Замок

Мазуревичуте сидела вместе со всеми, но у Каманина, глядя на нее, возникало ощущение, что она незримо отделена от всех остальных сотрапезников. Она ела одновременно с большим изяществом и с большим аппетитом, с удовольствием запивая еду бокалом вина.

Заметив, что Каманин наблюдает за ней, она тут же послала ему улыбку и подняла вверх палец, кивая на свою тарелку, тем самым говоря, что все очень вкусно. С Рутой не бывает проблем, подумал Каманин, те, что у нее и появляются, она научилась решать их самостоятельно, не привлекая к этому других. По крайней мере, без крайней нужды. Это очень ценное качество. Жаль, что редко встречается.

Майя и журналист сидели рядом и о чем-то переговаривались. Каманин заметил, что дочь не сводит со своего соседа глаз, а вот он то и дело поглядывает куда-то в сторону. Каманин проследит за направлением его взгляда и обнаружил, что он упирается в Мазуревичуте. Ничего удивительного, в нее влюбляются все. Приятная, но не ослепительная красавица, но в ней заключена какое-та необъяснимая притягательность. По-видимому, таким вот образом через человека проливается божественный свет. И под его обаяние попадают практически все. Вот и его интервьюер тоже оказался жертвой этого незримого свечения. А вот через Майю такого излучения не происходит, она у них с Оксаной получилась слишком обычной. Ему даже бывает грустно от этого, ей по большому счету ничего не надо, кроме стандартного набора женского счастья. Что, впрочем, не так уж и плохо, по большому счету на нем держится весь мир. Не будь его, все бы давно обрушилось. Мужчины — это не та конструкция, способная обеспечивать его устойчивость, их постоянно куда-то тянет, их все время куда-то заносит, им хочется все изменить, часто не задумываясь о последствиях. Правда, сегодня все больше женщин ведут себя точно так же, и это крайне опасно, нарушается баланс в общественном устройстве.

Ростислав сидел рядом с матерью, Эмма Витольдовна то и дело посматривала на Каманина и делала какие-то наброски на бумаги. По-видимому, они были нужны ей для окончания портрета. Она показывала свои рисунки сыну, тот что-то негромко ей говорил, она в ответ кивала головой. Каманин вспомнил, что мальчиком Ростислав проявлял большую склонность к рисованию, учился в художественной школе. Но однажды неожиданно объявил, что больше не желает в нее ходить и вообще рисовать. Никакие уговоры на него не подействовали, и он действительно больше не прикасался к кисти. По-видимому, уже тогда он почувствовал, что ему выпадет совсем другая стезя. И не захотел растрачивать свои силы на то, что не пригодится в жизни.

От Ростислава всегда можно было ждать неожиданных поступков, этим он всегда нравился Каманину. Самые скучные и банальные люди — это предсказуемые люди, от них неспособны ни на что нового. А вот Ростислав всегда шел своей дорогой, у него было какое-то страстное пристрастие искать непривычные пути. Без этого жизнь казалась ему пресной и бессмысленной. Но поиск смысла может далеко завести. Именно это и происходит с ним.

Каманин задумался о состоявшемся с Ростиславом разговоре. Подчас жизнь выделает кульбиты, которые нереально предсказать. У него, Каманина, их было немало. И кажется, это с ним снова произошло.

Каманин перевел взгляд на сына Марии. Он сидел рядом с матерью и наблюдал за снующей вокруг стола молоденькой польской официанткой. Причем, разглядывал ее столь откровенно, что никаких сомнений в том, какие желания его одолевали, не возникали. Как мог у такой замечательной женщины появиться такой остолоп?

Каманин скосил взгляд на сидящую рядом Марию. Она заметила, что он смотрит на нее.

— С тобой все в порядке? — шепотом спросила она.

— Да, — так же шепотом ответил он. — Тебе не кажется, что за столом странная атмосфера?

— Почему?

— Никто не заводит общего разговора, да и между собой мало переговариваются.

— Наверное, все немного устали друг от друга, — ответила Мария.

— Полагаешь, по этой причине, — задумчиво произнес Каманин. — Скорей всего, ты как всегда права. Хотя как-то быстро наступила всеобщая усталость. А ведь завтра главный день.

— Ничего, все пройдет хорошо, — сжала она под столом руку Каманина. — Однажды надо было всех собрать, несмотря ни на что. Ты это сделал. А остальное уже от тебя не зависит. Они слишком все разные.

Каманин кивнул головой. Мария как всегда права, подумал он.

93

После ужина Каманин впервые заглянул в номер Нежельского. Тот лежал на кровати и читал. Каманин сел на стул.

— Что читаешь? — спросил он.

— Канта. Очень давно не перечитывал, лет двадцать, а то и больше.

— Признаюсь, я примерно столько же. Что ты хочешь найти в нем?

— Опору для своей жизни. Как замечательно он сказал: две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, — это звездное небо надо мной и моральный закон во мне. — Согласен, Иван. Когда-то меня наполняли благоговением эти слова. Но затем я нашел другие: если задать вопрос, живем ли мы теперь в просвещенный век, то ответ будет: нет, но мы живем в век просвещения. Когда я впервые это прочитал, то испытал настоящий шок. Я внезапно очень отчетливо осознал две вещи: во-первых, в какой глубокой иллюзии мы все прибываем, и во-вторых, дикость и варварство никуда не исчезли, а одели на себя маску благопристойности и развития. И когда она будет сорвана, мы получим страшные времена. И они были совсем по историческим меркам недавно. И я не вижу никаких причин, почему они снова не повторятся. Все условия для этого имеются. Нежельский внимательно посмотрел на своего гостя. — Сколько я тебя помню, ты всегда жил в ожидании апокалипсиса. — Ты не прав, я как раз делал, что мог, чтобы он не случился. Другое дело я ясно видел, как мало зависит от моих усилий. Иван, предлагаю прогуляться, что мы сидим в помещении. Сейчас начнется одно из самых красивых зрелищ в мире: закат над озером. — С удовольствием прогуляюсь, Феликс, — согласился Нежельский. — Ты помнишь, когда-то мы очень любили такие вечерние прогулки. — Да, любили, когда были студентами. — Каманин о чем-то задумался. — Жду тебя через десять минут у выхода из замка. Они шли вдоль озера. Вид, в самом деле, был красивый: красный шар солнца не спеша исчезал за лесом на другом берегу. Нежельский то и дело посматривал на своего спутника. — Феликс, мне кажется, ты чем-то озабочен, — вынес свой вердикт он. — Почему так думаешь?

— Я все же тебя знаю, знаю все выражения твоего лица. Полвека вместе — это не шутка.

— Не могу себе представить, что завтра семьдесят. Когда я был совсем молодым, то был уверен, что этого никогда не случится. Нет, в теории я понимал, что однажды, если доживу, стукнет столько и даже больше. Но это тогда казалось так далеко, до этого дня было так долго, что практически означало, что не произойдет никогда. А вот случилось.

— Скажи, а ты бы хотел начать все сначала? — задумчиво спросил Нежельский.

— Очень. Так много красивых женщин, с которыми еще не спал, так много книг, которых так и не удосужился прочитать.

— И это все на чем основано твое желание?

Каманин засмеялся.

— А ты полагал, что я должен был ответить, что за отведенное мне время я так и не познал истину и мне требуется еще одна для этого жизнь.

— Честно говоря, такой ответ меня бы не удивил.

Каманин сел на поваленное дерево и стал смотреть на исчезающее за лесом солнце.

— Садись рядом, Ваня, полюбуемся на эту красоту.

Нежельский примостился рядом с Каманиным.

— Скажи, Ванечка, а ты задумывался, а что такое поиск истины? Чего мы конкретно ищем и как должна она выглядеть? Это некое предложение, состоящее из пяти или десяти сокровенных слов или математическая формула, объясняющая сразу все или какой-то визуальный образ? Или вообще нечто такое, что мы и вообразить не можем? Но если нам неизвестно, как выглядит истина, в таком случае, что же мы ищем столько времени?

— Не знаю, Феликс, по-моему, никто не сможет внятно ответить на эти вопросы. Но возникает вопрос: что же в таком случае есть истина, если мы даже отдаленно не в состоянии понять, что это такое?

— А откуда мне знать, — пожал плечами Каманин. — Я все больше склоняюсь к мысли, что сознательно так сделано, что человеку не дано ее познать. Искать, пожалуйста, сколько хочешь, а найти нельзя.

— Но получается, что это полная бессмыслица! — воскликнул Нежельский.

— Совсем нет. Бессмыслица — это все наши смыслы, а бессмыслица — это то, что нам следует обрести. Она нас освобождает от стольких наших заблуждений, что мы должны ей низко кланяться в ноги. Неужели, Ваня, ты не понимаешь простой вещи, что ты за всю жизнь не произвел ни одной правильной мысли.