Западня

— Проголодался, черт побери! — проговорил он, запихивая хлеб в рот. — Три часа сюда добирались…

— Что вам от меня надо? — снова спросил Камышинский, пристально поглядев на Тоню, словно стараясь понять, поможет ли она ему. Не новое ли это испытание, устроенное Штуммером?

— Вы Камышинский? — басовито спросил Коротков.

Тот сипло перевел дыхание и зашелся долгим кашлем.

Коротков терпеливо ждал, безучастно поглядывая в окно.

Тоня почувствовала, что перестает понимать все, что происходит кругом, — просто сходит с ума! Неужели Штуммер освободил Камышинского? Как? Зачем? Почему?

Наконец Камышинский справился с кашлем.

— Я устал. Не могу больше стоять, — сказал он, ища взглядом стул.

— Постоишь! — впервые подал голос толстяк от дверей.

— Вы Камышинский? — снова повторил Коротков. — Отвечайте! Вас спрашивают.

Камышинский вновь испытующе поглядел на Тоню. «Почему ты здесь?» — спрашивал его взгляд. Он молчал, переминаясь с ноги на ногу.

— Я в последний раз спрашиваю: вы Камышинский?

Тоня прикрыла глаза и вдруг услышала негромкий, с астматическим придыханием голос Камышинского:

— Ты вот меня не узнаешь, а я тебя давно знаю! Ты Коротков! Я к тебе в Жовтневый райсовет приходил, ты инспектором по жилищному делу подвизался. Конечно, ты меня не запомнил. Где тебе всех помнить! А я перед тобой, сволочью, унижался, чтобы ты помог мою старуху мать из подвала переселить… А теперь ты опять надо мной изгиляешься… Что тебе надо? Что?

— Предатель! Подлец! — Глаза Короткова побелели. — Душегуб проклятый! Говори, скольких людей предал?

— Вы ведете себя, как бандиты! — выкрикнул Камышинский. — Кто дал вам право…

Голос Короткова еще более окреп:

— Камышинский! Судом подпольного трибунала вы, как подлый предатель Родины, именем народа приговорены к смертной казни! Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Исполнение немедленное.

— Не смейте меня убивать! Не смейте! — закричал Камышинский и с неожиданной легкостью бросился к двери, но тут же отлетел в угол, отброшенный толстяком.

— Где будем его решать? — деловито спросил толстяк. — В сарае опасно: могут услышать выстрел. Предлагаю повесить…

— Подожди, Коротков! Подожди! Я могу тоже спасти тебе жизнь! — с торопливой горячностью заговорил Камышинский, подбегая к столу. Перегнувшись, он схватил Короткова за руку. — Подожди, Коротков!.. Я могу многое сказать…

— Замолчи, вражина! — Коротков брезгливо вырвал руку из его цепких пальцев. — Уведите его!

— Нет! Нет! — Камышинский бессвязно бормотал. Нижняя челюсть его отвисла, он озирался, стараясь найти выход и отдалить свой смертный час. — Зачем же так! Когда меня выпустили из тюрьмы, я ведь не скрылся… Я многое там узнал!.. Штуммер… — Он вдруг осекся, повернулся к Тоне и истерически крикнул: — Уберите ее!.. При ней я не могу говорить!..

— Увести! — приказал Коротков, и толстяк, ухватив Камышинского за плечи, приподнял его, вытолкнул за дверь и скрылся за нею сам.

Из сеней донесся вопль, Тоня услышала, как упало тело.

Человек в черном пальто побледнел, но не сдвинулся с места.

— Да помоги ты ему! — вдруг яростно набросился на него Коротков. — Все вы белоручки!..

Человек торопливо выбежал.

Тоня молча сидела у окна, стараясь не смотреть на Короткова. «Предатель убил предателя! Зачем Коротков это сделал? — думала она. — И почему при ней? Неужели он считает, что она до сих пор не поняла, кто он? Штуммер совершил грубую ошибку, в результате чего Коротков нарушил законы подполья и тем разоблачил себя».

— Товарищ Коротков, — тихо начала она, — мне вам надо кое-что сказать…

— Говори. — Коротков приблизился к ней, в его желтоватых глазах появилось выражение настороженного любопытства. — Ты хочешь мне помочь?

— Да, хочу…

На его лбу выступила капелька пота.

— А что ты можешь сделать?

— Еще не знаю! Кое-кто у меня есть на примете.

— Когда сумеешь сказать точнее?

— Дня через два.

— Буду ждать. Спасибо… Ты хорошая девушка. — Сцепив пальцы, он щелкнул суставами. — Только запомни мой новый адрес: Картомышевская улица, угловой дом с продовольственным магазином. Второй этаж, во дворе…

Она вернулась домой перед самым комендантским часом и бросилась на диван. У нее хватило сил только скинуть туфли, и она заснула раньше, чем голова коснулась шершавой плюшевой подушки.

Глава двенадцатая

— А вы убеждены, что она живет именно в этом доме?

— Да, Карл Иванович. Парадный подъезд, второй этаж, квартира восемь. Она уже около года здесь…

В голубых глазах Тюллера — беспокойство. После тщательного обсуждения с Егоровым и Федором Михайловичем, в каком виде ему лучше всего явиться пред ясны очи дочери, он надел один из своих лучших костюмов, темно-серый в золотистую крапинку. Пусть Зинаида сразу поймет, что он вполне благополучен и не пришел к ней просить о помощи.

Полноватый, с коротко подстриженными седеющими волосами, он держался уверенно, с той независимостью, какую ему обеспечивало положение «фольксдойче». В театре говорили, будто в Берлине у Тюллера есть влиятельные друзья. И он сам заботился, чтобы эти слухи разрастались: в столь сложном положении никогда не мешает, чтобы к уважению примешивался страх.

Он был одним из наиболее хорошо законспирированных участников группы. В своей «специальности» — печати и штампы на документах — старик достиг поразительного мастерства. Еще ни разу паспорт, побывавший в его руках, не вызвал подозрения при прописке в полиции.

— Собственно, зачем вам нужно, чтобы я пригласил Зину и Фолькенеца на свою дачу? — требовательно спросил Карл Иванович у Федора Михайловича, который, как и следовало ожидать, взял эти трудные переговоры на себя. — Кто вставит стекла, починит крышу?

— Видите ли, Карл Иванович, ваша дача нужна для того, чтобы на ней была совершена помолвка.

— Помолвка? Чья помолвка?

— Вашей дочери Зинаиды с, очевидно, вам известным полковником Фолькенецем.

Пораженный, Тюллер умолк.

Федор Михайлович долго прикуривал сигарету.

Наконец старик нашел в себе силы заговорить:

— Вы знакомы с Зинаидой? Неужели она действительно выходит замуж за этого… Он, по-моему, работает в гестапо?

— Нет, в абвере. Впрочем, это мало меняет суть дела. К сожалению, Карл Иванович, с Зинаидой я не знаком.

— Так! — Тюллер все еще не мог оправиться от удара. — Но чем, собственно, я могу вам помочь? У нас ведь с дочерью, в общем, полный разрыв. Уже много лет мы с ней не встречаемся…