Замужняя невеста

– Ну и чем ты хвастаешься? – рассердилась Соня. – Великое дело – уметь пить. Жан не может похвалиться твоей стойкостью против вина, а чем можешь похвалиться ты, кроме того, что перепил его? Он, например, хороший врач...

– Ты-то откуда знаешь? Он лечил тебя или рассказывал тебе всякие истории о своих выдающихся способностях?

– Каковой ты находишь внешность моей служанки? – вдруг спросила его Соня, как показалось Разумовскому, не к месту.

– Девица как девица. Личико, может, и не очень, а фигурка вполне...

– То есть ею можно увлечься?

– Если ты обо мне, то напрасно подозревать меня в том, в чем не виновен.

– Я не это имею в виду, – с досадой проговорила Соня, отмечая про себя, что все мысли Леонида направлены только на него самого и о нем самом. – Но видел бы ты ее прежде. На бедную девочку никто не мог смотреть без содрогания. Ее другой сделал именно Жан. Своими волшебными руками...

– Хорошо, хорошо, Бог с ним, с этим лягушатником!

– Почему ты его так называешь?

– А ты не знаешь? Они же лягушек едят.

– Но при мне никогда... Жан ничего такого не говорил...

Леонид расхохотался, а Соня спохватилась. Опять он ее разыграл. Вон как веселится. Неужели ей не все равно, что ест Шастейль? Брат Николай рассказывал, что у них один офицер, попав куда-то на Восток, ел печеную змею. А это небось похуже лягушек будет.

– Не наши они люди, Сонюшка! И мы им чужие. В Испании вообще жить православным опасно. Здесь до сих пор инквизиция в силе. Не посмотрят и на то, что мы иностранцы...

– Ты хочешь вернуться в Россию?

Разумовский помрачнел:

– И в Россию мне нельзя. Ты правильно сделала, что уехала... Небось тайком?

– Тайком, – согласилась Соня.

– Неужто Мария Владиславовна не углядела?

– Маменька померла, – сказала Соня и тяжело вздохнула, – а братец Николаша мне мужа нашел.

– Мужа? Ты имеешь в виду этого своего Потемкина?

Он помрачнел.

– Отнюдь. Потемкина он не знал, тот ведь больше по заграницам жил, деликатными делами занимался, служа таким образом престолу и отечеству. Нет, Коля нашел мне нашего, петербургского... Генерал-аншефа Старовойтова.

Леонид, слушавший ее внимательно, от удивления свел брови к переносице:

– Погоди, какого Старовойтова? Ты имеешь в виду... Ну да, тот, о ком я думаю, и есть генерал-аншеф. Если какой другой, я бы знал. Вряд ли за год многое в рядах генералов изменилось. Тем более однофамильцев... Он еще жив?

– Жив, легко тебе смеяться!

– А если и жив, так ведь все равно одной ногой в могиле. Не то вторую, не то третью жену схоронил, и опять на сладкое потянуло. Беззубого...

– Любой из нас в старости не Аполлон, – с сердцем заметила Соня.

Военные, решила она про себя, чуткостью не отличаются. Леонид даже не понимает, что неудачно выбрал предмет для шуток. Вон как доволен, что поставил ее в неловкое положение! Можно подумать, предполагаемым замужеством со Старовойтовым она хвастает.

– А ты, значит, не захотела?

– Ты бы на моем месте захотел?

– Знаешь, мне трудновато представить себя девушкой! Да еще маменькиной дочкой, а не какой-нибудь там... бунтаркой.

– Я столько лет была послушной сестрой и дочерью, что пора было и ослушаться.

Он слегка покачался на стуле, склонив голову, как будто прислушивался к своим мыслям.

– Говоришь, Николай заторопился? Друг называется. Разве не он тому способствовал, чтобы мы с тобой... Мы же с тобой были жених и невеста!

– А он был мужем Дашеньки Шарогородской. О тебе же не было известно: вернешься или нет...

Она сказала это с нечаянным упреком, и Леонид отвел глаза, привычно касаясь верхней губы, как если бы хотел тронуть свой ус.

Он покашлял, вроде в горле запершило, и сказал:

– Сегодня ночью приходи.

– Еще чего не хватало! – с возмущением прошипела Соня.

– Тогда я к тебе приду.

Она беспомощно оглянулась, но Жан спал похмельным сном в своей комнате, а Мари куда-то подевалась... Отчего-то в присутствии Разумовского ей неуютно, и она всегда старается исчезнуть с его глаз.

Соня понимала, что попала в ловушку. Один раз уступила, а теперь... теперь само собой разумеется, что Леонид от нее не отстанет...

Но тут же она встряхнулась. Привораживает ее Леонид, что ли? Уж и оплакивать свою нелегкую судьбу приготовилась. Можно подумать, от самой Сони ничего не зависит! Как, оказывается, легко возвращается она в привычный образ, в котором прожила целых двадцать пять лет! А думала, что навсегда о нем забыла...

На другое утро Жан не вышел к завтраку, и Соня обеспокоилась. Такого прежде не случалось. Шастейль был ранней птичкой и обычно в постели не залеживался.

«Неужто заболел?» – подумала Соня и, помедлив у его двери, легонько постучала.

За дверью что-то пробулькало или проквакало, и она, более не медля, вошла.

Бедный врач своим видом напоминал самого больного из своих пациентов. Бледно-зеленый, с темными кругами под глазами, он лежал и тихо стонал.

– Что с тобой, Жан? – испуганно воскликнула Соня; в голове ее пронеслись самые страшные мысли о том, что француза отравили, и сделал это... конечно же, Леонид! И вот еще немного, и Шастейль скончается в страшных муках.

– Голова! – простонал тот. – Сейчас моя голова треснет, как спелая тыква, и наружу вылезут мои бедные воспаленные мозги...

Это надо же! Только воображение у мужчины-врача может рисовать такие гадкие картинки, от которых женщина содрогнется.

Впрочем, у нее самой воображение тоже на свой лад особенное. Придумала какое-то отравление, хотя у Шастейля всего лишь похмелье. Но чем его лечить?

Она отправилась на кухню, где уже вовсю хозяйничала Анхела.

– Скажи, Анхела, – спросила ее Соня, – бывает, что ваши мужчины наутро после вечернего пития мучаются головной болью?

– Еще как бывает, – с усмешкой отозвалась та.

– И что вы, женщины, им подаете? Насколько я могу судить, сеньор Жан сейчас не в состоянии проглотить и крошки.

– Крошку он, может, и не проглотит, а вот ложку горячего супа... Я как раз только его сварила.

– А если он откажется?

– Надо заставить. Еще у нас некоторые мужчины похмелье тем же и лечат.

– Чем? – не поняла Соня.

– Тем, от чего голова болит, – пояснила Анхела.

Соня хотела наказать Мари, чтобы та отнесла в комнату Жана суп, но потом подумала, что с нею Жан не постесняется капризничать, потому решила сделать это сама. Она поставила на деревянный кухонный поднос тарелку с супом и кружку с вином. Кстати, когда наливала, подивилась: огромная бутыль была уже наполовину пуста. Ох этот Разумов–ский! Сказал – сделал.