Закон

– Следуйте за мной, - обратился помощник к Бриганте.

– Синьор комиссар, - проговорил Бриганте, - прошу вас, не забудьте о…

Комиссар поднял на арестованного глаза.

– …о мальчике.

Он снова как бы одеревенел и зашагал за помощником комиссара.

Очутившись в камере, наедине со старшим тюремным надзирателем, который тоже входил в число данников Бриганте, он спросил:

– В котором часу кончается твоя смена?

– Да уж давно кончилась, - ответил надзиратель.
– Я только из-за вас здесь задержался.

– Так вот, мне необходимо поговорить с Пиццаччо.

– Пойду его предупрежу. Но только раньше полуночи ничего не получится. После меня дежурит один малый, которому я что-то не особенно доверяю: поставлю ему вина, придется ждать, когда он заснет.

– Полночь так полночь, - согласился Бриганте.

Из окна своего кабинета комиссар Аттилио увидел выходящего из претуры судью Алессандро, очевидно направлявшегося на свою обычную вечернюю прогулку. Комиссар послал с рассыльным записку донне Лукреции и попросил ее, невзирая на поздний час, заглянуть к нему в кабинет. До нее уже дошли слухи об аресте Маттео Бриганте, и она сразу же спустилась в полицейский участок.

– Дорогой мой друг, - начал комиссар, - полицейские чиновники по самому характеру своей службы поставлены перед необходимостью быть в курсе частной жизни любого человека со всеми его тайнами. Правда, честь, а порою и дружеские отношения вынуждают их делать вид, что им ничего не известно. Однако сегодня вечером и честь и дружеские отношения требуют от меня иного - я хочу поговорить с открытой душой… Вы дали деньги юноше, не заслуживающему вашего доверия…

Комиссар изложил донне Лукреции свою версию дела, но ни словом не упомянул о тех признаниях, которые ему сделал Маттео Бриганте. Таким образом, получилось нечто скорее напоминающее обычное полицейское донесение, которое Аттилио предпочел не снабжать никакими комментариями. Франческо Бриганте после полудня провел некоторое время в публичном доме в Фодже, где и потратил денег больше, чем было в его возможностях. У него нашли письмо донны Лукреции, из которого можно заключить, что она его любовница, что они решили вместе уехать куда-нибудь на Север Италии и что он получил от нее тридцать тысяч лир, которые и отдал девушке для радостей.

Донна Лукреция, сидевшая напротив комиссара, выслушала его, не проронив ни слова, не изменившись в лице, не ссутулив плеч.

После чего Франческо исчез, но, к несчастью, злополучное письмо при нем. Сейчас полиция его ищет. Комиссар уже принял ряд мер, дабы письмо, если беглец будет обнаружен и если оно еще находится при нем, было бы уничтожено или возвращено лично донне Лукреции.

– А почему полиция его ищет?
– спросила она.

Комиссар продолжал все тем же равнодушным тоном, “объективным” тоном, каким он делал донне Лукреции свое сообщение (лживое сообщение).

– Ему стыдно показаться вам на глаза, а тут еще арест отца, обвиняемого в краже, все эти вполне понятные треволнения…

Лукреция резко выпрямилась.

– Он покончил с собой?
– спросила она.

– Нет.

– Вы просто не решаетесь сказать мне всю правду.

– Нет, - твердо повторил комиссар, - нет. Просто он исчез, но мы его найдем. Вот и все.

– Вы от меня ничего не скрываете?

– Даю слово, что нет.

– Аттилио, - произнесла она, - его необходимо найти. Необходимо. Это ребенок.

– Я только и делаю, что звоню во все полицейские участки провинции.

– Может быть, эта девушка знает, где он?

– Не думаю.

– У вас же имеются хоть какие-то предположения о том, что он мог с собой сделать.

– Мы ищем.

Но она не отставала.

– Сообщите мне сразу же, как только узнаете, где и что он. В любой час дня и ночи. Можете перебудить весь дом.

– Но ведь… - запротестовал он.

– Ох, - воскликнула она, - да я на весь город могу кричать о своей любви.

– Carissima amica…

– Найдите его, - попросила она.

И вышла. Комиссар слышал только быстрый перестук ее каблуков по ступенькам лестницы. Потом на пятом этаже хлопнула дверь.

А комиссар, сидя в кабинете, горько упрекал себя за то, что столько лет прожил бок о бок с донной Лукрецией, встречался с ней чуть ли не ежедневно, и даже в голову ему не приходило, что она способна на такую страсть. Накал и естественность самой этой страсти ставили ее намного выше всех любовниц, которых он имел до сих пор. И он тут же разработал план действий. Завтра и все последующие дни держаться того же тона, что и нынче вечером, вести себя сдержанно, как и подобает должностному лицу его ранга, но, думал он, дать ей незаметно понять всю глубину его чувства через какие-нибудь второстепенные детали, ну, скажем, немедленно сообщать ей все новости о ходе розысков, заботливо отстранить назойливых и любопытствующих, вложить в простое рукопожатие дружеское тепло, держаться непогрешимо корректно. Шаг за шагом завоевать ее доверие, равно как и право стать поверенным ее тайн. Франческо, конечно, объявится и вернется в Порто-Манакоре с повинной головой; не упрекать его ни в чем, скорее уж защищать от нападок донны Лукреции, подождать, пока она сама собственными глазами не убедится в мягкотелости и трусости своего любовника. Куда, к кому пойдет она тогда искать приют своему горю, как не к единственному другу, к единственному подлинному мужчине, которого судьба поставила ей на пути, то есть к нему? А тогда перейдем в атаку, добьемся победы!

Он встал с кресла, вышел на середину кабинета и проделал несколько гимнастических упражнений: правая рука касается носка левой ноги, причем колени не сгибать, присесть десять раз, держа спину прямо. “Я, что называется, в полной форме. На Юге имеется подлинное сокровище, и оно будет моим. До чего же есть хочется”.

Он вышел из кабинета, поднялся к себе двумя этажами выше. Анна вязала, а рядом сидела Джузеппина.

– Добрый вечер, синьор комиссар, - сказала Джузеппина.

– Добрый вечер, - бросил он, даже не взглянув в ее сторону.

И он подумал, что эта тоже после трех месяцев холодного обращения с его стороны будет в конце концов принадлежать ему. А ту, другую, судя по ее поведению, ждать не так уж долго.

– Будем обедать?
– спросил он.

– Ну, я ухожу, - заявила Джузеппина.

– До свидания, - сказал ей комиссар и обратился к жене: - Ужасно есть хочется. Просто подыхаю с голоду, carissima.

В одиннадцать часов утра Мариетта и Пиппо наконец проснулись в своем сарайчике на апельсиновой и лимонной плантации, на той самой груде мешков, где они заснули на заре, все в той же позе, держась за руки и переплетя ноги.

Первым делом Пиппо отрядил двух своих гуальони, приводивших в порядок оросительные борозды, в Манакоре за хлебом и болонской колбасой. А сам вскарабкался на фиговое дерево и нарвал первых в этом сезоне фиг, уже успевших созреть… Мариетта набрала в бассейне полный кувшинчик свежей воды.

За ночь сирокко одолел либеччо, и гряду туч отогнало далеко за острова, в открытое море, на горизонте тучи слились с водой и казались сейчас просто узенькой черточкой, указывающей то место, где небо отделено от моря. Но под апельсиновыми и лимонными деревьями и под густой шапкой инжира, у подножия которого с веселым плеском бежали три ручейка, было почти свежо.

Мариетта и Пиппо позавтракали с завидным аппетитом. Потом снова забрались в сарайчик, заперли дверь, и началось все сначала: они и кусались, и трогали друг друга, и сжимали в объятиях, разжимали объятия, не переставая дивиться, что, казалось бы, столь простые жесты могут доставлять людям такое наслаждение.

Только к вечеру Пиппо спустился в Порто-Манакоре. И сразу же узнал через своих гуальони из низины, что вчера вечером у дона Чезаре отнялись рука и нога, что у одра больного находится знаменитый доктор из Фоджи, который меньше чем за несколько тысяч лир с места не тронется, что приехал он на своей “альфа-ромео”, красной “Джульетте”, которой правит даже не юноша, а чуть ли не мальчишка; повезло же парню.