Занудное попаданство: На юг, на запад, на восток

— Тимур, Китаф. Мы вообще ничего не знали о жизни моего учителя в Ноксаге, — признался я, — но вчера догадались.

— Оказывается мама была влюблена в него, — оглянувшись прошептала девушка, придвинувшись так близко, что я даже о еде забыл, — но он решил стать известным фехтовальщиком. А его отец, ну сеньор Иказ, он против был. У нас тут фехтовальной школы никогда не было, но мастера иногда проезжают. Я ещё удивлялась что в это время сеньор Иказ ставит Секу у печи, думала совпадение. А оказывается с одним таким мастером сеньор Огль и ушёл. Ой!

Девушка испуганно посмотрела на хмурого Огля, подошедшего за время разговора. Он всё ещё был в одном исподнем, и на плечах у него виднелись царапины. Видимо разговор вышел бурным.

— Принеси ещё порцию, красавица, — устало вздохнул он, и сел на лавку рябом с Китафом.

— Осуждаешь? — спросил Огль минут через десять, лениво ковыряясь в своей порции бобов в кисловатом соусе.

— Брат Тимур говорит что осуждать неправильно, — влез Китаф.

— А отец осуждает, — вздохнул фехтовальщик.

Китаф, поняв что он тут лишний, поднялся и пошёл наверх, я ему в дороге составил кое-какой «конспект» по православию, причём на оделотском, вот он и совмещал ученье с просвещением. Тема православия ему была так интересна, что он был готов мучить меня вопросами сутки напролёт, но мы в дороге договорились, что я буду выделять на это час-два в обед или вечером. В зале никого не осталось, кроме Леги, кидавшей на нас любопытные взгляды.

— Я стал одним из лучших, пришёл сказать что теперь в город будут приезжать люди со всего света. Ты думаешь я зря назвал книгу так? — Огль оторвал взгляд от тарелки и посмотрел на меня, — а знаешь что он у меня спросил?

Наставник бросил ложку в тарелку и откинулся на спинку скамейки.

— Многих ли я накормлю, не отбирая ничего у других? А когда я сказал что я лучший теоретик меча, он поздравил меня с тем, что я лучше всех знаю как убивать.

Огль сложил руки на груди и посмотрел в потолок. Я молча пил травяной отвар, давая выговориться. По себе знаю, сейчас ему нужен слушатель, собеседник потребуется чуть позже. Он вернулся к ковырянию в тарелке.

— Убить и камнем можно, а хлеб ничем не заменишь, — явно передразнивая отца, продолжил Огль, — Эти твои железки только людей протыкать горазды, а ты попробуй их накорми. Настоящий ноксагец не просто делает, а становится лучше с каждым днём, и превосходит всех. Вот я и становился лучше, и превзошёл… в убийстве.

Закончил он склонившись над тарелкой, почти шёпотом. Наконец он посмотрел на меня и спросил.

— Вот ты самый странный человек которого я знаю. Этот твой великий дух, который Бог, он тебе как будто другой мир показывает. Вот ты мне скажи, я убийца? — Огль напряжённо замер, смотря мне в глаза.

«Господи, помоги». Мысленно обратился я ступая на очень тонкий лёд. Ну не исповедник я, и не духовник, но надо.

— Беря в руки меч, или иное оружие. вы должны осознавать что вы держите в руках самое страшное что есть в мире, — стал я по памяти цитировать «Школу меча», самим Оглем и написанную, — вы держите в руках человеческую смерть. От того насколько виртуозно вы владеете вашим оружием, зависит лишь чью смерть, и насколько крепко. Если вы знаете только пару ударов, то скорее всего вы держите в руках свою смерть, причём довольно небрежно. Если владеете клинком лучше вашего противника, то вы держите его смерть. Но только лишь обретя истинное мастерство меча, вы сможете взять в руки не смерть, а жизнь. Превосходя противника на голову, вы можете обезоружить его, ранить или другим способом остановить не убивая. При этом вы не лишаетесь возможности убить противника. Жизнь многогранна, и иногда смерть вашего противника может принести вам больше неприятностей, чем его жизнь. Как нет двух одинаковых жизней, так нет двух одинаковых смертей, а значит даже во время тренировок не может быть двух одинаковых ударов. Каждый ваш удар должен производиться с полным осознанием того что вы репетируете чужую смерть.

С каждой моей фразой лицо Огля разглаживалось, и к концу отрывка он уже сидел достаточно спокойно. Я сделал небольшую паузу, и продолжил.

— С точки зрения моей религии, важно не то что ты сделал, а то почему ты это сделал, и что при этом чувствовал. Один священник сказал: «Война — страшное дело для тех, которые предпринимают ее без нужды, без правды, с жаждою корысти или преобладания, превратившеюся в жажду крови. На них лежит тяжкая ответственность за кровь и бедствия своих и чужих. Но война — священное дело для тех, которые принимают ее по необходимости, в защиту правды, веры, отечества.» Любой поединок, по своей сути та же война. Никто кроме тебя не скажет зачем ты выходил на бой, пытался ли окончить его без смертей, и что чувствовал когда убивал. Но даже ты можешь врать себе в этом, — я одним глотком допил остывший отвар, — Поэтому у нас говорят — Бог рассудит. Мы можем лишь стараться не наделать ошибок, исправлять те, что исправить возможно, и просить прощение за те что исправить нельзя.

Я поднялся, больше помочь мне было нечем. Хотя.

— Ты говорил, что я твой лучший ученик. Я никого не убивал, и надеюсь что никого не убью. Но тренироваться и учиться не перестану. Это уже несколько раз спасало мне жизнь. Зерно, из которого делают муку для хлеба, нужно не только вырастить и собрать, его ещё нужно защитить.

Теперь точно всё. Любые дальнейшие слова сделают только хуже. Я отправился наверх. Это как в фильме «Начало». Внедрить идею можно только одним способом, дать для неё пищу, и немного подтолкнуть. Человек сам себя убедит в чём угодно. Отец толкнул Огля к мысли что он убийца, я к тому, что не всё так однозначно. Кто молодец? Я молодец!

Под такие размышления я вернулся в комнату и уселся за тренировку магии. Вчера я наконец смог заставить огоньки менять цвет, а значит достиг уровня контроля, который у меня был примерно год назад. Если так судить, я тут уже три года, местных. Первый год я магию тренировал раза в два меньше чем последующие два, а значит и прошёл я примерно три пятых пути по восстановлению контроля. Ну пусть чуть меньше — половину. Тот странный «прорыв» произошёл почти месяц назад. А значит примерно через месяц, я восстановлю почти все свои навыки, но сильнее. Разве что с усилением мышц магией будет сложнее, для этого нужны именно физические тренировки, а для них условия создать сложнее. А ещё они травмоопасны, что и показал бой с наёмниками тёмного культа. В общем, пора устраивать голографическое шоу, на данном этапе, это самый лучший способ. Так до обеда я пытался воссоздать образы из прошлого.

Ситуация с Оглем вызвала ностальгическое настроение, и я пытался нарисовать родителей и сестру. Давненько я о них не вспоминал. Первое время было совсем не до того, да и новый мир был интересен. А ещё это было страшно, могло подорвать и без того не слишком устойчивое эмоциональное состояние, и вообще несло угрозу для моей внутренней обезьяны. Сейчас воспоминания не вызывали таких ярких эмоций, и… короче я пол дня проревел в подушку. Вот так, здоровый парень, если считать не телом, так и вовсе под тридцатку мне уже. Сорокапятилетнему лбу мозги вправляю, а реву. Ну хорошо, не реву, а молча лежу на кровати и вытираю слёзы. К вечеру желудок напомнил что я хоть и разумная, иногда, но обезьяна. Тобишь насквозь материальный организм, которому требуется пища. Умывшись из кувшина, я пошагал вниз. Четыре этажа по деревянной лестнице в мире, где дома в два этажа редкость. Женщины — коварные существа.

Я сел за один из последних свободных столов, дождался когда незнакомая девушка сверится с отметками об оплате и принесёт ужин. Кроме Леги, сидевшей за стойкой, в зале было ещё три девушки: две помоложе, одна постарше. На ужин была каша с мясом, тонюсенький кусок хлеба, и кружка разбавленного вина. Вино я попросил заменить на травяной отвар.

— А штаны на юбку заменить не хочешь? — спросил сосед, появившийся за столом во время ожидания.

— Не понял? — отвлёкся я от тарелки.

Полноватый мужчина с толстыми усами на круглом лице. Нос с венозными прожилками, слегка обвисшая кожа, немного красные глаза. В общем все признаки пропойцы.

— Бабское пойло, — ткнул он пальцем в мою кружку.

— Лучше бабское пойло, чем бабское поведение, — ответил я, и отхлебнул отвар.

— Это кого ты бабой назвал, хомячок?! — взревел мужик.

На шум уже стали оборачиваться люди. Эмоций на сегодня было с избытком, поэтому ситуация воспринималась скорее как задача, и вызывала только раздражение. Впрочем, решалась она легко. Северяне тоже не воспринимали меня в серьёз из-за возраста, не раз приходилось вот таких крикунов ставить на место. Там хотя бы знаки о прошлых заслугах помогали, но в первое время подобных сцен хватало.