Западня

— Нет, подожди! Давай вместе спокойно все рассудим. — Он медленно опустился на мешок с картошкой. — Самое главное звено — это Штуммер, верно? Верно! Штуммер знает, когда группа Короткова выйдет на операцию. Это первый минус. Второй минус состоит в том, что мы не знаем, кто такой Луговой. А теперь рассмотрим плюсы… Нам известно, что Коротков предатель… Мы знаем его замысел, и я уже предупредил командира отряда в катакомбах. Мы сможем внезапным ударом уничтожить и Короткова и его людей. И, наконец, сто пленных будут спасены. Если же их не пустить в катакомбы, несчастных в тот же день расстреляют.

— Но это же слишком большой риск…

— Риск, конечно, есть, но если всего бояться, то можно всю войну солеными огурцами проторговать… Нет, всей группой я, конечно, рисковать не стану. Возьму с собой пятерых боевых хлопцев.

— Когда намечен выход?

— Начиная с пяти вечера по одному будем выбираться из города к месту сбора.

— Ну, а если вас обнаружат?

— Будем драться. На всякий случай за себя я оставляю Бирюкова. Вы о нем знаете. Он в порту действует. Если со мной что случится, выходите на связь с ним. А останусь живым, завтра утром ждите меня на Пересыпи. Ну, присядем, что ль, по русскому обычаю. Путь у меня и близкий, но и дальний!

Присели, с минутку помолчали. Потом Федор Михаилович по очереди обнял их, поцеловал.

— Ну, дети, живите в мире… Если не вернусь, ты, Егоров, бросай лавку, черт с ней…

Он ушел, прикрыв за собой дверь кладовки. Слабо звякнул колокольчик, и все стихло.

— Когда отсюда уйдем? — спросила Тоня.

— К вечеру. Из Люстдорфа сразу же отправлюсь к радистке. Свяжусь с Савицким. И все решится окончательно.

До встречи с Тюллером оставалось не больше часа. Приходили покупатели, и Егоров неторопливо взвешивал яблоки, капусту и зеленый лук.

Тоня сидела в кладовке и прислушивалась к разговорам, которые вел Егоров с покупателями. Нет, даже не прислушивалась. Просто глядела перед собой, ни о чем не думая. А где-то в глубине души нарастало тревожное предчувствие недоброго. Что знает Петреску?.. Что-то он несомненно знает!

Резко звякнул колокольчик.

— Килограмм ранета! — услышала Тоня мужской голос.

— Одну минутку, господин! Мадам, с вас три марки…

Шелестела бумага. Очевидно, Егоров заворачивал покупку. Снова колокольчик, и Тоня услышала сдавленный от волнения голос Егорова.

— Что случилось?

Тоня вышла в лавку. Там, привалившись к стойке и устало облизывая сухие губы, стоял Дьяченко; правой рукой он придерживал брезентовый вещевой мешок, по-видимому довольно увесистый.

— Дайте глоток воды!

Пока Дьяченко пил из жестяной кружки, Тоня и Егоров тревожно выжидали. Наконец он напился и стукнул кружкой о прилавок.

— Что случилось, спрашиваете? А то, что разобрался я наконец с Камышинским! Всех вас Штуммер обвел вокруг пальца, вот что!

— Как это? — Тоня смотрела на потное лицо Дьяченко. — Не слишком ли много ты на себя берешь, Дьяченко?

— Не слишком много! Не слишком! — Он вновь придвинул к себе кружку, заглянул в нее, словно опять изнывая от жажды. — Камышинского, если хотите знать, вовсе и не выпустили.

— А как же он тогда оказался в Люстдорфе? — удивленно спросил Егоров.

— В том-то и дело, дорогие детки, что его передали с рук на руки. Есть у нас Гаврилюк, он в тюрьме дежурил как раз в тот день, когда Камышинского освобождали. Он мне и рассказал, что был получен приказ выпустить Камышинского лишь после того, как к начальнику караула явится человек.

— Ну и что? — Тоня иронически усмехнулась.

— Никакого письменного распоряжения и в помине не было! Понятно? Просто боялись, что Камышинский сбежит. Ищи его тогда!.. Вот его и повели от самой тюрьмы… А где-то в центре города уже зацепили накрепко…

— Эх, Дьяченко! — воскликнула Тоня. — Опоздал ты со своими рассказами! Камышинского на моих глазах убили. И знаешь кто? Коротков!

— То есть как? Коротков, выходит дело, предатель?

Егоров усмехнулся:

— Стопроцентный агент гестапо! И мы это тебе как полицаю сообщаем, официально.

— Ну, дела!.. — проговорил Дьяченко. — Вы знаете больше, чем мы в полиции… Вот что, ребята! Треба изготовить небольшую машинку. Есть возможность подорвать гестапо.

— Ты что, с ума сошел? — Егоров постукал пальцем по потному лбу Дьяченко. — Ты нам своей затеей все дело угробишь! Если гестапо взорвется, то и помолвка Фолькенеца полетит к черту! Брось эту авантюру!

Дьяченко снова приложился к кружке, а затем с сердцем бросил ее о прилавок.

— Не ломай кружки! — сказала Тоня.

— Да как же вы не понимаете? Это дело не менее серьезное, чем помолвка, — взорвался Дьяченко. — Я уже три раза конвоировал туда арестованных и высмотрел местечко в подвале, где паровое отопление. И доступ туда у меня есть. Чего молчите? — Дьяченко усмехнулся. — Когда, говорите, помолвка?

— Завтра.

— Ну, так гестапо взорвется послезавтра утром! Это вас, надеюсь, устраивает?

Егоров и Тоня ничего не ответили — они видели, что теперь уже Дьяченко никто и ничто не остановит.

— А где хозяин лавки? — по-деловому осведомился он.

— Пошел на встречу с Коротковым, — ответил Егоров. — Сегодня назначена совместная операция. На товарной станции будут освобождать пленных…

— Мама дорогая! Теперь понятно, почему с утра пленных отправили на работу! А нас предупредили, чтобы их не очень удерживали, если начнется заваруха. Двух-трех для порядка убить, а остальных не трогать.

— Скажи, а к той группе, которую ты привез с аэродрома, кого-нибудь добавляли? — спросила Тоня.

— Трудно понять, — сказал Дьяченко. — В лицо всех разве запомнишь! Но зачем же все-таки вам нужно было варить эту кашу, если известно, что Коротков предатель?

— Его скоро не будет, — сказал Егоров.

— Ах, вот как! Ну-ну…

Егоров обернулся к затихшей Тоне:

— Завтра ровно в восемь утра придешь к входу в Александровский сад. Я сообщу тебе окончательное решение Савицкого.

Он скрылся в подсобке, а вернулся с двумя вальтерами. Один сунул себе в карман, другой протянул Тоне.