Запах пороха

— Заберите его! — приказал командир своему адъютанту и вскочил в седло.

14

На исходе декабря полк подошел к Белеву. Опустошенные беспрерывными боями стрелковые батальоны насчитывают по тридцать — сорок штыков, в двух батальонах всего два исправных станковых пулемета. А рота автоматчиков после доукомплектования имеет около пятидесяти человек — половина штатного состава.

Затемненный город не виден. Командир полка прохаживается вдоль колонны, высоко поднимая длинные журавлиные ноги. Все с нетерпением ждут возвращения разведчиков. Скоро бой.

В темноте полк обошел город с северо-западной стороны и развернулся в боевой порядок, все в один эшелон. Кругом поле, ни куста, ни деревца. Белая пустота…

В немой тиши движется ротная цепь; идут развернутые взводы: первый, второй, третий. Третий — приданный, саперный, там Оноприенко. Живая цепь выгибается и пружинит, выдаваясь вперед то серединой, то краями. Снег задувает наши следы. Назад пути нет. Бой начался без единого выстрела.

Белая пустота… Тает на горячих щеках снежок. Идут связанные невидимой нитью бойцы.

Я — в центре, за вторым взводом. За Васильевым.

За мной — трое связных: двое своих и один от саперного взвода. И саперы нынче в цепи.

— Без команды не стрелять!

Над полем мгла и тишина.

Но вот слева зачастил «максим». Где-то громыхнуло, пыхнул сноп огня, горизонт оскалился рваными краями, и над городом повис красный отблеск. Оттуда сыпнули трассирующие пули, над землей побежали белые светляки. Длинные пунктиры искромсали мутную даль.

— О-о-о…

Кто-то упал. Взводы продвигаются перебежками.

— Вперед!

В городе рвутся артсклады. Глухие, зловещие удары подсвечиваются яркими вспышками. Красный огненный купол над городом влечет к себе, оттягивая роту чуть вправо, и я ничего уже не могу сделать. Да и не пытаюсь.

Мы — правофланговые полка. Справа от нас нет никого — открытый фланг.

Внезапно замолк сосед слева — стрелковый батальон, не слышен его пулемет. Наверно, залег сосед. Мы тоже не стреляем, идем на сближение.

Впереди виден Васильев, его мелкий, частый шаг. «Ложись!» — хочу крикнуть и не могу. Сбоку проплывают радужные пунктиры трассирующих пуль. Протянуть бы руку, поймать… Но рука стискивает автомат, меня охватывает странное оцепенение. Механически переставляю ноги, отчетливо вижу перебежки в цепи, но сам приземлиться не могу, иду, как заводной. «Я новичок в роте…»

Пули свистят и гаснут где-то в мутно-белом бесконечном пространстве. «Мир безграничен, но не бесконечен…» — вспоминается почему-то. Повторяясь, как эхо, бьется мысль: «Не открыли бы огонь без команды…» Вижу только Васильева, его обснеженная каска плывет перед глазами, как луна в морозном небе.

«Та-та-та…» — ожил вдруг где-то за спиной «максим». Пули летят то через голову, то над самым ухом. А может, и стороной. Ночь…

Хватаюсь за компас, оглядываюсь. Слева от нас никого. Ясно — рота немного развернулась направо и вырвалась вперед, сосед отстал. Теперь его пулемет подбадривает нас огнем в спину. Спасение одно: бросок.

Ночной бой… Людей ведут незримые связи: единый порыв, локоть товарища, дружба, строй. Я знаю, никто не отстанет, живые — в строю. Даже мертвые…

Что-то смутно вырисовывается впереди. Насыпь. Оттуда хлещут в глаза пучки огня. «Взи-и-иу… взи-и-иу… взи-и-иу…»

За спиной постукивают свои.

Порошит тихий снег. По-змеиному тянутся к нашей цепи трассирующие пули. Но изломанная цепь неудержимо несется к насыпи.

Дробно бьют на ходу автоматы. Захлебываются осатанелые очереди: «Тэ-тэ-тэ-тэ…» Тупая, вязкая сила сдавливает голову, плечи, руки, сжимает похолодевшую душу, наваливает на меня каменную гору, гнет книзу. Чугунные ноги намертво прикипают к земле.

Впереди Васильев. Ноги мои с трудом отрываются, и я спешу следом. На живот мне сползла сумка с гранатами. Слетела с головы каска, ветер обдувает волосы.

— …тарщ командир… втором взводе!.. — кричит связной.

Слепое небо разомкнулось над полем боя. Пышет пожаром невидимый за железнодорожным полотном город, в нем рвутся боеприпасы. С хрипом дышат бойцы. Бегут тяжко, уже не хоронясь, не пригибаясь!

Кончился диск. Перезарядить некогда. Выхватываю пистолет.

— …тарщ командир! — не отстает связной.

Но я уже сам набегаю на лежащего Васильева. Сержант уткнулся головой в снег. Руки на автомате.

— Вперед, тру-ус! — машу сгоряча пистолетом.

Связной молча переворачивает Васильева на спину. Сержант не шевелится. «Убит…» — догадываюсь я.

Ласково вьется безразличный ко всему снег, мягко садится на лицо убитого. Круглая ранка на лбу еще не застыла, кровоточит. Я нагибаюсь и приподнимаю его голову. В ладони набегает кровь…

«Дз-у, дз-у…» — поет смерть.

Рядом наступают саперы. Какой-то сдавленный крик, и хрип, и стон вырываются из людских глоток. Зажав в руке пистолет, взбирается по откосу командир саперов Оноприенко; скользя и срываясь от нетерпения, лезет на крутость Макуха; с перекошенным ртом вымахивает наверх Ступин; тяжело трусит грузный Катышев; бежит Буянов. Левофланговый взвод перерезал ветку. Через гребень легко переваливается Шишонок, за ним старшина, потом еще кто-то.

Близится рассвет. Выскакиваю наверх и я. За путями, прямо передо мной, пристанционные постройки, левее — закопченное депо. Вдали виднеются жилые здания. Вот он, город Белев!

На рельсах снег. По линии убегает полураздетый фашист.

— В депо! — командую.

Рота разворачивается влево. Первый взвод пробегает мимо упавшего немца. Фашист приподнимается, в его руке дергается вальтер, и кто-то стреляет в него. Второй взвод проскакивает мимо убитого немца, рассыпается на путях.

Оноприенко с саперами задержался у будки стрелочника. Через несколько минут он догоняет меня.

— Пригрелись, сво-олочи! — задыхается от возмущения Вась Васич.

Взять депо с ходу не удалось. Фашистские автоматчики засели в массивном каменном здании и открыли огонь.

Одна ночь боя… Сколько же сил расходует человек за это время! Вон у стрелки перебегает Буянов, руки у него по-стариковски трясутся, он устал и тяжело дышит, хватает ртом воздух, у него ходит челюсть, он будто жует что-то, и я вижу, как он немолод. За ним вытянулись в цепочку — на полотне между заснеженных шпал — его бойцы, по ним палят немцы, но они жмутся за рельсами и лежат, ждут команды. Какое напряжение нервов, в какой жестокой схватке человеческий разум подавляет взращенное природой чувство самосохранения, какое беспощадное подчинение векового животного инстинкта разуму, какое торжество воли! И мысли. Какими извилистыми, неизмеримыми путями пробегает она, живая и быстротечная, в то мгновение, когда раздается: «В атаку!» О чем успевает подумать человек?..

Утро нас поторапливает. Холодное небо раздвинулось, угрюмые, беспросветные облака ушли куда-то ввысь, и опять ударили вражеские минометы. Звонко брызнули осколки. Я кое-как нацарапал донесение и отправил связного в штаб полка.

Нужно брать депо.

— Из ворот лупит! — крикнул Оноприенко.

— Вижу, что из ворот, — отвечаю Вась Васичу. — Но стреляют еще и сверху…

Мы лежим между рельсами. До здания метров семьдесят, в темных проемах ворот просматриваются подсвеченные полосы. «Просветы в крыше… фонари…» — соображаю.