Запах цветущего кедра

— У тебя вкусный табак, — вдруг сонно сказала амазонка. — Как из кальяна... Ты курил кальян?

Он хотел ответить, но в это время услышал знакомый звук, доносящийся с поверхности. Печь с трубой в тайном схроне молчунов служила ещё неким слуховым аппаратом, и это Стас обнаружил ещё в землянке сухозаломского урочища, когда услышал скворчанье ласточек. Сейчас, сквозь лёгкий, отстранённый шум дождя в кедровнике, он явственно услышал мычание и, пожалуй, впервые ощутил радость от этого тягомотного пения. Живы были отроковицы! И мантры свои затянули как раз к полуночи!

Рассохин надел сухие берцы из рюкзака, натянул мокрую ещё штормовку и осторожно сунулся в двери.

— Кури здесь, — услышал он за спиной голос. — Мне приятно...

Анжела опять впала в какое-то пограничное состояние, которое существовало на стыке двух её жизней, поэтому он отвечать не стал и молча выбрался наружу. Шум дождя усилился, но сам дождь почти не пробивал кроны, а собирался хвоей и стекал по стволам деревьев или капал только в некоторых местах, словно сквозь дырявую крышу. Печная труба была выведена сквозь дуплистый сухостойный кедр и выходила где-то высоко в кроне, которая, словно локатор, улавливала и усиливала верхние звуки. А внизу, у земли, мычание было невнятным, растворялось, глушилось шорохом дождя и доносилось со стороны неожиданной — от сгоревшего лагеря. Рассохин ощупью прошёл на звук метров сто — темнота в кедровнике была почти как и в землянке. Мантры пели, но как-то уж ровно, слаженно, в один низкий мужской голос.

Выставив вперёд руки, он продвинулся вперёд ещё, прежде чем отчётливо услышал не мычание, а собачий вой. Кавказец голосил трубно, подолгу и почти на одной ноте, наполняя всё это дождливое, шуршащее пространство тревогой. И оставалось только гадать, отчего он воет — от тоски посаженного на цепь невольника или от некоей собачьей привычки подпевать людям, когда они по ночам начинают мычать. Может быть, слышит пение женщин на затопленном острове? Или от предчувствия беды? До лодки оставалось немного, тем паче ближе к краю острова в кедраче было посветлее, и Рассохин всё-таки вышел на берег. Пёс почуял его, забренчал цепью о лодку и замолк.

Над сожжённым лагерем поднимался густой белёсый пар,

— Ну, ты чего? — спросил Стас. — Тебя охранять приставили. Вот сиди и охраняй!

Кавказец ткнулся ему в колени, повилял хвостом и затих. Над курьей и разливами бесконечно сеял дождь, издавая звук закипающей воды в котелке.

— Тоскливо, — послушав, согласился Рассохин. — А думаешь — мне нет? Посадить тебя в одну землянку с такой от роковицей... Лучше бы здесь, на берегу сидел.

Он отпихнул пса и пошёл в кедровник. Потом обернулся и погрозил кулаком.

— Только попробуй ещё вякни! Верну китайцам.

В землянке было тепло, угли давно истлели, поэтому он закрыл трубу, лёг поверх спальника и, послушав мерное сопенье амазонки, уснул.

К рассвету дождь закончился, только небо ещё оставалось низким, серым, и ветер поменялся на северный. Скорее всего, начинались черёмуховые холода, на Карагаче отмечаемые снегом, и хоть Рассохин надел на амазонку всё, что было тёплого, в последний момент посмотрел на утлые кроссовки и брать с собой не рискнул.

— Можешь показать, где был остров? — он развернул карту.

И посмотрев, как она водит пальцем по всей пойме Карагача, понял: толку не добиться. Прихватил с собой спальный мешок и повёл отроковицу наверх. Там хотел предложить свои плечи, однако характер у ожившей амазонки оказался спортивным и дерзким.

— Сама пойду!

По дороге её качало, она шла, натыкаясь на деревья, с частыми остановками, и только когда послышался счастливый визг кавказца, призналась, отчего не захотела на руки.

— Отроковицы словно щенята малые, — вдруг произнесла она явно чужие слова. — Кто от земли оторвал, того никогда не забудешь.

— Кто такое сказал? — усмехнулся Рассохин.

— Пророчица, — обронила она и пошла вперёд. — И я с ней согласна.

На сгоревший лагерь она смотрела с зачарованным страхом и почему-то дышала и всхлипывала, словно только что наплакалась.

У причала Рассохин заметил, что Карагач вроде бы стал усмиряться, по крайней мере, лодку лишь чуть подтопило с кормы, и течение поутихло — либо снег в горах стаял, либо в плотине залома у Репнинской соры пробило значительную брешь.

Ну, или последнее — Карагач принял жертву, если верить сказаниям ясашных.

Он столкнул «Прогресс» на воду, помог Анжеле забраться в спальник, усадил её и выехал на середину курьи.

— Показывай! — крикнул он на ходу. — Откуда ты при плыла?

Амазонка уверенно махнула рукой — вперёд — и замерла, всматриваясь в противоположный затопленный берег. Так проехали километра два, прежде чем она указала направление, пожалуй, метрах в трёхстах от того места, где вчера Стас заходил в пойму.

— Ты не ошиблась? — спросил он.

— Меня течением сюда вынесло, — пояснила она.

На старице ветер гнал приличную волну, в воздухе уже пахло снегом. Стас выбрал место почище, на малых оборотах протаранил полосу прибрежного кустарника и оказался на чистой от зарослей протоке — что-то похожее на за топленную дорогу. Однако ехали по этой просеке недолго, амазонка развернулась лицом вперёд и, высвободив руку, махнула вправо, на луговину. Потом они пробились сквозь густой черемошник, к тополевой гриве, залитой водой, не ресекли её и потянули влево. Удалились в пойму уже кило метра на два, но это блуждание по разливам никак не прекращалось.

— Мы не сбились? — прокричал Рассохин.

— Нет, я здесь ещё вброд шла, — уверенно заявила она. — Мне по грудь было...

Стас на ходу сунул в воду весло — уходило полностью и дна не доставало.

В какой-то момент выскочили на озеро, окаймлённое березняком, но амазонка замахала вправо, к затопленному мрачному осиннику, стоящему стеной среди разливов, без лоцмана, в одиночку, пройти такими зигзагами было бы нереально, и всё равно Стаса не покидало ощущение, что они заплутали. В полноводных разливах карагачской поймы куда ни глянь — везде одна и та же картина, это лишь погорельцы и ясашные знали короткие пути и плавали на обласах где вздумается.

Ещё несколько раз они меняли курс, прежде чем впереди показалась молодая берёзовая рощица. Подобных миновали десяток, и Стас уже выглядывал, какой стороной обойти, по амазонка вдруг вскочила, вытянулась, и её крик заледенил мышцы.

— Что?! — спросил он, сбавляя обороты.

И лишь тогда увидел на согнутых до воды берёзках и черёмухах какие-то трепещущие на ветру привязанные тряпки — майки, платки, кофточки...

Забывшись, что спелёнута спальным мешком, амазонка попыталась выскочить из лодки. Рассохин выключил двигатель и поймал её за ноги, когда она наполовину свесилась за борт. Втащил, уложил на пол и придавил коленом. На белом лице застыл ужас, она продолжала кричать, но уже беззвучно.