Запах цветущего кедра

Лет триста назад Карагач пробил, прорвал себе прямое русло, оставив прежнее, отмершую меандру, на произвол судьбы. Летом через высокий перешеек даже на тракторах ездили, сейчас же тополя и застаревший ивняк стояли в воде.

Рассохин ничуть не расстроился, что дал маху, сел под крайний кедр и набил трубку: теперь он точно знал, что лагерь за спиной и находится в полукилометре отсюда, не больше. И где-то недалеко — берег Карагача, на противоположной стороне которого — Гнилая Прорва. Если Лиза пришла, то непременно увидит пожар, а не найдя Рассохина, начнёт беспокоиться. Он же уехал и не оставил никакого знака, но она должна догадаться, где он, и попытается сюда перебраться, если у молчунов есть облас. Или будет кричать — вечером по воде хорошо слышно.

Пока курил, борясь с тревожными мыслями и со сном одновременно, увидел табунок лосих, вышедших с сумерками на кормёжку. Они забредали в воду по колено и ломали вершинки молодого ивняка, паслись мирно, всего в десяти шагах, невзирая на табачный дым. Тут же показался и лагерный страж — кавказец, возможно, обученный не только охранному ремеслу, но и пастушьему. Он подошёл к Рассохину, обнюхал, сосредоточившись на сапогах, и отошел в сторонку — признал своего.

— Молодец, — похвалил Стас, — службу знаешь. А так бы съели тебя китайцы.

Вдохновлённый похвалой, пёс начал выслуживаться: настороженно сделал полукруг возле лосих, долго вынюхивал лёгкий, горьковатый от запаха гари тягун, наносимый из лагеря, после чего крадущейся походкой исчез в сумраке леса. И вдруг затявкал: гулко, редко, но злобно, как по зверю. Вставшие из берлог медведи на Карагаче промышляли телятами и подавались в сосновые боры, и такие вот кедровники, где телились матки, — добыча лёгкая и питательная для голодных весенних зверей. Вполне возможно, что хищник почуял поживу и приплыл на остров. Тем более, здесь ещё и пасека.

Лосихи насторожили уши, втягивая ноздрями воздух, послушали лай кавказца и, не почуяв опасности, снова принялись за ивняк. А на медведя бы среагировали однозначно! Рассохин выколотил трубку в воду и осторожно пошёл на брёх пастуха — от дерева к дереву, чтобы не маячить в просветах.

Пёс стоял передними лапами на толстой замшелой валежине и сотрясал темноту кедровника предостерегающим охранным лаем — кого-то чуял! И скорее всего — человека.

— Ну, кто там? — громко спросил Стас.

И в тот же миг не увидел — почуял — движение впереди. Словно ночная крупная птица слетела с земли и пропала за толстыми стволами кедрача. Пёс тоже узрел это, залаял чаще и злее.

— Пойдём глянем, — предложил Рассохин, достал пистолет и легко взял метровый барьер.

Пёс добежал до могучего дерева с выпирающими корневищами и закрутился около, вынюхивая землю. Здесь кто-то стоял или сидел, но пружинистый подстил не оставлял следов, как вода. Стас даже спичкой посветил — ничего...

Он уже почти ощутил себя Робинзоном на необитаемом острове, но это состояние одинокого существования в тот час же и пропало. И только сейчас Рассохин вспомнил о мстительном профессоре.

— Дворецкий? — крикнул он в темноту. — Выходи, поговорим!

Акустика в ночном кедровнике была, как в концертном зале, слышался даже малейший шорох, и показалось, что кто-то таится за деревьями, слушает.

— Лизы со мной нет! — предупредил Стас, намереваясь всё же заинтересовать и вызвать профессора. — Иди, я тебе всё объясню!

Кавказец тоже настороженно слушал, шевеля обрубками ушей. И слышал наверняка больше, вдруг с лаем скрылся в темноте, забирая правее, вглубь кедровника. Сразу как-то расхотелось спать и тем паче искать в потёмках логово молчунов.

— Приходи утром! — на всякий случай позвал Рассохин. — Вдвоём веселее!

Он не стал дожидаться возвращения кавказца, взял примерное направление на лагерь и пошёл. Уже метров через триста сделал поправку, довернул на запах дыма и скоро увидел багровое зарево пожарища.

Костра в эту ночь можно было не разводить: от тлеющих пепелищ веяло жаром, и света хватало, чтобы ходить без опаски. Особенно ярко тлели кучи кормового хвороста, шелухи от шишек и останки пасечного сарая, испуская приятное благовоние. Рассохин поднял брошенное ведро, сходил на старицу, умылся, напился и взял про запас. Потом ещё долго стоял, всматриваясь в невидимый противоположный берег Карагача: если молчун или Лиза вернулись в Гнилую, то непременно разведут костёр. А ночной огонь всё равно можно заметить, даже сквозь кустарники, в конце концов, по дыму и искрам, услышать стук топора, поскольку с топливом там проблемы, однако над посёлком лежала глухая темнота и тишина.

В воздухе носился пепел, поднятый горячими потоками, вылетали искристые протуберанцы, и устроить ночлег можно было где-то с краю пожарища. Он выбрал место возле сгоревшего хозяйского дома с подветренной стороны, набрал уцелевших досок от забора и соорудил лежбище. Потом отправился поискать чего-нибудь тряпичного, чтоб подстелить, но не нашёл, зато обнаружил электростанцию, вроде целую, только придавленную упавшей изгородью. И сразу же воспрял: можно запустить её и подзарядить аккумулятор телефона! Но когда добыл её из-под руин, стало ясно, что огонь пошалил и здесь. Хоть станция обгорела несильно, однако бачок с остатками бензина взорвался и напоминал теперь вскрытую консервную банку.

И тут Стас вспомнил, что ещё одна электростанция работала возле стерильно-белого бокса на ферме, где стояли холодильные камеры. С призрачной надеждой отыскал примерное место, однако там горело так, что алюминий расплавился и стёкся в белеющие застывшие лужи. Зато в холодильниках, стоящих на бетонном полу и превратившихся снаружи в чёрные колонны, внутри, у задней стенки, остались целыми пластиковые бутыли с молоком! Крайние превратились в ошмётки, полопались и вытекли, но среди них он нащупал целое горлышко с сорванной пробкой. Литр тёплого эликсира жизни он выпил сразу же, отчего забулькало в желудке, а остальное прихватил с собой, оставив на утро. Рассохин прилёг на свою дощатую постель, стал набивать трубку, но, закрыв глаза, открыть их уже не сумел.

А проснулся оттого, что рядом стоял кавказец, обнюхивал бутылку и пускал слюни, как собака Павлова. Стас выплеснул воду из ведра, вылил туда остатки молока и подставил псу.

— Завтра добудем пищи.

Тот вылакал, вылизал ведро и лёг на доски, прижавшись к спине: от полой воды тянуло ночным холодом, когда как лицо горело от лучистого тепла пожарища.

И показалось, от старицы же доносится отдалённое и знакомое мычание, прерываемое криками весенних закличек. Рассохин понимал, что это уже психоз, навязчивые слуховые галлюцинации, и, чтобы отвлечься от фантазий дремлющего сознания, смотрел в багровое жаркое свечение пожарища до тех пор, пока не начало резать иссохшие глаза. Однако и кавказцу что-то чудилось: вначале он просто вскакивал и вслушивался, но потом убежал к старице и там завыл трубно, как пароходный гудок. Стас не выдержал и тоже пошёл к причалу, но вой оборвался. Было ещё темно, хотя половодье отражало пасмурное небо и высвечивало береговую линию. Пёс куда-то убежал, а Рассохин постоял несколько минут, посмотрел в сторону Гнилой Прорвы, послушал шорох тальников на стрежи и вернулся на пожарище.