Западный край. Рассказы. Сказки

Едва рассвело, мы, стянув все силы — несколько тысяч бойцов, — окружили заросли плотным кольцом. Главной нашей задачей было выручить Чуи. Но разведчики, посланные к Ананасам, не обнаружили там ни души. Вот это удар! Тяутяувои ушли и даже неизвестно, когда…

Возможно, их испугало наше численное превосходство или наша отвага и презрение к смерти, и они отступили под покровом ночной темноты. Впрочем, как бы там ни было, зимние заботы теперь отпали! Но меня не радовала Слава Победителя и не прельщали уютные теплые жилища: отступая, Тяутяувои увели за собой всех наших пленных! Кто скажет, где теперь мой брат? Где мой помощник в державных трудах, где спутник по Дальним Странствиям — где мой Чуи?!

Мы расселись по Ананасам. Снаружи ветер свистел и завывал всю ночь и весь день, но в наших домах было тепло и спокойно.

Когда все устроились на новых местах, я собрал своих подданных и сказал:

— В недавнем сражении мой брат, к несчастью, попал в плен, и Тяутяувои увели его неведомо куда. Когда-то мы с ним поклялись друг другу в верности до гробовой доски. Могу ли я после всего случившегося сидеть здесь сложа руки? Я должен искать брата. И я найду его, хотя бы для этого мне пришлось идти на край Света! А когда я отыщу его, мы оба, даю вам слово, вернемся сюда, к вам.

Они упрашивали и отговаривали меня, но я был непоколебим. Братские чувства и узы дружбы слишком много значили для меня. Да и мне, признаться, давно надоело сидеть на одном месте.

Поняв, что им меня не удержать, подданные мои огорчились и стали наперебой просить меня, чтобы я непременно вернулся, как только найду Чуи.

— Не волнуйтесь, о досточтимые, — сказал я, — мы с вами обязательно увидимся.

Прощаясь, они все никак не могли со мною расстаться. Я тоже был очень растроган. Нет, я не плакал, но сердце мое болезненно сжалось. Впрочем, так всегда бывает перед разлукой.

Итак, вещи, как говорится, увязаны и дует попутный ветер. Я снова пускаюсь в путь. Пора цветения Май давно отошла. На полях и лугах уныло серела солома и торчали корешки травы, оборванной ребятишками; они складывали из нее костры и грелись, выгоняя буйволов на пастбища. С земли поднимались столбы зеленоватого дыма и, тая на ветру, печально расплывались в небе. У Тяутяу и прочих от зимней стужи дрожали усы, но все они — кто шагом, кто скоком — проводили меня далеко за Ананасовые заросли. Они прошли два или три зама (а в каждом заме, да будет вам известно, более четырехсот метров!) и только тогда согласились повернуть обратно.

Я начал погоню за Тяутяувои. Я высматривал их следы, расспрашивал встречных, искал очевидцев.

Я шел на север, обшаривая все попадавшиеся мне на глаза заросли и рощи, оголенные зимними холодами. А время покуда шло и шло; и вот уже кончилась зима и наступила весна. А потом, шагая по дальним дорогам, я незаметно вступил в лето с его прозрачными синими ночами, озаренными яркой луною и множеством звезд. Ах, каким одиноким и бесприютным чувствовал я себя в эти прекрасные ночи! И, подняв лицо к небу, я громко взывал:

— О брат мой! Где же ты, братец?

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Сердечные тайны разочарованного в жизни дядюшки Сиентаука. — Причины, побудившие меня снова отправиться в путь.

Времена года сменяли друг друга не помню уж сколько раз. Но о Чуи по-прежнему не было никаких вестей. Чем дальше я уходил, тем сложней и запутанней делались мои поиски и тем сильней становилась тревога.

Я прошел множество стран и встречал на дорогах множество путников, но никто ничего не знал про Тяутяувои. Они словно провалились сквозь землю.

Ах, даже Дальние Странствия приедаются, если странствуешь в одиночку! Когда вы вместе с другом, дорогим вашему сердцу, вам кажутся прекраснее красоты и загадочней чудеса! Все печали и радости вы делите с ним поровну, находя в нем опору, и без труда сохраняете твердость духа даже в самых тяжелых испытаниях. А счастье, если вы вместе, жарче греет сердца.

Увы, одинокий брожу я по долгим дорогам, и за мною плетется лишь моя сиротливая тень. О как безысходна моя тоска! Иногда я вспоминаю наш Плот, затерявшийся в безбрежных водах, и словно вижу воочию моего братца Чуи: он протягивает мне свою руку, просит съесть ее, желая спасти меня от голода… Слезы льются ручьем из моих глаз…

А время не стоит на месте. Подходит к концу еще одна зима. И вновь наступает весна. Птицы поют и щебечут на ветках. Солнце шелковым пологом ложится на зелень травы, земля из края в край одевается в зеленый цвет. Весенние травы сладки на вкус, словно сахарный леденец.

В один прекрасный день я остановился на берегу ручейка и залюбовался цветами дерева Зо, похожими на ароматные фонарики, развешанные по всему лесу. Вдруг я услышал какой-то неясный шум. Нет, это не было монотонное жужжание пчел, летающих от цветка к цветку в поисках нектара. В шуме этом ощущался свой лад и ритм, он звучал то ниже, то выше, то веселее, то заунывней. Я понял: где-то рядом поет хор.

Взобравшись на большой камень, я глянул через ручей. На другом берегу в свежей и мягкой мураве вели свой хоровод Бабочки. Здесь были Желтые Бабочки, Белые и Пестрые и Разноцветные Мотыльки. Они пели.

Я разобрал даже слова и — представьте себе мое удивление! — узнал отрывок из давным-давно сочиненной одним чужеземным поэтом песни «Четыре времени года». Оказывается, ее перевели на наш язык.

Вот что пели Бабочки, прославляя весну:

День так ясен и хорош — Явь? Картина ль? Не поймешь… Тронул Персика уста Ветер шаловливый, Вьется Бабочек чета, Бровь согнула Ива. Желтой Иволги летят Над кустами трели, Под стрехою звонко, в лад Ласточки запели…

Чуть поодаль рядком стояли молодцы Цикады Шэу (их зовут «Шэу» что значит — «печальный», но я думаю, здесь больше подошло бы слово «занудный»). Пятнистые бородавчатые физиономии их неуклюже торчали из высоких воротников новеньких, сшитых на старинный манер платьев. Наклонив голову в сторону хоровода, они извлекали из спрятанных под крыльями барабанчиков протяжную заунывную дробь, сопровождавшую веселый хор.

Наверно, они устроили Пир На Весь Мир в честь прихода весны. Ведь начало весны всегда и повсюду отмечают радостным праздником. Я почувствовал, что и у меня в душе дрогнули какие-то струны. Я тотчас забрался повыше, чтобы лучше слышать песню.

Теперь я разглядел рядом с Бабочками и Цикадами Шэу еще один хоровод. Весенняя песня звучала прозрачно и звонко, словно переливы ручья, бегущего вдалеке под зеленым покровом леса.

Посреди этого второго хоровода восседал почтенный дородный Жук Сиентаук. Каждой из шести своих конечностей он обнимал молоденькую Белую Бабочку. Они дружно взмахивали крыльями в такт песне, словно подбрасывая в воздух лепестки цветов. А когда Сиентаук наклонил голову, чтобы извлечь из висевшего у него на шее музыкального инструмента долгий скрипучий звук, две другие Бабочки, хохоча и резвясь, взобрались на его крепкие длинные усы. И все они пели и веселились от души, как малые дети.