Закон вечности

Пассажиры изумленно поглядывали то на мальчика, то на побледневшую женщину.

– Тетя Оля, ночью мама взяла чемодан! Куда она ушла?

Оля поняла, что сейчас повторится история прошлой ночи. Она быстро спустила ребенка на пол, прижала его к груди и прикрыла ему рот рукой.

– Люди, помогите мне!

Поезд остановился.

Дежурный по станции Самтредиа трижды ударил в колокол. Когда стоявший на втором пути поезд медленно тронулся с места и скрылся, дежурный так и застыл на месте: перед ним на пустом перроне стояли два человека - женщина без пальто, с распущенными волосами и перекошенным лицом, и босоногий мальчик в длинной, до пят, белой сорочке. Держа друг друга за руки, они не двигались. Дежурный с минуту остолбенело глядел на них, потом машинально дернул за веревку колокола. В глубокой ночной тишине раздался заунывный колокольный звон.

Дзин-нау... Дзин-нау... Дзин-нау...

– Зосим, - обратился начальник станции к своему помощнику, - будь другом, уйми этого негодяя! Опять пьяным пожаловал на дежурство!

Женщина и ребенок все так же стояли на пустом перроне. А колокол все так же продолжал свою заунывную песню: дзин-нау... дзин-нау... дзин-нау...

3

Трехкоечная палата была пропитана смешанным запахом йодоформа, спирта, камфоры и сыростью свежевымытого пола. Чтобы не задохнуться, Бачана осторожным движением прикрыл нос одеялом, потом так же осторожно пощупал себе пульс. Сердце билось, как в детстве, когда, зажмурившись и прислонясь головой к стенке, Бачана начинал считать:

– Раз, два, три, четыре пять, шесть, семь, во-о-осемь, во-о-о-осемь с полови-и-иной, де-е-вять, де-е-евять с полови-и-и-ной, десять!

Бачана убрал руку с пульса и приложил ее к сердцу. Сердце молчало. Испугавшись, он тотчас же взялся за пульс. Пульс бился. Тогда он медленно высвободил нос из-под одеяла. Запахло остро.

– Окно...
– тихо произнес Бачана.

– Чего?
– отозвалась соседняя койка.

– Ого! Он жив?
– спросила другая койка.

– Тащут сюда покойников! Что здесь - палата или морг?
– сказала обиженно первая койка.

– Говорят, писатель, - ответила вторая.

– Писателю место на Мтацминде, а не здесь!

Бачана слышал диалог соседних коек, но главным для него сейчас был воздух - свежий, чистый воздух, и ничего больше.

– Окно!
– повторил он.

– Что-то ему здесь не нравится - то ли воздух, то ли окно, - сказала первая койка.

– Воздух, - сказал Бачана.

– Видите ли, уважаемый, нам запрещено вставать и даже двигаться, сообщила ему вторая койка, - так что придется вам до прихода сестры довольствоваться тем же воздухом, которым дышим я и уважаемый Булика.

Бачана понял, что Булика - это имя первой койки. Теперь следовало установить личность второй.

– Сколько времени?
– спросил он.

– По-моему, сейчас самое время батюшке осенить себя крестным знамением и воздать хвалу господу!
– ответила первая койка.

Бачана покосился на вторую койку и увидел черную с проседью бороду. "Поп, что ли?" - подумал он и повторил вопрос.

– Сколько времени?

– Десять часов, - ответила борода.

– А век вас не интересует?
– полюбопытствовал Булика.

Больные шутят или перед смертью, или после выздоровления. Бачана помнил, который теперь век, его сейчас интересовало другое - лицо этого выздоровевшего. Изголовье Булики было у ног Бачаны, и потому он мог видеть лишь блестящую его лысину.

Бачана невольно улыбнулся и, не желая обидеть соседа, спросил:

– Какой же сейчас век?

– Да-а, батюшка, видать, он едет из очень уж дальних краев, обратился Булика ко второй койке.

– Я так далеко не забирался.

– Так у тебя была всего лишь ишемия задней стенки, а у него не стенка, а развалины Баграти!*

_______________

* Б а г р а т и - храм Баграта (X - XI вв.), около города

Кутаиси.

– Ну, в таком случае сейчас для вас, уважаемый, первый век нового летосчисления!
– уточнил Булика.

Бачана не ответил. Он стал осматривать палату.

Дверь. Койка. Койка. Две тумбочки, на них банки с мацони*, пузырьки с лекарствами, прикрытые салфеткой фрукты. Белые стены. Большое окно. Общий стол с графином для воды и засохшими розами. Под первой койкой - белый ночной горшок, что под второй, Бачане не видно. Сам он оказался No 3. Лысину первого соседа он изучил достаточно. Профиль второго, бородатого, ему показался довольно симпатичным: высокий лоб, прямой нос, густая с проседью борода... Какое сегодня число? Какой месяц?

_______________

* М а ц о н и - род простокваши.

Вопросы один за другим возникали в голове Бачаны, и ни на один из них он не мог найти ответа. Да черт с ними, с вопросами, узнать хотя бы, какой сейчас год!

– Какой год сейчас?
– выпалил он вдруг.

– Он или бредит, или дурачит нас!
– сказал Булика.

– Нет, просто ему не хватает кислорода, и потому подводит память. Так было и со мной, - ответила борода, - надо постараться открыть окно.

Комната вдруг стала наполняться знакомым розовым туманом, и Бачана вновь оказался на крутой лестнице.

– Как вас звать, уважаемый?
– донесся издалека голос Булики.

"Звать меня Бачана, фамилия - Рамишвили!" - хотел ответить Бачана, но промолчал, - Булика был очень, очень далеко.

– Отстань, он засыпает!
– ответила борода еле слышно.

"Да нет, я не засыпаю, меня тянет вниз по лестнице! Помогите мне, верните наверх!" - хотел крикнуть Бачана и не смог. Началось розовое опьянение, язык не подчинялся ему. И, чтобы окончательно не лишиться соседства этих людей, Бачана присел на ступеньке.

– Заснул!
– сказал Булика.

Бачана не спал. Он слышал все.

Из-под койки Булики выползла крыса, задрала вверх мордочку, принюхалась, пошевелила усиками.

– Пожаловала!
– объявил больной No 2.

– Одна или с семейством?
– спросил Булика.

– Пока одна.

– Погляди-ка, не умер ли наш писатель? Крысы, знаешь, прут на трупный запах, - сказал Булика и осторожно приподнял голову, чтобы увидеть крысу, но это ему не удалось. Скрип койки спугнул крысу, она стремглав бросилась к норе. Булика только успел увидеть кончик ее хвоста.
– Ушла!
– сказал он с сожалением.

– Вернется, - обнадежил его больной No 2, достал из тумбочки кусок сахара и бросил на пол.
– Сейчас же вернется, с семейством.

– А ты все же взгляни - жив писатель?

Борода повернула голову в сторону койки Бачаны. Тот лежал неподвижно, сложив на груди бледные руки.

– Одеяло шевелится, и веки вздрагивают.

– Одеяло шевелится - значит, он дышит; раз дышит - значит, сердце работает; если вздрагивают веки - значит, он не спит; если не спит значит, слышит нас; слышит - значит, должен отвечать; не отвечает значит, плохи его дела...
– заключил Булика.
– Уважаемый писатель, вы живы?