Запасный выход

С утра я затопил баню, от обеда Любка практически отказалась, а теперь с полотенцем на голове носится по дому от гардероба к зеркалу и обратно. Иногда замирает, приложив к груди кофточку, глядя на свое отражение и вдумчиво выпятив животик и нижнюю губу. У нее очень серьезная вертикальная складка между бровями в такие моменты.

Наконец собака загнана в дом, дом заперт, и моя жена проходит на цыпочках к машине, а конь высовывает между жердей ограды голову и провожает ее глазами, смотрит, как она в коротеньком пальтишке становится невесомой и едва касается черной земли, чтобы каблуки не вязли.

Я наблюдаю и думаю, что очень люблю театр, несмотря на то что там играют актеры и устраивают представления.

Забрызгав машину с ног до головы черной грязью, мы потихоньку выбрались на асфальт и поехали мимо нашего районного центра, потом мимо другого райцентра, потом мимо третьего. Всё по небольшим и довольно пустынным дорогам, некоторые из них были ровными и гладкими, некоторые необычайно выщербленными и ямистыми. Мы миновали целый куст населенных пунктов с древесными названиями – Ольхи, Кленок, Ясенок. Пересекали реки с древними именами и добрались, в ранних осенних сумерках, до четвертого райцентра, основанного тысячу лет назад на холме между речками Вёрдой, Песоченкой, Каликой и Вослебедью, – Скопина. Теперь Вослебедь называется Жабкой.

В здании городского ДК нас ждала «Антигона» по Жану Аную. Мы даже по дороге погуглили, кто такой Жан Ануй, чтобы уверенней себя чувствовать среди бархата и хрусталя.

К сожалению, я не нашел ни портьер, ни прочих важных театральных аксессуаров, зато нас ждало чаепитие в комнатке режиссера, коллекция народных костюмов в фойе и ощущение, что мы тут все свои собрались.

А потом в небольшом провинциальном городе, на берегах реки, переименованной из Вослебеди в Жабку, прекрасная Антигона стояла на коленях на сцене и произносила страстный монолог. В какой-то момент даже перешла на французский, чтобы всем – и местным скопинским жителям, и нам, приезжим из другого района области, – стало абсолютно ясно, что мы ее никогда не сможем понять. И мы все потупили взор.

Как хорошо возвращаться, высвечивая фарами сто двадцать темных осенних километров сквозь все эти заснувшие ольхи, кленки, ясенки, переезжать по мостам через рановы, мостьи и иберди, говорящие на вымерших языках, и думать о том, что пора бы уже прочитать трагедии Софокла и засесть за французский.

Приятно было узнать спустя несколько дней, что наша «Антигона» съездила в Москву на какой-то международный конкурс и получила там приз.

* * *

С самого Фениного приезда мы старались водить его на корде по окрестностям. Прочитали, что лошади нужно иметь в голове карту местности, где она живет. Я вполне понимаю такую необходимость, мне тоже важно ясно представлять, посреди чего я живу, что окружает мой дом вблизи, что находится вокруг него в пешей досягаемости, куда можно съездить на машине так, чтобы успеть вернуться к вечеру, где на расстоянии полутора-двух сотен километров находится хороший театр. Я люблю карты не меньше, а даже больше списков и перечней.

Мы выяснили, что наше дитя каменных джунглей, проведшее всю жизнь в конюшне, боится высокой травы (особенно когда высокие травы щекочут брюхо), не умеет искать падалицу под дикими яблонями, пугается взлетающих перепелок и треска сучков под ногами. Что ему интересно пробовать на вкус листву всех деревьев, обкусывать нижние ветви. Что выросшая на перепаханном поле зеленая отава необычайно сладка.

Во время этих прогулок стало ясно, что мы не справляемся с нашим конем. Пару раз Люба возвращалась в слезах, и мы вместе отправлялись на поиски по следам, отчетливо видневшимся на влажной осенней земле. Один раз я даже пытался разглядеть следы на асфальте, но мне это не удалось. Мощные представления он устраивал и мне.

И мы написали Насте, к которой летом ездили в Ярославскую область. Она обещала помочь.

А пока Любка на четыре дня отъехала в Москву на супервизорскую группу, у меня начался запой. Я забросил прогулки с лошадью, забросил свою работу, засел дома и утратил всякий интерес к ведению жизни.

Как может начаться запой у давно не пьющего человека? – спросите вы.

Легко. Я знаю, как это начинается у меня, знаю, как заканчивается. Я проходил через это множество раз – сначала с алкоголем, а теперь без алкоголя, мне это совсем не впервой, я уже тертый калач. Я вам расскажу.

Запои у меня бывают разных типов – расслабленные, рабочие, хулиганские запои, ну и, конечно, – обиженные запои по восстановлению справедливости, они наиболее частые. Во время отъезда Любки случился расслабленный.

Мы встали рано, и я был хорош. Вскочил первым, затопил печь, заварил чай, покормил Феню. Осмотрел машину перед дорогой, проверил уровень масла, завел прогреваться. Спросил у Любки, взяла ли она деньги, документы, ключи от квартиры, телефон, зарядники для телефона и ноутбука. Я был бодр и деятелен, меня ждали подвиги: к ее возвращению я решил переделать столько дел, что она просто ахнет. И это было приятно представлять, как она ахает. Перед запоем всегда внутри царит подобное возбуждение.

И вот, помахав вслед ей, я возвращаюсь в дом и открываю свой ноутбук. Меня уже подмывает. Я уже все знаю наперед, хотя продолжаю надеяться. Передо мной чудесная развилка. В одну сторону ясная, тяжелая дорога в гору. Вся математика этой дороги очень проста – сколько сил потратишь, столько пройдешь. И чем больше потратишь, тем больше радости, тем больше ты молодец.

В другую сторону… я знаю, что там обычно случается в расслабленных вариантах. Обычно я решаю, например, глянуть всего одну серию какого-нибудь сериальчика. Он ведь может возбудить на работу, вдохновить как-нибудь. А потом рассчитываю начать работать.

И каждый раз я смотрю две-три серии, потом обкладываюсь пряниками и смотрю до ночи. Глаза иногда болят так, что приходится смотреть то одним, то другим. Мне скучно, мне не нравится этот сериал, но я не могу захлопнуть ноутбук. На следующий день меня ждет стыд, и забыться от этого стыда можно только во время очередной серии. Или еще, когда ты дошел до экстремума, можно раскладывать пасьянсы под музыку.

Дни начинают впустую выщелкиваться из жизни. Малейшее напряжение воли только напоминает тебе, что этой воли у тебя нет и никогда не было. Ты не мужик.

Стыд стоит за твоим плечом и лупит тебя по голове так, что ты морщишься от отвращения к себе.

Что еще можно сказать о началах запоев? То, что больше чем в половине случаев (запои по восстановлению справедливости случаются больше чем в половине случаев) мной руководит обида.

Как бы вам описать эту чудесную вещь? То одно приходится описывать, то другое, и все это не абы какие невиданные или загадочные объекты или явления. Убойный цех, старый гнедой конь, запой или обида. Самые обычные штуки, но они часто как-то выпадают из внимания. Можете даже поставить эксперимент: найдите где-нибудь старого гнедого коня, посмотрите на него, а потом попробуйте описать. Или расшевелите свою старую обиду, а потом внятно изложите, чем она является.

Моя обида – это дверка к свободе, к полету, к неистощимому винному подвалу. Ее не стоит открывать, но хочется: за ней разбегаются дороги возможностей, лакомые пути, закрытые от меня в обычной жизни.

Обычно ведь совершенно не собираешься умирать в детстве: умирать как-то глупо и некрасиво. А вот стоит обидеться на бабушку или на сестру, как сразу приходит в голову умереть и потом со злорадством смотреть, как плачут и убиваются над твоим маленьким бездыханным телом осиротевшие без тебя близкие.