Запах цветущего кедра

Бурнашов так и не встал с колен, окружённый замершей на бетоне обувью обиженных мужиков. Тем временем Колюжный зашёл в хвост вертолёту, в мёртвую зону, и одним броском оказался возле задней опоры шасси. Как только вертолёт начал приподниматься и провисло колесо, он заскочил под навесной бак с топливом, лёг животом на сдвоенную трапецию опоры и сразу же пристегнулся брючным ремнём.

— Поехали!

Дежурный заметил его уже поздно, когда вертолёт шёл на бреющем, набирая высоту: выдали болтающиеся ноги. Заметил и указал Бурнашову. Тот вскочил с колен и вроде бы даже погрозил кулаком.

Правоохранители ничего этого видеть не могли, поскольку петушились друг против друга, готовые сойтись в рукопашной.

18

Ещё на рассвете над головой зачирикали ласточки, рассевшись на уцелевшем проводе, протянутом от сожжённого лагеря к причалу. Сначала их было несколько, бойких, невесомых и пугливых, потом невесть откуда начали слетаться другие, и скоро кабель провис, облепленный птицами, а от их многоголосья заложило уши.

— Ну вот, слетелись, — Женя Семёнова встала и потянулась. — Это местные ласточки, зимуют здесь с тех времён, как лагерь был. Огнепальные говорят: женские души... Скоро встанет солнце! И гляди: кедр зацветает... Люблю это время! Чувствуешь запах? Кстати, знаешь, какой сегодня день? Ровно тридцать лет назад меня похитили. У меня в дневнике отмечено.

Рассохин слушал её, молчал и смотрел в догорающий костёр. Надо было бы сходить и наломать из обгоревшего забора сухих досок, но не хотелось прерывать ощущения источаемого от её голоса счастья. Он манил, звал точно так же, будто и не было прошедших тридцати лет, и если поднять глаза, то появлялось чувство, будто время отмоталось назад и они снова в кедровнике на россошинском прииске. Перед ним сидела та самая отроковица Женя Семёнова, только словно подсвеченная изнутри, искристая, наполненная пузыристой, жгучей и терпкой энергией, как шампанское. Он готовился увидеть старуху, помня, сколько ей должно быть нынче лет, на крайний случай умудрённую, взматеревшую женщину, коль её теперь называют пророчицей. А перед ним оказалась прежняя, пышущая огнём отроковица, только что без блудного масляного блеска в глазах.

И это была единственная утрата за прошедшие годы.

Её состояние сначала изумляло Стаса, и он пытался объяснить это неким умозрительным образом, оставшимся в памяти, призраком, стоящим перед глазами, игрой светотеней — сначала от вечернего солнца, затем от обманчивых сполохов ночного костра. И всё-таки решил, что это опять морок — затмение разума, игра воображения, и стоит отвлечься, сморгнуть наваждение, как всё вернётся в настоящее неумолимое время. Чтобы продлить очарование, он сидел и смотрел не моргая.

Несколько раз за ночь он уходил от костра за дровами и там, ломая обугленный забор на пепелище, в полной темноте всё-таки смаргивал видение, тёр глаза, делал нечто вроде дыхательной гимнастики — не помогало. Возвращался и узнавал прежнюю Женю Семёнову, испытывая при этом затаённый восторг.

Она рассказала уже почти всё о своих приключениях, но её что-то ещё беспокоило, какие-то забытые и важные детали прошлого, сумбурно пришедшие на память.

— Да, я Лизе отснятые плёнки отдала! — спохватилась Женя. — Они упакованы хорошо — в чёрную бумагу и пеналы. Ты не помнишь, сколько могут храниться непроявленными? Здорово было бы, если б сохранились... А сейчас можно найти проявитель и закрепитель?

Стас лишь молча пожал плечами. Она же вдруг вспомнила невысказанную обиду, теперь зазвучавшую как давнее и уже лёгкое сожаление.

— Почему ты позволил меня украсть? Оставил одну?.. Я звала тебя, кричала!

— Только сейчас и услышал зов, — признался он.

— Через тридцать лет! Ты всегда был такой толстокожий...

— А потом, если бы не захотела — не украли б, — сдержанно укорил Рассохин, и она тотчас же призналась:

— Это я тебе назло тогда... Ну, что было взять с блудницы? И похититель меня очаровал. Нёс на руках! А мы же как щенки: кто от земли грешной оторвал — век будем помнить. Прокоша был тогда большой и сильный. Только молчал всё время. Но я привыкла. Вот и ты становишься молчуном.

Он лишь согласно покивал. А ей всё хотелось говорить и говорить, но уже было не о чем. Потому стала разговаривать с ласточками.

— Что вы здесь собрались, глупые? Ну, что расселись? Всё же сгорело, где гнёзда вить станете? Пока не поздно, улетайте к жилью, к людям. Не в лесу же вам жить.

Птицы слушали её — по крайней мере, как по команде, смолкли. Рассохин поднял голову, и тут Женя внезапно чихнула с громким выкриком. Эхо отозвалось на другой стороне, и ласточки разом взлетели с провода, наполнив небо одним сплошным встревоженным гомоном. Она как-то смущённо прикрыла белозубый рот рукой и тихо засмеялась.

— Ой, разбужу ведь... Совсем забыла! Как в небо посмотрю, так и чихаю.

Из обласа Христофора на берегу высунулась косматая и бородатая голова Дворецкого.

— Мама! — позвал он заворожённо.

Профессор сбежал в надежде отнять у Рассохина Лизу и наверняка бы погиб, совершенно неприспособленный к одинокому скитанию по тайге. Молчуны случайно наткнулись на него возле Сохатиной Прорвы: ведомый своими научными умозаключениями о месте пребывания огнепальных, а более — чувствами, он почти достиг цели. Но оголодал, одичал и от сильнейших переживаний стал полубезумным и замороченным безо всякого чародейства. Ему чудилось, будто он — малое дитя, брошенное в лесу, поэтому кричал жалобно и, если к нему подходила Лиза или Женя, путал их, называя обеих мамой.

Женя, как нянька, покачала облас.

— Здесь я, с тобой, — отозвалась она по-матерински и добавила уже Стасу: — Как очнётся, заплачет — молока ему дайте.

Рассохин хотел спросить, что теперь с ним будет, но она услышала его мысли и опередила.

— Ничего, поправится. Будет вспоминать прошлое как сон. И ты будешь вспоминать меня так же...

Когда Дворецкий угомонился, Женя заботливо прикрыла его спальным мешком и вернулась к костру. В эго время зашуршал брезент и из палатки вышла Лиза.

— А где Стасик? — спросила она сонно, щурясь на костёр. — Где мой любимый брат?

— Всё-таки разбудила, — посожалела Женя. — Стас ушёл ещё ночью.

— Как — ушёл? — она мгновенно проснулась. — И даже со мной не попрощался?

— Он и со мной не попрощался, — недовольно добавил Рассохин. — Тут где-то бродит, дурень.

— Не смей так говорить о моём сыне, — строго заметила Женя. — Он сам знает, где своё счастье искать.

— Да что он знает? Я ему вон какую невесту отдавал — нос воротит!

— Какую невесту? — насторожилась Лиза.

— Анжелу! Можно сказать, от сердца отрывал... Теперь и её умыкнули. Ни с чем остался.

— Как это — от сердца отрывал? — спросила Лиза с шутливой подозрительностью. — Она что, прирасти успела? Сколько вы тут с ней были вдвоём на необитаемом острове? Себе хотел оставить? Признавайся.

— Захотел бы — оставил, — проворчал он, ощущая неудовольствие. — Вот Стасу бы она подошла.

— Стас себе сам найдёт, — заверила Женя. — Тоже мне сват выискался.