Замкнутое пространство (сборник)

— Так слышал… все кричали…

— Кого знаете из соседей?

— Никого не знаю?

— Что так?

Молодой человек с преувеличенным недоумением пожал плечами.

— Не знаю… Мне никто не нужен.

— А с Волнорезом давно знакомы?

Цогоев на секунду замялся, и Дудину этого хватило.

— В каких вы отношениях с Волнорезом?

— Так… здороваемся…

— Но вы же никого здесь не знаете.

— Его немножко знаю.

— Почему сразу не сказали?

— Забыл.

— Ясно.

Дудин вздохнул и вынул рацию.

— За что, начальник? — ужаснулся Цогоев, и вот теперь его этническая принадлежность сделалась совершенно очевидной.

— За то, что темнишь, — отозвался лейтенант. — Будешь темнить и дальше — в свидетелях не задержишься. Сейчас поедешь с нами.

Тот обмяк, но говорить ничего не стал. "Опытный, — усмехнулся про себя Дудин. — Ну, подожди, крыса. Бомба не бомба, а что-нибудь за тобой да водится".

Он дождался подкрепления и, когда Цогоева повели вниз, живо представил трех богатырей: какие они были бы со спины, в масках-чулках, на буланых конях, с бесшумными автоматами — как они обитают в чистом поле, высматривают Золотую Орду. Отогнав фантастическое видение, Дудин вознесся выше, на третий этаж. Дверь в квартиру Вовы-Волнореза была распахнута; внутри уже не вороном, но выпью, носатой и грустной, маячил Де-Двоенко.

— Эй! — позвал он лейтенанта. — Притормози-ка, зайди.

Вова-Волнорез, крутя по привычке пальцами, озабоченно торчал у него за спиной. Дудин, оценив его брюхо, прикинул в уме тротиловый эквивалент и почесал в затылке.

— Знаешь, что он говорит? — Де-Двоенко кивнул на Волнореза.

"А он что — разговаривает?" — едва не спросил Дудин и пожал плечами, выказывая полную неосведомленность.

— Он говорит, что был на Цейлоне, — вздохнул Де-Двоенко.

Сыщик поднял брови, ожидая продолжения.

— Торговал там слона, — Де-Двоенко достал очередную сигарету. Толковал с тамбовскими. И вот вернулся: неожиданно. Понимаешь?

— Слона, понимаю, — согласился Дудин.

— Оставь слона в покое. Он неожиданно вернулся, сечешь? И никому не сказал. Его ждали через четыре дня.

Дудин посмотрел на Вову с откровенной ненавистью, желая, чтобы предмет переговоров объявился в квартире и начал размахивать хоботом среди фарфора и антиквариата.

— Не меня это пасли, братан, — вмешался Вова, говоря о том, про что Дудин и так уже сообразил. — Я сразу, как рвануло, прозвонился, кругом могила.

— Ну, так не бывает, — сказал Дудин с сомнением. — Кто-нибудь всегда знает.

— Никто не знал, — настаивал Вова. — И даже если бы знали… киллер с понятием разве так сделает? Это сявки какие-то, лохи… Может, отморозки из мелких, кислотники — здесь их до, — и он провел растопыренной ладонью по горлу. Приосанился: — Я человек деловой, и если уж меня валить, то тоже по-деловому… Тачку бы взорвали или снайпера навели. А не на первый этаж, под батарею…

— А что это вы такой смелый, Волнорез? — спросил вдруг Де-Двоенко. Кто это вам здесь братан? Какие-такие у вас дела, за которые валят?

Вова стал серьезным и предупредительным:

— Извини, командир, занесло. Переволновался. Ты мне, если что надо, только скажи… У наших с вашими мир да любовь. Может, по стаканчику?

— Не стоит, — холодно отозвался Де-Двоенко. — Мы будем разбираться, Волнорез. Будем копать. Это вам не шутка, взрывать подъезды. В следующий раз подгонят грузовик с пластидом и снесут весь дом к чертям, для верности. Снайпера ему, понимаешь, найдут…

Он повернулся и начал спускаться по лестнице. Дудин двинулся следом.

— Из города не уезжайте, — бросил он через плечо.

Волнорез кивнул. Он уже запихнул себе в ухо сотовую трубу.

— Сейчас понаедут, — буркнул Де-Двоенко, запахивая плащ.

— Мне — как? — спросил Дудин, когда они вышли. — Два этажа осталось. Два с половиной.

— Делай, как еще, — раздраженно ответил тот. — А что на первых двух?

— Алкаш, ни хрена не видел, — доложил лейтенант. — Думаю, кемарил или по помойкам ходил. Второго прибрал, подозрительный. Черный, на рынке ошивается, под культурного косит. Может, это его заказали?

— Может, может… Он где?

— В машине. Твердит, что видел утром слесарей. Варили-паяли, тянули шланг.

— Зайди в жакт, проверь.

— А как же, будет сделано.

— Черного потом тряхани. Не это, так что другое вылезет.

— Понял.

— Волнореза не трожь, поберегись. Я сам.

— Слушаюсь.

— Давай, шуруй наверх, заканчивай.

— Есть.

"Есть", — с тоской подумал Де-Двоенко, передразнивая преданного, блеклого Дудина. Тот снова скрылся в подъезде. Что есть-то? Ну, пускай пройдется. Прихватит пару-другую обезьян, и вся любовь.

Он злобно оскалился — предварительно оглянувшись: не видит ли кто. Мерзавцы, канальи… Кто так делает? Новостей насмотрелись — не могли ножом, в переулке! «Слесаря», надо же! Изжарить. Сослать недоумков на марсово поле чудес, спалить их на вечном, холодном огне… Этот идиот, конечно, сходит в жакт, узнает, что слесарей никто не посылал, загорится… Ну, пусть ищет ветра в поле.

Де-Двоенко, мрачнее тучи, сел в машину. Оглянулся, презрительно посмотрел на Цогоева, маячившего за решеткой.

— Поехали в отдел, — велел он водителю.

…Тем временем Будтов, который горел и не сгорал без всякого холодного огня, грезившегося майору, осторожно приоткрыл дверь и высунулся. Сеточка позвякивала, суля капиталец. Десять минут — и Захария Фролыч сделается состоятельным человеком. Он станет единоличным и полноправным обладателем «льдинки».

Никто не заметил, как щуплый, порывистый в движениях субъект переходного возраста вышел на цыпочках из квартиры, выглянул на улицу. Милиция все еще здесь — это очень плохо, но дело безотлагательное, а Захария Фролыч, когда случалось у него безотлагательное дело, перемещался по воздуху — бесшумный и незаметный.

Он быстро вышел и, сливаясь с кустами акации, дворовыми скамейками и грязными панелями дома, шмыгнул за угол. Сердце стучало, щеки и горло пылали. На лбу выступил жирный пот. Удачно, Захария Фролыч, ничего не скажешь. Тонкое мастерство, высший пилотаж. Як-истребитель.

Будтов зашагал прочь, стараясь не звенеть пивными бутылками — светлыми. Принимать предпочитают, как известно, темные: зеленые и коричневые, а где принимают светлые, знал только Захария Фролыч. Ну, понятно, еще несколько сведущих людей знали тоже. Будтову, прорвавшемуся сквозь оцепление, хотелось петь, но он сдерживался, потому что не время пока.