Запах цветущего кедра

Стас поставил её на ноги, поднял и накинул одеяло.

— Зачем вышла из землянки? И в таком виде?

— Мне стало жарко, — произнесла она с каким-то пьяным расслаблением. — Кто-то позвал по имени... Какой-то голос. И ещё запах пригрезился.

— Какой запах?

— Приятный, обволакивающий... — и, встрепенувшись, затряслась. — Меня же хотели украсть! А ты!.. Ты где был?

— Скажи спасибо — вовремя вернулся!

Вероятно, пёс был стреляный, но вязкий, вынюхал след и умчался в кедрач. Амазонку покачивало, на лице застыла неестественная, полублаженная улыбка, и это её состояние Рассохин принял сначала за нервный срыв, за шок от пережитой попытки похищения.

— Кто это был, рассмотрела? — спросил он.

— Военные, в форме... Как будто офицеры!

— У них что, погоны? Звёзды?

— Запомнила бороду. Такая мягкая пушистая борода... И руки!

— Офицеры с бородами?

— Разве не бывают? Я видела морских с бородами!

— Ну откуда здесь морские?!

Стас чуть ли не насильно утащил её в землянку, положил на постель. И тут наконец-то догадался понюхать дыхание, однако запаха спиртного не уловил. Есть какой-то, но вроде бы и не алкогольный — мускусный, неприятный, но чем-то знакомый.

— Ты напилась?

— Да, я пьяная! — заявила амазонка с вызовом. — Потому что мне было страшно! Ты можешь пить, жрать и спать! Когда женщине одиноко и страшно!

Рассохин зажёг свечу и выключил фонарик.

— Что ещё скажешь?

— Лучше бы меня похитили!

— Пока не поздно — иди! Может, догонишь.

— Зачем меня отнял?!

Он посидел на лавке с опущенной головой, после чего собрал и засунул спальник в рюкзак. И когда нашёл под кроватью фляжку, оказалось — не тронута, почти полная.

— Ты куда? — опомнилась амазонка и вскочила.

— На свой берег, — буркнул он. — Надоело возиться с тобой.

— Как же я?!

— Как хочешь. Пусть тебя украдут, унесут...

— Я не хочу!

— Прилетит кинозвезда — вот ей и предъявляй претензии. Ты меня достала.

Договорить не успел: амазонка прыгнула, как кошка, вцепилась, обвила руками и ногами намертво.

— Не пущу! Ты не бросишь меня! Не посмеешь!

Стас попытался отодрать её от себя, но хватка оказалась железной, удушающей — точно так же она держалась за спасительное дерево на разливе. Едва удалось высвободить лицо и хватить воздуха. Её тело всё ещё пахло весенней водой, тиной — как от утопленника.

— Мне надо на тот берег, в посёлок.

— Я с тобой! Не возьмёшь — приплыву сама!

— Там меня ждёт женщина!

— Я тоже женщина!

— Ты — сумасшедшая баба! Отцепись!

— Ну хочешь, возьми меня! Прямо сейчас! Все сделаю, как ты хочешь!

— Не хочу!

По её обнажённому телу пробежала конвульсивная судорога, и руки ослабли.

— Но так страшно!.. Что мне делать? Лучше бы я утонула...

— Ты чего такого напилась? — Рассохин положил её на постель и сел рядом. — Наркотики, что ли? Накурилась?

— Ничего я не пила, — амазонка заплакала и вцепилась в руку. — И не курила... Помоги... Если спас, помоги... Не оставляй! Поговори со мной! Расскажи что-нибудь! О любви!.. Мне так хочется поговорить с мужчиной о любви! Ты любил ту отроковицу, что у тебя похитили?

— Ладно, придёшь в себя — поговорим, — пообещал он. — Спи!

— Да я и в самом деле не пила! Ненавижу спиртное!

— Отчего же дурная?!

— От запаха...

— Всё равно тебе надо отдохнуть.

— Ты не уйдёшь?

— Надо кое-что проверить, — уклонился он. — Съезжу и вернусь.

— А если опять схватят? Нет, я боюсь! Хочу и боюсь.

— Мне что теперь, сидеть и охранять тебя? Надо женщин искать.

— Не ищи, — вдруг как-то сонно забормотала она. — Теперь я знаю: отроковицам хорошо. Мерлин однажды сказал: жизнь обездоливает, а смерть делает людей по-настоящему счастливыми. Мои сёстры перевоплотятся в русалок и в лунные ночи будут выходить из глубин на берег. Вижу их, лежащих на зелёной траве, на ветвях деревьев...

Рассохин попытался высвободить руку, но амазонка лишь стиснула жёсткие, колючие пальцы и на секунду стряхнула сонливость.

— Кто пытался украсть меня?

— Я и хотел узнать кто.

— От мужчины пахло... — забормотала она шелестящими пересохшими губами. — Даже не знаю чем. Какое-то ароматическое вещество. Пошла на запах, как кошка на валерьянку. И поймала кайф, будто от кокса.

И замолкла, расслабив когтистую, птичью руку.

Люк и дверь в убежище остались открытыми, и было слышно, как вернулся кавказец: лёг, свесил голову, задышал часто и шумно. Стас вынул из рюкзака последнюю банку, вскрыл её и высунулся из убежища.

— Заслужил честно, — похвалил он и поставил тушёнку рядом. — Вот ещё бы говорить умел...

Пёс награду даже не понюхал, отполз назад и положил морду на лапы. Рассохин спустился и принёс ложку.

— Как хочешь, тогда сам съем. Не пропадать же добру!

Он съел тушёнку, не разогревая, и достал трубку. Пёс не любил дыма и предусмотрительно отполз от люка.

— Если молчуны пытались украсть нашу амазонку, значит, дела некудышные? — спросил Стас. — Некого больше воровать? А я было понадеялся...

Где-то над Карагачом всходило солнце, в кедраче посветлело и даже пробился единственный луч, кровавым пятном отметивший сухостойное дерево. Стас докурил и вычистил трубку.

— Надо проверить, — заключил он. — Может, вода за ночь спала.

Он не будил Анжелу ещё час, после чего поднял и велел одеваться: оставлять одну, даже под надзором кавказца, было рискованно. Амазонка заспала память о ночном похищении и в первую минуту послушно стала натягивать на себя спортивный костюм, однако вдруг замерла.

— Что со мной было? — спросила она испуганно. — Запах какой-то... Или мне приснилось?

— Приснилось, — обронил Стас. — Давай скорее!

— Нет, было на самом деле! Я вышла из землянки и меня схватили... Бороду помню! Мягкая... И этот запах!

— Тебя ночью чуть не украли, — признался он.

Анжела хотела что-то сказать, но передумала и собралась молча.

Вода упала больше чем на полтора метра, лодка оказалась в полусотне шагов от уреза воды, и благо, что берег был суглинистый, скользкий — стащить дюральку удалось за четверть часа. Вставшую у Репнинской соры плотину прорвало основательно, на старице оказалось заметное течение, вода теперь скатывалась с поймы в реку, и мусор, что разнесло по разливам, стаскивало обратно, в прибрежный кустарник. Просека за курьей не только обмелела, но ещё оказалась забитой хламом и сорванными травянистыми кочками. Дважды намотав на винт траву, Рассохин решил выключить двигатель и пошёл сначала на вёслах, потом и вовсе вырубил жердь и стал проталкиваться. Кое-как выбравшись на чистое, он снова завёл мотор и сразу заметил, что кильватерная волна на мелких местах заворачивается в пенный гребень, на миг обнажая землю. Идти прежним путём оказалось невозможно, и он погнал лодку в обход, по глубоким местам скрытых половодьем пойменных озёр и проток между ними.