Занимательные истории

Смерть л'Эвека разрушила их любовную связь: Патрю находил, что связь со вдовою столь же ненадежна, как и связь с девицею. Она же настойчиво просила его о встречах; одно время он ссылался на приличия, якобы не позволявшие ему столь быстро вернуться ко вдове человека, с которым, как все знали, он находился в ссоре. Потом он стал с ней более откровенным и сказал, что не может видеться с нею, не навлекая на нее осуждения: ежели он на ней женится, то поставит ее в неловкое положение, а ежели не женится, погубит ее, не дав ей возможности выйти замуж вторично. Тут вдова пришла в отчаяние. Она решила, что, ежели на глазах у Патрю за ней начнут ухаживать другие, он вернется к ней, и стала ходить в церковь в сопровождении целого сонма поклонников. Патрю признался мне, что это его коробило и что никогда в жизни ему не было так плохо, как в ту пору, когда он видел, что одна из самых красивых женщин на свете, в которую он был влюблен по уши, страстно его желает, а он не может насладиться столь великим счастьем. Он заболел горячкой; разум его, однако, поборол болезнь, и он так ни разу и не пришел к г-же л'Эвек.

Красавица, окружившая себя столькими поклонниками, постепенно привыкла к своей роли кокетки, и почем знать, не пришли ли на смену Патрю некто Шанденье, впоследствии капитан Лейб-гвардии, покойный президент де Мэм и президент Танбонно, проведя с нею несколько ночей; пока Патрю с нею виделся, эти кавалеры, да и многие другие, ограничивались болтовней, и она ему рассказывала обо всем, что они ей говорили и что предлагали.

Ла-Барр

Ла-Барр, казначей по выплате рент, кутила и богатый малый, но большой вертопрах и изрядный болван, влюбился в г-жу л'Эвек и добился ее благосклонности благодаря лишь обещанию жениться на ней; был даже подписан брачный контракт и состоялось торжественное оглашение. С полгода, а то и более мать Ла-Барра относилась к ней как к невестке, и ежели бы наша Добродетель вела тяжбу умело, она бы ее выиграла; но об этом Ла-Барр ничего не говорит, неизвестно почему. Ежели бы Патрю осмелился выступить ее защитником, все обернулось бы иначе. Дело было отложено, и постановили, что Ла-Барр женится на г-же л'Эвек или же внесет сто тысяч экю на нее и двадцать тысяч ливров на рожденного ею сына. Процесс тянулся не то четыре, не то пять лет.

До встречи с г-жой л'Эвек Ла-Барр был влюблен в Далессо, известную куртизанку, и содержал ее; этой женщине платили в свое время по четверть экю: до того, как ей исполнилось тридцать лет, с нею вовсе не церемонились. Попав на содержание к добрейшему г-ну де Рецу, она тотчас же стала знаменита. Потом она перешла к Сен-Прею, а затем к Ла-Барру, который тратил на нее тысячу ливров в месяц. Одновременно с нею спал граф д'Аркур, но, когда являлся Ла-Барр, ему приходилось забираться на сеновал, ибо у Графа денег не водилось. Однажды он провел целую ночь на хворосте. Ее всегда кто-нибудь содержал, пока она не рассталась со своим ремеслом. Скопив известное состояние, она стала вести образ жизни порядочной женщины, и многие знатные люди обращались с нею крайне учтиво. Маленький Гено рассказывал мне, что, когда после серьезной болезни она почувствовала себя лучше и он спросил ее о здоровье, она ответила: «Ну, распятие мало-помалу удаляется». Патрю, который видел ее письма, утверждает, будто она писала весьма недурно. В конце концов какой-то весьма небогатый советник Палаты косвенных сборов женился на ней. Я полагаю, что она совершила глупость; больше я о ней не слышал.

Тем временем Ла-Барр влюбился в жену некоего Компена из Тура, мелкого откупщика, которая приехала в Париж со своим мужем. Она была недурна собою, кокетлива, охотница посмеяться, повеселиться, каждого передразнить и весьма сговорчива, лишь бы хорошо платили. Ла-Барр и она не смогли, однако, в Париже довести свою интрижку до конца, ибо муж не отходил от нее ни на шаг; но они додумались до забавной уловки. Компен уезжает из Парижа с женою; Ла-Барр этому не препятствует. Спустя три-четыре часа он садится в почтовую карету со своим цирульником, неким Ла-Саллем, они приезжают в Этамп, в харчевню под вывеской «Три Мавра», где остановилась красавица. По уговору, она сразу же по приезде улеглась в постель, сославшись для виду на недомогание. Ла-Барр, не показываясь мужу, разыскивает ее, пока Компен ужинает за табльдотом. После ужина Ла-Салль приглашает его сыграть с ним в карты; таким образом, наш любовник вполне успевает сделать то, ради чего приехал. На следующий день он спрашивает у Ла-Салля, нет ли у того денег; Ла-Салль дает ему семь или восемь пистолей, которые тот сразу же относит служанке своей возлюбленной. Когда она уехала, а им надобно было уплатить за ночлег, Ла-Барр говорит Ла-Саллю, что г-жа Компен оставила его без гроша. «По правде говоря, — отвечает цирульник, — не догадайся я припрятать три-четыре пистоля, худо бы нам пришлось». — «Я бы оставил в залог свою шпагу, — отвечает Ла-Барр, — да и здешние чиновники, должно быть, меня знают». Они возвратились в Париж.

После этого Ла-Барр продолжал посылать г-же Компен подарки, но она-то была ему не слишком верна. Дошло до него, что некий Советник из Тура, по имени Милон, — ее любовник и что они оба развлекаются за его счет. Решив узнать правду, он посылает своего камердинера, которому удается подкупить служанку красотки и раздобыть письма Советника к ней. Их сговор был раскрыт, Советник подал прошение в суд, утверждая, будто этот человек приехал затем, чтобы его убить; он стал добиваться тайного расследования и, получив это право, велел камердинера арестовать и обыскать и таким образом вернул себе свои письма. Ла-Барр, укрепившись в своем подозрении, пришел в ярость и поклялся отомстить. С сим благородным намерением он покупает четыре шпаги равной длины и отправляется в Тур с неким удальцом по имени Вьевиль, которого он наметил в секунданты. Ла-Барр послал вызов Советнику, но тот посмеялся над ним и драться так и не пожелал.

Г-жа Компен любила пошутить. Однажды в Париже не помню уж какой волокита устроил в ее честь серенаду. На следующий день она ему сказала: «Благодарю вас, сударь! Ваши скрипки разбудили моего мужа, и он на меня набросился».

Потом, как я уже говорил, состоялся суд по делу г-жи л'Эвек, и Ла-Барр укрылся в особняк Шеврез, оказавшись в весьма затруднительном положении, ибо жениться на ней он не хотел, а после всех понесенных расходов оказался не в состоянии уплатить столь значительную сумму, не разорившись окончательно. В таких тяжелых для него обстоятельствах Королевский секретарь, по имени Буа-Трике, который был когда-то мелким чиновником у его отца, предложил ему жениться на своей дочери; она была довольно хорошенькой, а состояние ее, по словам отца, — весьма солидным. Ла Барр женился на ней, но впоследствии оказалось, что они оба обманулись: ему было не под силу выплатить г-же л'Эвек причитающиеся ей пятнадцать тысяч ливров, что же до тех двадцати тысяч, которые полагались на ребенка, он добился постановления, где говорилось, что мальчик будет отдан ему на воспитание из-за дурного поведения матери. Проиграв этот процесс, г-жа л'Эвек навлекла на себя всеобщее осуждение. Во время всей этой неприглядной истории она снова вышла замуж за стряпчего из Шатле, некоего Топинара, который, вместо того чтобы поладить с прокурорами, вздумал позабавиться и на шутейном заседании судейских писцов, в масленицу, произнес речь в защиту некоего прокурора из Шатле, который, женившись, вынужден был взять в дом корову и приплод. Дознались, что речь идет о нем самом, и во время ближайшего карнавала прокуроры в отместку ему велели разыграть защиту г-жи л'Эвек; но это раскрылось, и Заместитель верховного судьи, задетый этим, навел такой порядок, что дело это в суде больше не слушалось. Несколько клерков даже угодило в тюрьму.

Бедная женщина, желая уехать из Парижа, уговорила мужа переселиться в Шинон и купить там должность королевского стряпчего, которая, как им сказали, была вакантной. С этой целью они продали всю свою мебель, но еще за два месяца до их приезда любой житель Шинона, — а ведь Шинон — родина Рабле, — уже знал о них всю подноготную. Супруги оказались в дураках, никакой вакантной должности не нашли и были вынуждены прожить некоторое время в Орлеане в ожидании удобного случая вернуться в Париж.

Госпожа де Ментенон и ее невестка

Г-жа де Ментенон была наследницей рода де Сальвер из Оверни, рода почтенного, но не из самых знатных в этой провинции. Она вышла замуж за г-на де Ментенона д'Анженна, который, правда, был одним из самых богатых в своей семье, но не из самых смышленых. Эта женщина, которая была довольно недурна собою, вела не очень-то добродетельную жизнь. Между прочим, на ее счет сильно злословили в связи с покойным г-ном д'Эперноном. Однажды, когда он находился в Меце, она вздумала (это она-то, которая сроду так не поступала) нанести прощальный визит принцессе де Конти; та ее спрашивает, куда она направляется. «Я еду, — сказала г-жа де Ментенон, — к г-ну д'Эпернону». — «Вы, сударыня! — воскликнула принцесса, — а какие у вас дела с г-ном д'Эперноном?». — «Он просил меня, сударыня, — отвечала та, — навести порядок у него в доме». Еще как-то раз, когда в Малом Бурбонском дворце давали какой-то балет и при выходе из залы произошла большая давка, все услышали, как эта женщина кричит: «Гвардейцы, колите! Убивайте! Я берусь оправдать вас перед вашим полковником». Иной раз она напускала на себя такой тон, и — под тем предлогом, что в пору размолвки Королевы-матери с Ришелье г-н д'Эпернон прибег, возможно, к ее услугам в каком-то пустячном деле, — ей хотелось, чтобы все полагали, будто во Франции ничего не происходит без ее участия. Однажды во Дворце Правосудия она подошла к прилавку книгопродавца, находившемуся возле одной из колонн большого зала, и в присутствии множества стряпчих потребовала том тогдашнего Mercure francais [307] , заглянула в ту страницу, где, как ей представлялось, она должна быть упомянута, и, не найдя себя, воскликнула, отшвырнув книгу: «Врет! заплати я ему, не вписал бы небось другого вместо меня!».

307

«Mercure francais» (Французский Меркурий) — ежегодное историческое обозрение, выходившее во Франции с 1605 по 1638 г.

У г-жи де Ментенон, на ее несчастье, была бабушка из рода де Куртене; эти Куртене утверждают, будто ведут свой род от принцев крови; это обстоятельство сделало ее окончательно невыносимой, когда речь заходила о знатности семьи. Она стала наводить справки и, обнаружив, что некий Пьер де Куртене, граф Оксеррский, был императором Константинопольским, стала повторять на каждом шагу: «Моя бабушка, Императрица».

Будучи вдовою и надеясь выйти замуж за г-на д'Эпернона, она за столом велела подавать себе блюда под крышками и сидела под балдахином. У моего тестя есть имение неподалеку от Шартра, и у нее тоже было поместье в тех краях. Однажды, когда я был в гостях у тестя, он угощал эту даму обедом, она бахвалилась перед нами самым нелепым образом: между прочим, упомянув в разговоре о внебрачных детях, она заявила, что может гордиться тем, что ее бастарды суть дворяне, так же как и бастарды королей. Что до меня, мне было забавно слушать, как эта женщина говорит: мои бастарды. Будучи наследницей и старшей в семье, она полагала, что следует изъясняться именно так. В свою очередь она как-то предложила нам откушать у себя. В ожидании обеда она пригласила нас сесть. Я был весьма удивлен, когда эта взбалмошная особа уселась на почетное место, а рядом посадила свою невестку, причем их стулья были обтянуты клетчатой материей, — и только после этого пригласила сесть всех присутствующих, половину коих составляли женщины. Но угадайте, на что? На простые деревянные стулья, никогда не знавшие обивки; никогда не бывало внучки Императрицы, которая обладала бы столь незавидной меблировкой. По ее словам, у нее была великолепная мебель в Сальвере, в Оверне, но де слишком далеко посылать туда за стульями. За обедом она села во главе стола, и мы увидели некоего малого, который обычно ее сопровождал, а на сей раз прислуживал за столом: он подавал блюда со шпагой на боку, в плаще, накинутом на плечи. Этот же малый прислуживал накануне за обедом с непокрытой головой (чего никогда не делают) у одного из соседей г-жи де Ментенон, которая его уступила. Не сомневаюсь, что это было сделано по приказу хозяйки: ее пустой голове чудилось, будто ее величие возрастает от того, что этот же слуга, который прислуживает за столом у заурядного дворянина с непокрытой головой, нацепляет шпагу, прислуживая ей.

Эта дама разыгрывала из себя молоденькую, но молодой отнюдь не была. Слуги и крестьяне боялись ее как огня; она и не знала, что значит прощать. Почти все ее дети относились к ней плохо.

Она женила старшего сына на дочери г-на дю Трамбле, коменданта Бастилии. Звали его ле-Клер, и он доводился братом отцу Жозефу. Мать, г-жа дю Трамбле, была из более знатной семьи, нежели ее муж: она происходила из рода Лафайетт; на ее счет сильно злословили — вплоть до того, что утверждали, будто она отдавалась собственному догу. Девица дю Трамбле была красива, но по натуре своей недалеко ушла от матушки; еще и поныне это одна из самых безрассудных особ, какие только встречаются на свете. Говорят, когда она уезжала из Бастилии, чтобы переселиться к мужу, г-жа дю Трамбле ей сказала: «Дочь моя, вы покидаете дом, где все всегда жили честно, теперь вы будете под надзором свекрови, о которой говорят немало дурного; не дайте себя развратить, и пусть перед вашими глазами будет всегда стоять жизнь вашей матери». А когда она прибыла к мужу, г-жа де Ментенон сказала ей: «Дочь моя, вы приехали к нам из такого дома, где у вас не могло быть достойных примеров; вы входите в семью, где все должно служить вам образцом. Итак, я настоятельно прошу вас забыть все, что вы видели прежде, и приноровиться ко всему, что вы увидите здесь».

Куда бы эта молодая особа ни обращала взоры, всюду ей встречались достойные примеры, — вот она и избрала ту же дорожку. Муж вскоре ей наскучил: это был жалкий, смешной человек с подленькой физиономией и подленькой душонкой; следует добавить, что он любил пображничать. Первый скандал разразился из-за какого-то ее свидания с Монлуэ-Бюльоном, но г-н де Бюльон-отец запретил сыну встречаться с ней. Поводом к дальнейшим толкам послужили ее отношения с князем д'Аркуром, но она их не очень-то и скрывала, и не вмешайся в дело ее брат, Трамбле, докладчик в Государственном совете, она дала бы себя похитить возлюбленному. В течение трех недель она прятала то ли этого любовника, то ли другого на ферме под видом крестьянина, для того чтобы видеться с ним каждый день, не возбуждая подозрений у мужа.