Занимательные истории

Кардинал де Рец говорил, что во Франции лишь он один может представить тридцать поколений дворянства. Виллани и Макьявелли вообще не упоминают о Гонди; г-н де Ту считает их сыновьями банкира.

Аббат узнал, что у господ дю Пюи находится рукопись г-на де Брантома из рода де Бурдей, содержащая несколько томов, в одном из коих повествуется о любовных утехах герцогини де Рец, жены Альбера, и говорится много любопытного касательно чести этой дамы. Аббат никак не мог успокоиться, пока г-да дю Пюи не разрешили ему вычеркнуть все, что касалось его бабки, и эти места вымараны так, что нельзя разобрать, ни единого слова.

Альбер, который положил начало процветанию здешней ветви рода Гонди, был сыном флорентийского банкира по имени Гонди, сеньера дю Перрона, жившего в Лионе; его жена, тоже итальянка, сумела поступить на службу к королеве Екатерине Медичи, и ей было поручено ходить за королевскими детьми в младенчестве. Говорят, будто она указала Королеве средство, как иметь детей, ибо у той их не было в течение десяти лет; вследствие этого Королева так к ней привязалась, что, став регентшей, меньше чем за пятнадцать лет значительно продвинула сыновей этой женщины при Дворе; в ту пору, как умер Генрих II, у них не было и двух тысяч дохода на троих, а ко времени смерти Карла IX Альбер был первым камергером, маршалом Франции, губернатором, получая самое меньшее сто тысяч ливров дохода в земельных угодьях, а в деньгах и движимом имуществе — более восемнадцати тысяч; брат его, Пьер де Гонди, был епископом Парижским, имел еще тридцать-сорок тысяч ливров рентами и бенефициями, а в движимом имуществе — сумму более чем в двести тысяч экю. Г-н де Латур, младший из трех братьев, ко времени своей смерти был капитаном полуроты Жандармов, кавалером ордена Святого духа [314] , как и его старший брат, и гардеробмейстером; все трое были членами тайного Совета Короля. Все это я узнал от одного человека, жившего в ту пору, которому многое было хорошо известно.

314

Орден Святого Духа был высшим, но не старейшим из королевских орденов. Он учрежден последним королем из дома Валуа — Генрихом III — в 1578 г.

Мне рассказывали об одном поступке этого маршала де Реца, говорящем о его здравомыслии. У Карла IX была превосходная левретка, которую он очень любил; он узнал, что у некоего нормандского дворянина есть тоже очень хорошая левретка; он посылает за ней и за ее хозяином. С этими двумя собаками травят зайца; левретка дворянина оказывается лучше королевской. Уже одно это привело Короля в дурное расположение духа; и, видя, что сей дворянин, который был, вероятно, довольно плохим царедворцем, обскакал его в пылу охоты, он внезапно наносит ему удар хлыстом. На следующий день Маршал является к утреннему туалету Короля крайне опечаленный. «Что с вами?». — «Государь, вы потеряли любовь всего вашего дворянства». — «Понимаю вас, — сказал Король, — я неправ: я всего-навсего дворянин, я хочу дать ему удовлетворение». И в самом деле Король в присутствии всех попросил извинения. Как раз в эту минуту пришло сообщение, что освободилась вакансия на скромный губернаторский пост, и Маршал сказал Королю: «Государь, этот пост надобно отдать ему». (Этот фаворит поступал хитро: он всегда хотел, чтобы казалось будто Король дарит по собственному желанию.) Король так и поступил.

Один французский Гонди был откупщиком: это тот, что построил особняк Конде, а в Сен-Клу разбил сад Гонди. Человек этот был невероятным сибаритом; говорят, однажды, обедая у одного из друзей, в пяти лье от Сен-Клу, где не было хрустальных бокалов, он сказал своему слуге: «Скачи за бокалом в Сен-Клу и не тужи, коли падет конь». Слуга поскакал. По возвращении лошадь подыхает, слуга, спешиваясь, разбивает бокал. Этот Гонди вполне заслуживает того, чтобы умереть нищим; кстати, он так и умер.

Возвращаюсь к рассказу о нашем путешествии. Во Флоренции некий молодой дворянин, состоявший при Аббате (при нем было четверо, остальные использовались по мере надобности), вздумал заказать себе куртку из тафты, с неподрубленными лентами. Как-то на прогулке Великая герцогиня-мать и м-ль де Гиз, проходя мимо него, едва не померли со смеху при виде этой сумасбродной затеи, ибо сей молодой человек стоял у дверцы кареты и, казалось, был покрыт паутиною, столько у него было ниток на рукавах и на груди.

Великая герцогиня была одною из самых красивых женщин Италии, но судьба связала ее с весьма жалким мужем: он носил пять-шесть шапочек одну поверх другой, снимая и надевая их в зависимости от того, что показывал термометр. Когда он спал с женою, все Тосканское герцогство молилось, это случалось не часто. Мне думается, что наконец она родила ему наследника.

В Венеции, куда мы затем отправились, французский посол (им был президент Малье, поистине вьючная лошадь) [315] приютил Аббата, причем только его одного, с лакеем. В Венецию удалился граф де Лаваль, брат г-на де Ла-Тремуйя. Утверждают, будто, говоря об Аббате, он сказал: «Он не преминет меня посетить». Аббат не подумал к нему наведаться и говорил о нем крайне неуважительно. Он утверждал, что, когда Граф отправился в Ларошель, ларошельцы написали на его дверях: «Ни холодно ни жарко», — желая этим сказать, что от его присутствия им ни холодно ни жарко.

315

В подлиннике игра слов: cheval mallie означает «вьючная лошадь».

В Риме Аббат устроился с удобством и держал довольно хороший стол: это ценили, поскольку в сем деле он был большим знатоком, нежели многие кардиналы и прелаты. Он хотел уверить Нас, что коннетабль Колонна, с родом которого, по его словам, дом Гонди находится в тесном родстве, весьма сетовал на то, что Аббат не повидался с ним; но, мол, он, Аббат, на это не отважился, так как Коннетабль придерживался Испанской партии, ибо должность коннетабля он получил в Неаполе.

В Риме он был столь же непоседлив, как и в Париже, и в ноябре месяце заставил нас проделать весьма нелепое путешествие, дабы взглянуть на копи, где добываются римские квасцы. Мы отправились в путь под проливным дождем, словно речь шла о важном деле, и итальянцы говорили: Questo e partir alla francese [316] . Мы провели в Риме три с половиной месяца, не более, а на Рождестве он уже вытянул нас оттуда, чтобы вернуться во Францию. Он выдумал, будто какой-то человек подошел к нему в церкви и сообщил нечто такое, что побуждает его немедленно покинуть Италию. (Это было в день рождения Короля.) Хотя мне было всего восемнадцать лет, я понял, что Аббату стало не хватать денег; по приезде домой он оказался бы в затруднительном положении (его векселя задержались в пути), не отдай мы ему все, что нам причиталось. Одно надобно поставить ему в заслугу: ни в Риме, ни в Венеции он не встречался ни с одной женщиною — или же встречался с ними столь тайно, что мы не могли ничего заметить. Он говорил, что не желает подавать повод к толкам.

316

Вот что значит отправляться в путь по-французски (ит.).

После смерти кардинала Ришелье г-н Архиепископ, дабы сэкономить плату за наем дома, — а он и без того тратил слишком много, и любовная связь с г-жой де Помрей уже началась, — почел за благо поселиться в Малом архиепископском дворце, где впоследствии постоянно жил.

Остальное можно найти в «Мемуарах эпохи Регентства».

Госпожа де Ла-Грий

Некий престарелый кавалерист, который принял немалое участие в гражданских войнах в Лангедоке и Дофинэ, задумал жениться, чтобы иметь потомство, и взял в жены дочь президента Палаты косвенных сборов в Монпелье, по имени Тюффани; но он слишком понадеялся на себя и оказался не в силах выполнить то, что для этого требуется. Отец новобрачной, которому не хотелось упустить состояние старика (оно равнялось по меньшей мере тридцати тысячам дохода), созывает всех родственников и предлагает им внушить своей дочери, что та выкажет чисто женскую сметливость, ежели сумеет на радость доброму старцу родить ему наследника, сохраняя при этом для себя его богатство. Ей это говорят и сразу же называют трех статных мужчин, и не слишком юных, и не слишком старых, коих полагают способными содействовать продолжению рода. Она на это решается и выбирает советника Палаты косвенных сборов, некоего г-на Дэда, малого лет тридцати пяти или около того. Но, поскольку сей Советник был не слишком сведущ по части галантных дел, было решено воспользоваться услугами некоей маркизы, дабы их познакомить. Эта дама, по природе весьма веселая, отправилась к г-ну Дэду и игриво спросила его, не испытывает ли он к кому-нибудь сердечной склонности. «Увы! — отвечал тот, — милостивая государыня, кому я нужен? Ведь я уже не так молод». — «Кому нужны? — откликнулась маркиза, — я отлично знаю некую даму, одну из самых красивых и самых знатных в нашей округе, которой вы далеко не противны», — и называет ее по имени. «А чтобы убедиться, — добавляет она, — что я не лгу, вам стоит лишь прийти в такое-то место, и вы ее увидите; постарайтесь только подойти к ней, возьмите ее за руку, если сумеете; она непременно пожмет вашу». Все случилось так, как говорила Маркиза, и наш Советник вскоре довел дело до благополучного конца. Через некоторое время красавица забеременела и, окончательно убедившись в этом, в один прекрасный день, когда Советник собрался было развлечься с нею по обыкновению, выложила все начистоту, сказав, что поступила так по совету родителей, что она ему обязана всем своим счастьем и умоляет его никому не говорить ни слова. Она родила мальчика, который очень походил на своего истинного отца и который стал наследником своего предполагаемого родителя.

Менийе

А вот история, которая до известной степени похожа на предыдущую. Некий дворянин из Шампани, по имени Менийе, капитан пехотного полка, стоя как-то зимою гарнизоном в Монтобане, влюбился в жену своего хозяина, довольно зажиточного горожанина; но к каким бы тонкостям искусства любви Капитан ни прибегал, он ничего не смог достигнуть. Наконец он решился пойти на хитрость: заметив, что муж встает обычно до света и уходит по своим делам, однажды, когда тот вышел из дому рано поутру, Капитан входит в спальню этой женщины и ложится подле нее; она же, не разобрав спросонок чужого голоса, решила, что это муж, и поверила объяснениям, кои тот ей привел, дабы снова лечь спать. Наш любовник времени даром не терял, но действовал столь напористо, что вскоре она распознала обман. Он стал просить у нее прощения. Хозяйка же, крайне возмущенная, тотчас же побежала рассказать о своей беде матери, которая посоветовала ей послать за Капитаном. Тот пришел, и обе женщины велели ему пообещать, что он ни о чем никому не расскажет. Несколько лет спустя он проезжал через Монтобан, совсем позабыв об этой истории, и вот какая-то женщина под вуалью и в глубоком трауре, проходя мимо него, шепнула, что просит его следовать за ней. Он повиновался; и когда они пришли в дом к этой женщине, она, откинув вуаль или траурное покрывало, какое носят в тех краях, спросила: «Как, сударь, неужто вы уже не помните вашей хозяйки?». Затем она рассказала, что обязана ему всем состоянием ее покойного мужа: «Я забеременела в то утро, как вы меня обманули, и мой сын получил наследство своего предполагаемого отца», — заявила она. В благодарность за это благодеяние она обещала Капитану выйти за него замуж, когда тот вернется из похода; но он был убит на войне.

Саразен

Саразен был сыном одного из жителей Кана, который состоял как бы нахлебником у одного холостяка, по имени Фуко [317] , казначея Франции в Кане. Фуко приютил его у себя, а под конец продал ему свою должность, за которую получил от него всего лишь семь или восемь ливров, составлявших, быть может, все состояние Саразена; остальное тому следовало доплачивать из жалования по должности. Через два года Фуко умер, а Саразен [318] женился на экономке старого холостяка, чтобы не сказать хуже. Король предписал канским казначеям стать советниками Руанской палаты косвенных сборов, которая была распущена на полугодичные каникулы. Вот каким образом наш Саразен стал сыном казначея Франции в Кане и советником Руанской палаты косвенных сборов. Его происхождение незавидно; в Нормандии и по сю пору живет один из его двоюродных братьев, сын торговца свечами, который ныне является сельским кюре. Тем не менее, когда молодой Саразен приехал в Париж, он вел себя как человек благородного происхождения и вполне обеспеченный. Вначале он познакомился с м-ль Поле, которая, представляя его, непременно говорила, что это человек из хорошей семьи и живет в достатке. (Правда, у него была карета, но лошади его были самые голодные во всей Франции.) Это никоим образом не соответствовало истине.

317

Здесь Таллеман неправильно указывает имя казначея: его звали не Фуко, а Жан де Фоконье.

318

Речь идет о Роже Саразене, родившемся в 1604 г., отце Жана-Франсуа Саразена, поэта.

В Париже он, ради забавы, вздумал писать высокопарные стихи и оказался вынужден жениться на пожилой г-же дю Пиль, вдове чиновника Высшей счетной палаты. Он всегда разыгрывал из себя шутника и пытался сочинять бог весть какие брачные заметки в прозе — по правде говоря, довольно неуклюжие. Между прочим, он там писал, что теперь уж не скажешь, будто у него в кармане пусто, а в горшке не густо. Если отвечать шуткой на шутку, то о нем довольно долго можно было бы говорить, что в горшке-то у него бывает подчас и густо, а вот в кармане уж точно пусто, ибо жена им помыкала и не давала ему ни гроша. Она обязана была выдавать ему тысячу экю; но она хотела, чтобы он с нею спал, он же этого не хотел. «Но, — говорил ему Менаж, — почему вы с нею не спите?». — «Спите с нею сами, коли вам охота», — отвечал Саразен.

Мне кажется, Менаж помог Саразену, познакомив его с коадъютором [319] , чье хлебосольство пришлось Поэту очень кстати. Однажды, когда Саразен был там, дю Буа, (Любовник м-ль Поле.) которого между собою звали нуднейший г-н дю Буа, додумался, пока все стоя приветствовали какого-то епископа и отвешивали ему поклоны, придвинуть каждому его стул; но он забыл про Саразена, который, полагая, что стул у него на прежнем месте, захотел сесть и плюхнулся задом об пол. Когда он поднялся, его спросили, о чем он думал в эту минуту; Саразен самым серьезным тоном ответил: «Я подумал: что, если бы я был тем человеком, с которым сыграли такую скверную шутку». Коадъютор вынужден был докапываться, кто этому виною, и велел сказать Саразену, что весьма рассержен. Что до меня, то мне сдается, что Саразену не хватило находчивости, ему следовало заявить, что это, мол, его вина, он, мол, неловок и т. д.

319

Имеется в виду Анри II, принц де Конде.