Замок на песке. Колокол
Шрифт:
Мор нарядился в вечерний костюм. Именно для этого случая он приобрел белую шелковую рубаху, тонкую и мягкую, потому что мучительно не любил крахмальных сорочек. Наряжаться ему доводилось редко, и он чувствовал себя не в своей тарелке, отчасти из-за волнения по поводу предстоящего, отчасти из-за того, что с того времени, когда последний раз надевал этот костюм, оказывается, довольно заметно поправился. К счастью, старомодный пиджак можно было оставить незастегнутым. И все же он считал, что выглядит неплохо, и в иных обстоятельствах с удовольствием покрасовался бы перед Рейн. Эта мысль показалась ему слишком игривой, и он поспешил вернуться к своим тяготам. Что случилось с сыном? Он все больше и больше убеждался, что Дональд никогда не вернется. Воображение рисовало Дональда то утратившим
Общество должно было собраться в половине восьмого в гостиной, соседствующей с учительской столовой. Обед предполагали начать в восемь. Мор заказал для Нэн такси, чтобы она не позже половины седьмого смогла заехать за миссис Пруэтт. Демойта должна была привезти в своем автомобиле Рейн. Сам же Мор не собирался тянуть со сборами, он хотел оказаться в школе пораньше, вдруг понадобится его помощь, и надо же убедиться, что столовая готова к приему. Тем не менее на сборы неожиданно ушло гораздо больше времени, чем он предполагал, и было уже около семи, когда он оказался в школе. Через открытую дверь он оглядел убранство столовой и вошел с восхищенным присвистом, к большой радости Хензмана, который только того и жаждал – увидеть, как оценят его старания.
Комната, безусловно, преобразилась. Не было видно ни зеленых кожаных кресел, ни громоздкого шведского бюро, обычно загромождавшего один из углов комнаты, ни массивного буфета с таинственным содержимым, знание о котором было утеряно вместе с ключом несколько лет назад. Вместо этого у стены, украшенной цветами, поставили три изящных старинных столика (Мор припомнил, что видел их у Пруэттов), а сбоку от камина – элегантный буфетик. Некоторые особо неказистые стулья тоже заменили – некой имитацией «чиппендейловских», тоже пруэттовских, которые неплохо сочетались с прочими стульями Викторианской эпохи. Большой овальный стол, обычно прикрытый зеленой бязевой тряпицей, покрыли серебристой камчатой скатертью, ниспадающей почти до пола, и выставили на нее впечатляющий ряд хрустальных и серебряных приборов, на которых играли отблески свечей, Хензманом сейчас зажигаемых. Каминную полку очистили от непонятных, сделанных в форме луковицы, медных штуковин, вечно там пылящихся, и вместо них поставили цветы – а над полкой, так, чтобы всем было видно, повесили портрет Демойта.
– Замечательно! – восхитился Мор. – Комнату не узнать.
– Ну, слава богу, – разулыбался Хензман. – А то я боялся, что какие-то недоделки еще остались. Как говорит Эвви, не столько вещь ценна, сколько забота о ней. Вот я тут и постарался. Правда, без старой мебели видно, что стены изрядно выцвели, но в полумраке, при свечах, обойдется.
– Сожалею, что вас не будет с нами, – сказал Мор.
– Не беспокойтесь. Тут, этажом ниже, намечается другая вечеринка! Господи, прости меня грешного, у Бейсфорда. Чтобы он да упустил повод выпить! Два сорта вина, вот так-то! Кстати, я вам не рассказывал, чем завершился тот спор о вине? В конце концов Эвви заказал наилучшее испанское, и на этом вопрос закрыли. – А соль была в том, что прежде Эвви горячо отстаивал мнение, будто южноафриканский херес, поданный в графинчиках, никак не оскорбит его гостей, и называл снобами думающих, что не всем годится такая простота.
Мор рассмеялся.
– Ступайте и переоденьтесь, – сказал он. – Уже начало восьмого. – Хензман все еще был в спортивном костюме. Преподавателей младших классов пригласили на краткое распитие шерри перед самым обедом, им нужно было явиться в пиджаке и при галстуке.
– Я не приду, – ответил Хензман. – Желаю вам хорошо отпраздновать вместе с сэром Кем-то-Каким-то-Каким-то, Бартом, в общем, всяческих вам приятностей. А мне пора заняться своим собственным приемом. С гитарой. Пока! Глядите, напейтесь как следует.
Мор остался в одиночестве. Он затушил свечи и принялся рассматривать портрет, висящий высоко, наверняка Рейн покажется, что слишком высоко, над каминной полкой. Вечер еще не вступил в свои права, и света было достаточно. Учительская столовая
находилась в конце коридора, на верхнем этаже здания «науки и спорта», и при ней была кухня, которую с некоторых пор присовокупили к жилищу Бейсфорда. Окончательный вариант портрета выглядел иначе, чем прежний. Бладуард сказал, что тот, кто на нем изображен, не выглядит смертным. В тот момент Мору показалось, что как раз наоборот, это лицо выглядит именно так, словно над ним нависла смерть. Но на его тогдашнее восприятие могли повлиять и обстоятельства, и скорбное осознание того, что этот старый тиран, обладавший властью над сотнями душ, трепетавших перед ним, теперь способен лишь фокусничать и насмехаться над теми, кто ему предан. «А таких, – подумал Мор, – осталось совсем немного. Этот вечер соберет больше врагов Демойта, чем его друзей».В эту минуту вошел нанятый по случаю приема элегантный дворецкий, выпроводил Мора в соседнюю гостиную и затем вернулся, чтобы завершить начатые Хензманом приготовления. Вслед за Мором в гостиной появился Эвви в сопровождении Пруэтта. Явился еще один дворецкий с большим серебряным подносом, уставленным наполненными бокалами. Мору вдруг стало не по себе. То, чего боялась Рейн, не могло не коснуться и его. Он попытался успокоиться, представляя, как ему будет хорошо после того, как этот вечер останется позади.
– О, дорогой мой, – сказал Эвви, – как я рад, что вы уже здесь. Да, да, я видел столовую. Хензман постарался на славу. Я был бы рад увидеть его во время шерри. Он сказал, что сначала должен встретиться со скаутами, но потом постарается прийти.
– Боюсь, скауты его не отпустят, – пробормотал Мор. Он был слишком встревожен, чтобы порадоваться маленькой шутке Хензмана.
– Как жаль! – расстроился Эвви. – А мне хотелось узнать его мнение о вине. Испанское, да будет вам известно! – продекламировал Эвви, будто жуир в каком-то французском водевиле. – Скаредность есть грех. Кстати, первая моя проповедь в новом учебном году будет именно на эту тему, и я уже готовлюсь. Надеюсь, попечители не обвинят нас в неумеренных тратах.
– Ну что вы, они будут в восторге, – усмехнулся Мор. «Легкомысленный старый сибарит», – добавил он про себя. Демойт в свое время воевал с Правлением, и совершенно справедливо.
– Ведь это в своем роде исключительный повод, – говорил Эвви. – Как вы думаете, не попробовать ли нам хереса, всего глоток, прежде чем появятся гости. Надо признаться, я немного волнуюсь. «Я не привык к публичным выступлениям» сказано будто бы обо мне, хотя проповеди – это несколько иное, и мысль о неизбежности выступления портит удовольствие от предвкушения обеда. Кстати, Билл, я рад, что ваша жена согласилась произнести речь, весьма любезно с ее стороны. По сути, она была моей последней надеждой. Я обращался с просьбой ко многим, прежде чем вспомнил о ней.
Мор про себя отметил этот образец такта.
– Я тоже рад. Это доставит ей удовольствие. – Пустые, ничего не значащие слова. То будущее, в котором Нэн предстоит наслаждаться плодами своего героизма, ему уже не принадлежит.
Открылась дверь, и вошел сэр Леопольд Тенсли-Уильямс, тот самый, которого Хензман так язвительно окрестил «сэр Какой-то», а за ним Бладуард и еще два преподавателя. Эвви, который только что взял с подноса бокал, повернулся с приветственным возгласом – в одной руке у него покачивался бокал, а второй он помахивал, не зная, то ли пожать руку сэру Леопольду, то ли предложить ему выпить. И тут не кто иной, как дворецкий, одним корректным наклоном головы направил ход событий по надлежащему руслу.
Мор отошел на несколько шагов в обществе Пруэтта, с удовольствием обнаружив у себя в руке бокал. Пруэтта в вечернем костюме тоже было не узнать. Они обменялись какими-то репликами. Он кратко ответил на вопрос о Доне. Гостей становилось все больше. Мор и Пруэтт со стороны наблюдали за происходящим. Обратил на себя внимание вечерний костюм Бладуарда, который сидел идеально, неожиданно превратив его в щеголеватого красавца. Казалось, он только в таких костюмах и ходит, будто какой-нибудь член правления, а не скромный представитель учительской братии. Сейчас он оживленно беседовал с несколькими чиновниками, среди которых у него, кажется, было несколько хороших знакомых.