Заносы
Шрифт:
– Да вот, – говорю, – пишут, появилась очень хорошая книга о Ван Гоге Анри Перюшо… (Винсент?)
– Да, – спокойно говорит Хайкин. – Хорошая. Интересуетесь живописью?
– Ван Гог мой любимый художник.
– Если хотите, могу дать почитать.
Я и обалдел. На краю земли, под остаточным радиоактивным излучением, на камнях, где ни кустика, ни деревца, ни кислорода в нужном количестве, где уже через полгода с людьми мутации начинаются, строевой капитан о Ван Гоге читает! Смотрю я на своего командира, наудивляться не могу – что творится в Советской Армии! Кого здесь только нет! И я вот оказался нечаянно, и Хайкин уж не знаю, какими путями сюда попал! Но он-то не превращается! Значит, можно человеку на Чукотке выжить и ни в кого не превратиться! На вид он не грозный, не богатырь, а старики его
Большое впечатление произвел на меня командир роты капитан Хайкин!
Белая Алиса
Леша, большой тюлень, засиделся над своей справкой. Давно пора ее сдать. Начальник нервничает, а Леша опять отсрочки просит:
– Еще немножко, товарищ майор! Последние штрихи!
– Не тяни! Сколько можно! – Буба сердится. – Последний срок тебе даю. Через две недели не сдашь – получишь на орехи, и звания тебе не видать.
– Сделаю, товарищ майор!
У меня такое ощущение, что Леше просто жаль расставаться со своей «Алисой», но, с другой стороны, за нее ему светит капитанское звание.
Леша крупный и ладный старлей с крепким рукопожатием. Сам добротный и справку готовит добротную. У Леши самый большой стол в нашей комнате. Когда он его тащил, Толик, прикольщик, посочувствовал: «Леш, он тебя будет тяготить! Очень уж большой». «Не бойся, не будет», – ответил Леша и надежно обосновался за своим приобретением. С тех пор он стал как-то солиднее и внушительнее. Но как заметил тот же Толик, начал все больше походить на тюленя. Сидит за своим столом, добросовестно работает над справкой и вдруг задумается, уставится в никуда и где-то витает. Может, оттого, что он стал чаще задумываться за своим большим столом, и работа над справкой медленнее пошла. Но всему приходит конец.
Начальник вошел в нашу комнату мрачнее тучи.
– Старший лейтенант Михайлов, зайдите ко мне! – и вышел.
Ребята переглянулись – тон майора не предвещал ничего хорошего. Леша поправил портупею и отправился к начальнику.
Раскаты командирского гнева через тонкие переборки свободно проникали в нашу комнату, и все поняли – случилось что-то из ряда вон выходящее. Через двадцать минут Леша вернулся. Не реагируя на вопросительные взгляды сослуживцев, подошел к своему большому столу и бросил на него какой-то цветной журнал. Обреченно опустился на стул и, подперев голову руками, молча уставился на яркую обложку. Потом, словно очнувшись, глубоко и с болью вздохнул. Обвел комнату невидящим взглядом и грохнул мощными кулаками по большому столу.
– Ебицкая сила! Три года коту под хвост!
– В чем дело, Леш?! – повскакали со своих мест сослуживцы.
– Вот! – Леша кивнул на журнал, не желая к нему прикасаться.
– Да объясни ты, что случилось!
Леша раскрыл журнал и хлопнул по нему ладонью. Мы столпились вокруг. Во весь разворот журнала была изображена карта Аляски с Алеутскими островами, а на ней очень знакомые значки и линии. Надо всем этим большими яркими буквами алел заголовок: «White Alice».
Удивительно, что журнал этот не был сильно секретным или даже для служебного пользования. Его просто купил в киоске Джуно, наш человек. Непрямым путем журнал оказался в Союзе, и вот попал к нам.
Обидно! Ну, что им стоило подождать немного!
Так вот, походя, небрежно, бездумно хорошему человеку карьеру угробили! Нет все-таки у нас должного взаимопонимания, хоть мы и стратегические союзники. И вообще, нельзя так легкомысленно относиться к секретной информации!
Берите пример с нас! Мы самим себе ни в чем не признаемся! А вы?! Ну, куда спешите? Зачем?!
Письмо дружбы
Как библейский Экклезиаст, как английский философ Бекон и как многие другие, я, в свою очередь, тоже не могу обойти молчанием вопрос о знаниях. С предыдущими товарищами согласен и полностью разделяю их мнения. Но у меня в результате накопленного опыта и наблюдения армейской жизни сформировался свой вывод: меньше знаешь – крепче спишь, знаешь чуть больше – везде найдут, разбудят, с выпученными глазами – скорей! срочно! – поволокут на ПЦ. «Как бы ни война!» – думаешь спросонья.
Но, если янки нанесли ядерный удар по центральной России, мы пока в безопасности, а вот если наши шарахнули по Анкориджу или Сиэтлу – нам здесь, советским шпионам, крышка! Но, слава Богу, никто никого не бомбил, обычная лабуда, а вся ночь кувырком, и днем уже не поспишь.Саша Матвиец знал больше всех, и его постоянно таскали. Потом я пообвык, приноровился – меня стали.
Почиваю, как обычно, а большом Лешином столе. На полу по периметру шесть тарелок обогревателей излучают красноватое тепло. «Don\'t worry be happy…» – звучит приятная во всех отношениях песня. И будто я не на холодной советской Чукотке в шапке и тесных валенках, а в плавках на теплом пляже под Лос-Анджелесом.
Но недолго музыка играла! Стук, треск, гам, тарарам!
– Скорей! На ПЦ! Бегом! Перехватили важное сообщение!
И на холод, по снегу, под ветром, согнувшись в три погибели.
Спускаюсь в бетонный бункер приемного центра, а там человек пять около буквопечатающего аппарата столпились, хмурят лбы над каким-то длинным листом бумаги. Толик сегодня за главного. Как бы ни очередная хохма, думаю. Надо быть начеку.
– Посмотри! – Толик говорит. – БПА выдал портянку – разобрать ни хрена не можем! Может, вообще не по-английски?
Беру я эту широкую ленту, а на ней столбиком слова и фразы – текст, к позывным самолетов и моей Амчитке совершенно никакого отношения не имеющий. Язык английский, но смысл уловить не могу – слишком много незнакомых слов. А где и могу, слишком уж неправдоподобно получается. Даже переводить неловко. Может, это какой-нибудь шпионский шифр?! Хоть и не хочется показывать свою некомпетентность, попросил словарь. Поискал. В большом словаре Мюллера таких слов нет. Послали за Сашей.
– Товарищ лейтенант, – молодой ему сходу, – перехватили важное сообщение! Даже переводчик разобраться не может!
Взял Саша эту портянку, посмотрел и рот раскрыл. Потом закрыл. Почесал затылок, улыбнулся смущенно.
– Да-а-а…
– Смотри, здесь и адресата нет, – тычет пальцем в бумагу Толик. – Кому это послание? По смыслу можем догадаться? И вообще, что здесь?
Саша обвел всех смущенным взглядом.
– Это нам, – говорит.
– Как это?! – все опешили.
– Это они нам прислали, – повторил Саша.
– Не может быть?! – вся смена недоуменно уставилась на него. – Как это они могут нам послать?!
– А что там? – осторожно спросил Толик.
– Это все нецензурные выражения в наш адрес, – смущенно говорит Саша. – Засекли, наверное, что мы за ними следим.
– Ну и козлы! – удивился Толик. – Я от них такого не ожидал.
Мы тоже от них такого не ожидали. И такими словами они нас нехорошими! Даже для армии. И как обнаружили?! Мы же за горами!
Наше счастье, что Саша во время учебы жил с неграми и усваивал английский в разных аспектах. А то в наших словарях многих слов не хватает и даже народных пословиц. Например, «Once a housemade (housemaid?) – never a lady» – цензура не пропустила в словари по причине оскорбительного отношения к рабочему классу. Нецензурные выражения не пропустили, потому что нельзя ругаться. Разные капиталистические, антисоветские штучки нам тоже знать не положено – агитация. Даже целые науки есть антисоветские! Нам можно только критику в их адрес читать. А иностранные языки, они в большинстве своем капиталистические. Тем более, английский – самый капиталистический из всех! Мы его очень осторожно изучали. Так что, спасибо неграм, которые помогли Саше выучить английский язык целиком. Он и русский хорошо знает, а украинский для него родной. Но ни на одном из трех языков, несмотря на свои полновесные знания, Саша не ругается. И не любит, когда другие ругаются. Выходит, знания, даже если ими и не пользоваться, – все равно сила.
Представьте, что могло бы случиться, если бы Саша знал английский язык, как положено по нашим правилам. Утром об этом послании с того берега доложили бы майору, он в свою очередь дальше – в штаб ДВО, где главный разведчик округа, уже знакомый нам генерал, важный, солидный, распечатывает депешу от нашего Бубы, а там: «Fuck you, Russian pig!»
– Ну, и как нам теперь к ним относиться?! – Толик спрашивает в мою сторону, а мне и возразить нечем.
Две недели батальон ходил обиженный.