Закон Шруделя (сборник)

Расслабленность доходит до того, что на привокзальной площади Симферополя вас встречает каменный Ленин, который СИДИТ. Не секрет, что во всех российских городах (тем более на главных площадях) Ленин обычно стоит и даже куда-то деловито указывает. Здесь же он сидит на лавочке и пытается читать книгу. Именно пытается, потому что его рука с книгой находится не перед лицом, а безвольно свисает почти до земли. И это понятно, поскольку сконцентрироваться на чем-то серьезном в южных краях крайне сложно — климат и атмосфера располагают к ленной праздности. А коли так, то даже Ленин кажется здесь вполне уместным, просто по этимологическим соображениям: лень — Ленин.

Вступление № 3

Коктебель — это филиал Сочи. Та же асфальтированная полоса в полтора километра вдоль побережья, забитая многочисленными сувенирными лавочками и ларьками с пиццей, шаурмой, беляшами и прочей пугающей желудок нормального человека снедью. Те же каменные пляжи, от которых потом болит все тело: от спины до ступней. Та же русская речь, куда ни плюнь. Тот же блатной шансон, орущий из каждого угла. То же ощущение деревенской провинциальности, которое усиливается стадами полуголых людей, бродящих туда-сюда безо всякой цели, не зная, куда себя еще деть, поскольку девать себя некуда. Разве что на гору забраться.

Единственным и неоспоримым преимуществом украинского Черноморья в целом и Коктебеля в частности является климат. В отличие от Сочи здесь даже после невыносимой дневной жары ночью прохладно и прекрасно спится.

Вступление № 4

Перед прибытием в Коктебель я думал, что пробуду здесь максимально долго — пока не кончатся деньги. Но уже в первый день понял, что больше двадцати дней не выдержу. Мне не нравится Коктебель. Нет, не так. Мне не нравится в Коктебеле. Нет, опять не то. Я не нравлюсь себе в Коктебеле. Но можно сказать еще точнее. Я не нравлюсь Коктебелю.

Тогда я еще не предполагал, что моим главным спасением в эти двадцать дней станет чемпионат мира по футболу. Именно он явится стержнем моего графика, а то, что график приехавшему одиночке жизненно необходим, я понял сразу. Я сплю до одиннадцати. Затем пару часов провожу на пляже (благо он буквально в минуте ходьбы от меня). Пару часов работаю и к 17.00 ухожу смотреть футбол. Затем снова пара часов писанины, и в 21.30 новый матч. К полуночи я возвращаюсь домой, снова пишу и ложусь спать.

Когда в футбольных трансляциях перерыв, я чувствую себя разобранным — дольше сплю, меньше пишу и больше рефлексирую.

Кроме того, благодаря футболу я познакомился с Антоном, Аленой и, наконец, с Галей. Но об этом ниже. Тем более что количество вступлений, кажется, превысило все допустимые пределы.

* * *

Мы сидим на каменных ступеньках в тени какого-то раскидистого дерева, то ли платана, то ли шелковицы. Перед нами пустынная пыльная дорога, именуемая улицей Айвазовского. Мы притомились — все-таки второй час на ногах. Я курю. Марина в очередной раз кормит грудью десятимесячную Марту. Каждый раз, когда она выпрастывает из-под майки свою загорелую грудь, я стыдливо отвожу глаза. Но в данный момент мне уже все равно. В конце концов, лет пять назад я гладил и кусал губами эту же грудь. И, может, с не меньшим рвением, чем Марта. Чего ж теперь-то стесняться?

Мы отдыхаем после долгих и безуспешных поисков однокомнатной квартиры. У меня уже есть жилье. Ищем для Марины, которая сначала жила в Коктебеле с каким-то бородатым греком, но потом была вынуждена на пару недель уехать в Москву. Вернувшись, она поссорилась со своим греком. Теперь новые поиски комнаты.

К сожалению, завидев Марту, нам отказывают даже те хозяйки, у которых имеется пустующая однушка. Грудной младенец — серьезный минус. Никто не хочет связываться — а вдруг он будет орать по ночам, мешая спать остальным жильцам? При этом великовозрастный дебил из Ростова, орущий по ночам «Встречай, конвой, я снова в лагерях», считается приемлемым постояльцем. Логика курортного города.

Поиски осложняются еще и тем, что почти везде, где нам отказывают, Марина предпочитает не торговаться, а кротко говорить «спасибо» и уходить, хотя я вижу, что некоторые хозяйки явно поддаются уламыванию (при определенной денежной поддержке). На пятый раз я теряю терпение и говорю, что нельзя так быстро сдаваться. Марина отмахивается:

— Если судьбе так угодно, зачем ее насиловать?

Я возражаю, что, мол, хоть и являюсь горячим сторонником фатализма, но глубоко убежден, что фатализм подразумевает некоторую активность, и даже более того — в ней-то и заключается роль фатума. Нельзя сидеть под яблоней и умирать от голода в надежде, что яблоки сами упадут тебе в руки. Это не фатализм, а маразм.

Переварив мой страстный монолог и явно засомневавшись, Марина достает из сумки гадальные карты Таро. Видимо, чтобы доказать справедливость своей позиции, она наугад вытаскивает одну карту. На ней написано: «Вы должны проявить решимость, чтобы добиться результата. Только ваши усилия, направленные на достижение цели, помогут вам».

Я кидаю на Марину торжествующий взгляд — даже гребаные карты Таро на моей стороне. Марина хмыкает и говорит, что, пожалуй, я прав и теперь она будет торговаться.

Это то, что мне в ней нравится. Она легко признает свою неправоту. В отличие от нее, я упрямый спорщик. Правда, я не предполагал, что в дальнейшем она будет каждые пять минут доставать эти дурацкие карты и проверять по ним свои шансы найти квартиру. Это тоже съедает много времени.

И вот, наконец, мы сидим под деревом и отдыхаем перед последним решающим рывком. Время движется к трем. Солнце лупит беспощадно, и на небе ни облачка. В такой день хорошо лежать на пляже, а не таскаться по городу. Но Марина поссорилась со своим хахалем и намерена сменить комнату немедленно. Тем более что та находится в жуткой дали от моря, за так называемой «Золотой балкой», которую мы уже обозвали «Золотой ебалкой». Смена комнаты оказывается занятием непростым, особенно в разгар сезона. Миллионеров среди нас нет. Маленький ребенок усложняет задачу. Карты Таро крадут время. Солнце напекает голову. Какая-то бесконечная воронка.

— Мне просто надо понять, чего я хочу, — говорит Марина.

— Снять комнату, — мрачно напоминаю я.

— Я не про это. Я вообще.

Один вопрос тянет за собой второй, второй третий, и вот мы уже обсуждаем смыслы бытия.

У Марины в голове четко сформированная каша из дзен-буддизма, индуизма, фатализма и пофигизма. Я ей завидую. У меня даже каши нет. Пустая вылизанная тарелка.

— Я не чувствую дыхания жизни, — жалуюсь я. — Только сплошное старение. Раньше я думал, что познакомиться с симпатичной девушкой — уже счастье. А теперь я быстро проигрываю в голове все, что последует за этим знакомством: первый смех, первое прикосновение к ее лицу, замаскированное под желание убрать непослушную прядь волос, первый поцелуй в щеку, первый поцелуй в губы, ее грудь в моей ладони, моя ладонь между ее ног, поиск уединения, ее прерывистое дыхание в постели, лицо, искаженное страстью или желанием страсти, что, в общем, одно и то же, неудобный сон вдвоем на узкой кровати и, наконец, отношения и мучительный разрыв, потому что нормально уходить я никогда не умел. И прежде чем пригласить эту девушку или взять у нее телефон, я задаю себе самый страшный из всех вопросов. Вопрос, который разрушает то, что еще даже не построено.

— Какой? — спрашивает Марина.

— «А зачем?» Страшнее него нет ничего. Кроме другого вопроса. Он еще страшнее.

— Какого?

— «А зачем это было?»

Марина смеется. Я тоже смеюсь. Смеется даже десятимесячная Марта, хотя вряд ли она способна оценить мое остроумие. Ей просто нравится смеяться. Тем более у нее только что прорезались два зуба внизу. Можно похвастаться восхитительно белозубой (хотя и малозубой) улыбкой.

— Значит, ты уже с кем-то познакомился, — проницательно резюмирует мой монолог Марина, которая знает меня слишком хорошо, чтобы верить каждому моему слову. Тем более когда я начинаю вещать о воздержании и усталости в отношениях с женщинами.