учиться дальше в Карловом университете. Не волнуйся, нам не обязательно жить с мамой. Через полгода можно будет продать бабушкину квартиру здесь, а в Праге купить что-нибудь. Кстати, Саша, если захочет, тоже сможет переехать к нам. Ему надо будет только сдать экзамен и подтвердить диплом. Нам с мамой от отца… - тут я вспомнил, кто, на самом деле, мой отец, и, отгоняя нахлынувшее отчаянье, заговорил еще быстрее: - Нам с мамой осталась клиника, Саша вполне сможет там работать. А еще мы заберем бабушкиного кота. Он черный-пречерный, как ты. И зовут его Кот. Но, думаю, ты можешь переименовать его в Гота, он и не поймет, в чем дело, все равно будет отзываться, потому что…

– Мартин, я тебя люблю! – перебила меня Женя.

Я замер. Мир сделал еще один оборот вокруг меня и остановился. И даже тошнота прошла. Голова, правда, болеть не перестала, но это было уже неважно.

– И я тебя тоже… люблю, - прошептал я, зарываясь лицом в ее волосы.

Я говорил ей что-то – нежное, глупое, смешное, и она мне отвечала. И все темное словно отступило, пусть не совсем, пусть на время – то самое время, которое сейчас притаилось, замерло. До того самого момента, пока дверь не открылась и не заглянул Ванька с забинтованной рукой на перевязи.