Западная Белоруссия и Западная Украина в 1939-1941 гг.: люди, события, документы
Шрифт:
Особым пластом культуры является язык, в особенности тот его слой, который отражает речевое поведение коллектива. Поляки традиционно используют разветвленную систему подчеркнуто вежливых форм языкового этикета, которые создают атмосферу изысканности, утонченности и изящества. В русском культурном пространстве советского времени словесное воздействие на личность приобрело иные, более резкие формы. В нашем материале отчетливо видна эта несостыковка в работе обеих культурных систем, что отгораживало поляков от иной этнической, социальной и культурной среды.
«— Пан! — воскликнула какая-то женщина. — Сжальтесь, меня дети ждут дома…
— Нет здесь никаких панов, — буркнул (билетер. — В. Т.).
Женщина отступила, беспомощно оглядываясь по сторонам.
— Как к нему, черт возьми, обращаться? — задала шепотом вопрос.
— Известно, как, — подсказала другая — Надо говорить «товарищ».
— Товарищ… вновь начала первая умоляющим тоном <…>».
(«- Panie! — zawolala jaka's kobieta.
– Niech pan zlitui sie, mnie dzieci czekaja w domu…
— Nie ma tu zadnych pan'ow — odburknal.
Kobieta cofnela sie rozgladajac sie bezradnie.
— Jak do niego, cholera, m'owi'c?
– rzucila szeptem zapytanie.
— Wiadomo, jak — podpowiedziala inna. — „Towarzyszu” trzeba m'owi'c.
— Towarzyszu… zaczela zn'ow pierwsza tonem biadajacym <…>» [462] .
Негативный
462
Mackiewicz J. Op. cit. S. 25.
«<…> за столом сидел сержант. <…> — Откуда приехал? <…>
— Из Белостока.
— К кому?
— К жене. <…>
— Убежала от тебя? — Он ожидал утвердительного ответа, чтобы рассмеяться.
— Нет, наоборот. Она бежала от немцев и, вероятно, здесь задержалась. <…>
— Жены ему захотелось! Может, я тебе должен жену искать? Вон, мерзавец!
Он сорвался со стула, сунул мне в руку документы и, схватив меня за воротник, потащил к дверям <…>.
— Вон, каналья! — бился в приступе бешенства».
(«<…> za stolem siedzial podoficer <…> — skad przyjechale's? <…>
— Z Bialegostoku.
— Do kogo?
— Do zony. <…>
— Uciekta od ciebie? — oczekiwal potwierdzajacej odpowiedzi, by wybuchna'c 'smiechem.
— Nie. Przeciwnie. Uciekla od Nieinc'ow i podobno lu sie zatrzymala. <…>
– Zony mu sie zachcialo! Moze ja mam ci zony szuka'c? Won, lajdaku!
Zerwat sie z krzesla, wcisnal mi dokumenty w reke i schvyciwszy mnie za kolnierz, sila poprowadzil ku drzwiom <…>.
— Won, kanalio! — trzasl siew napadzie w'scieklo'sci»).
Мрачных красок в общее мнение о советских людях добавляло грубое, а со стороны работников НКВД, в особенности низшего надзорного персонала, жестокое обращение с поляками. Иногда в свидетельствах очевидцев описания таких фактов занимают специальные рубрики, например: «Отношение властей НКВД к полякам (методы допроса, пытки, наказания, коммунистическая пропаганда, информация о Польше и т. п.)». Вот что вспоминает подросток, которому в 1940 г. исполнилось 12 лет: «дети по дороге в Россию замерзли и поскольку не было другого выхода, их выбросили в окно. Видя это, НКВД с презрительным смехом говорили «мерзнут польские собаки»», («dzieci w drodze do Rosji zamarzly, a poniewaz nie byto innej rady wyrzucono je przez okno. Widzac to N. K. W. D. z pogardliwym 'smechem m'owili: „miorznut Polskije sobaki”») [463] . Или такая запись: «Когда я хотела дать детям недоваренный обед, он вырвал у меня из рук кастрюлю и бросил на землю со словами, „не подохнете, проклятые поляки”». («Gdy chcialam da'c dzieciom obiad jeszcze nawet dobrze nieugotowany to wyrzucil mnie z reki garnek na ziemie m'owiac „nie padochniecie preklate polaki”») [464]
463
Ibid. S. 176.
464
Ibid. S. 261
Впрочем, бывало и по-другому. О том, насколько затрагивало поляков поведение представителей советской власти, можно судить хотя бы по тому, что каждый случай проявления с их стороны обычных человеческих реакций или сочувствия с особой тщательностью переносился на бумагу — независимо от политической ориентации и мировоззрения авторов анализируемых текстов. Ярый антикоммунист Ю. Мацкевич, характеризуя одного из героев своего романа, подчеркивает: «Зайцев не относился к классическому типу людей НКВД» [465] . Антисоветски настроенная Б. Обертыньская считает своим долгом упомянуть о мелком, но важном с ее точки зрения, факте: «Наконец, начальник соглашается, чтобы они (мать и дочь. — В. Т.) ехали вместе. Это был единственный из известных мне случаев, когда просьба была исполнена. Поэтому я его записываю» [466] .
Арестованный в 1940 г. во Львове известный драматург Вацлав Грубиньский в своих воспоминаниях также стремится к объективности:465
Mackiewicz J. Op. cit. S. 75.
466
Obertynska B. Op. cit. S. 75.
— Ваши документы? — очень вежливо обратился ко мне сержант НКВД (а может быть, офицер?).
Я подал ему паспорт.
— Вы здесь не прописаны — сказал энкаведешник с теплотой в голосе, мило мне улыбаясь».
(«Pa'nskie dokumenty? — zwr'ocil sie do mnie bardzo uprzejmie podoficer NKWD (a moze oficer?).
Podalem mu paszport.
— Pan tutaj nie jest zameld'owany — rzekl enkawudzista glosem cieplym i serdecznie do mnie u'smiechniety» [467] .
467
Grubi'nski W. Miedzy mlotem a sierpem. Wspomnienia. Londyn, Stow. Pisarzy Pol., 1948 Фрагменты в: My deportowani. Wspomnienia Polak'ow z wiezie'n, lagr'ow i zsylek w ZSRR / Wyb. i оргас. B. Klukowski. Warszawa, 1990. S. 37.
Но такие ситуации были единичными и не могли повлиять на собирательный образ советского человека. В польском понимании он являлся антиподом «культурному европейцу» и изображался «дикарем», «варваром», в котором подчерк вались азиатcкие черты: «раскосый мужик» ’sko'snooki chlop’ [468] (милиционер. — В. Т.), «одутловатый монгол» ’obrzekly Mongol’ (о начальнике отдела НКВД. — В. Т.), «косые глаза стрелка» ’kose oczy strielka’ [469] и др. Такая трактовка русских уже имела место в истории. Как показывает В. А. Хорев, она сформировалась в XIX веке и проявлялась в стойком убеждении о культурном превосходстве и высшем цивилизационном уровне «европейской» Польши над априорно чуждой Европе Россией с ее «дикостью» и «азиатчиной» [470] . Поэтому в нашем случае можно говорить о повторяющейся закономерности.
468
Wittiin Т. Op. cit. S. 41.
469
Obertynska В. Op. cit. S. 37, 41.
470
Хорев В. А. Русский европеизм и Польша // Миф Европы в литературе и культуре Польши и России. М., 2004. С. 23–54, особенно С. 46–47.
Личностное пространство советского человека (мимика, жесты, тон голоса, манера поведения, внешний вид) вызывало в поляках антипатию и чувство своей обособленности: «мрачно смотрел на меня прищуренными глазами», «буркнул со злостью», «плоское квадратное лицо»… «с выражением удивления, недоверия», «молодая, даже симпатичная, только ужасная хамка», «у следователя <…> нет та кого хамоватого вида, как у всех остальных», «Встреченные на улице советские солдаты <…>. Сгорбленные, расхристанные, измятые». И вывод: «Их людей видно сразу, особенно женщин», („patrzac na mnie zlowrogo zmruzonymi oczami”, „burknal ze zloscia”, „plaska, kwadratowa twarz <…>, na kwadratowej twarzy wyraz zdumienia, niedowierzaiiia", „mloda, nawet niebrzydka, tylko strasznie chamska", „'sledczy <…> nie ina takiego chamowatego wygladu jak oni wszyscy”, „Spotykani na ulicy sowieccy zolnierze <…>. Zgarbieni, rozchelstani, zmieci”, „Jch ludzi pozna'c od razu. Zwlaszcza kobiety”).
Что касается советского человека как носителя образа СССР — его морали, мировоззрения, культуры, скроенной по стандартному идеологическому лекалу, — то все это безоговорочно отвергалось как антагонистическое. Острую негативную реакцию тех, для кого католицизм был абсолютным мерилом национального духа, вызывал преобладавший в советском обществе воинствующий атеизм. Жителям Гродно «говорили о ксендзах, что это наихудшее отребье и воры» (wyrzutki i zlodzieje); «в школах запретили изучать религию и историю» [471] . В Луцке детям «запрещали ходить в костел» [472] . В Тернополе «били из пушек по нашим костелам <…>, сожгли доминиканский костел — памятник старины. Не подпускали людей, которые хотели спасти этот костел». Примеры можно множить и дальше.
471
„W czterdziestym nas…" S. 260–261
472
Ibid. S. 275.