Запасный выход

О мои эмоции! О мои сладкие и бесплатные дозы дофамина, серотонина, окситоцина, эндорфинов, кортизола, соматостатина, фенилэтиламина, вазопрессина, адреналина и норадреналина!

Я люблю чудесный гнев, достойный античных героев, он расширяет мою грудь, натягивает кожу на черепе, хищно отводя уши назад, выпячивает мою нижнюю не очень выдающуюся челюсть. Сколько чудесного поступает в мою разжиженную от семейной жизни кровь из желез внутренней секреции!

А непереносимая боль утраты! Когда я думаю о том, сколько всего не поимел из-за Любки, – как сладко рвутся внутри струны, связывающие меня с необретенным, неоткрытым, неокученным в разных позициях!

Величественное презрение, печаль и бессилие жертвы, вина, энтузиазм и злость – сколько разных вкусов можно перепробовать, сколько разной химии! Если распробовал эмоциональный впрыск гормонов, алкоголь отдыхает. От меня не наносит похмельным выхлопом, я могу управлять автомобилем и сдавать любые анализы, я экономлю кучу денег, невидимо вводя сам в себя требуемые вещества в различных соотношениях!

Обида требует восстановления справедливости и отменяет всякий долг и ответственность. Сама по себе обида ни сладка, ни горька, она бесцветна и безвкусна, как стеклянная бутылка. Главное – открыл ее или закрыл, присосался к эмоциям или не присосался.

Некоторые становятся приверженцами одного какого-то напитка – есть водочные люди, есть пивные, есть винные алкоголики. Я пил всё. Так же и с эмоциями: я с удовольствием подсаживаюсь на горячий, терпкий гнев, смакую прохладную терпкую печаль, с удовольствием потребляю даже кислую боль утраты или ядреное отвращение. Главное, чтобы забирало.

А во время расслабленных запоев я кушаю стыд. От него – как бы это сказать вам – некоторым образом цепенеешь. Зрение становится тусклым, плечи придавливаются к земле, голова пустеет. Казалось бы, ничего приятного, да? Но зато какие острые случаются прорывы надежды в самое сердце, как я весь устремляюсь к тому необыкновенному и красивому, которое начнется завтра с раннего утра, когда подскочу с кровати и переделаю все дела! Сегодня-то уже бесполезно. Но с утра оказывается тоже бесполезно.

Закусывать стыд хорошо размышлениями о коварстве женщин, конспирологическими теориями, разоблачительными видеороликами на Ютубе – это зависит от того, кто нас обижает. Обидчиков много, и они все разные – любимая женщина, женщины вообще, родные мать с отцом, коммунисты, фашисты, гомосексуалисты, исламисты, татаро-монголы, евреи, либералы, америкосы, правительство, государство, транснациональные корпорации. При правильной закуси стыд ферментируется в обиду, а дальше уже по накатанной.

Если же расслабленный запой не хочется растягивать, то лучше ограничиться сериалами. Тихо едешь на одном стыде и вспышках сладкой надежды, день на третий проходишь максимум, потом потихоньку тормозишься.

Но вот, наконец, приближается время возвращения моей любимой. Оно все ближе, солнце нашей любви припекает все сильнее, вытаявший пейзаж моей жизни непригляден. Немытая посуда, скомканная кровать, на которой я валяюсь в одежде, усыпана крошками имбирных пряников и печенья. На обеденном столе свалка и объедки. Отвращение к себе достигло предела, ферментировалось и превратилось в суетливую похмельную работоспособность. Последний день – день уборки и возрождения. Дом несказанно чист к приезду любимой, с ковра вычесана собачья шерсть, на печке исходит паром что-нибудь аппетитное. Но женщина глядит на этот блеск без особой радости. Она жена алкоголика, она все чует.

Она глядит на всю эту красоту с едва заметной горчинкой, похожей на нотки усталости от дальней дороги, говорит слова восхищения, а у самой нарастает чувство вины, которая, накопившись, потом забродит, опять же ферментируется и превратится в злость и бессилие. Мы бухаем вместе.

Так почему же мне не удержать себя на этой дурацкой развилке, если по тому, как меня подмывает, я заранее знаю все, что случится дальше?

Не ходите, дети, в Африку! Не пей, братец Иванушка, из козьего копытца! Да, я знаю, но знание бессильно перед чарами сказки, перед надеждой на волшебный исход, который во сто крат милее простой математики успеха. Если хотя бы раз произойдет чудо, если, посмотрев серию, я вломлюсь в работу, «как танк в березки», то я свободен! Я независим! Я не алкоголик! Я вполне смогу смотреть сериалы, а потом делать трудную работу, я смогу выпить две-три рюмки в праздник и не закувыркаться на неделю.

Я смогу совершать невозможное! Мне очень хочется совершать невозможное!

Но каждый раз во время расслабленных запоев меня ставят на место.

Может, это и неплохо в чем-то. Это останавливает меня, по крайней мере, от алкоголя.

О запоях по восстановлению справедливости я расскажу как-нибудь потом. Когда он случится, а он неизбежно случится, тогда и расскажу по свежим следам.

А пока что любимая вернулась, и на следующее утро я покорно встаю пораньше, сажусь за стол и терпеливо выполняю намеченную мной норму работы. Обычно это пять тысяч знаков с пробелами. И чаще всего это очень непослушные знаки, особенно в начале работы, особенно после запоя. Они буквально ускользают сквозь пальцы.

Иногда ценой больших усилий удается согнать сотен пять в небольшое пестрое стадо, нажать кнопку «Сохранить». Сходишь на радостях покурить и заварить себе еще чайку. Возвращаешься, перечитываешь, а они все дохлые. Они только казались живыми, они были мертвы с самого начала.

Приходится начинать заново.

Тяжелая, ковбойская такая работа – сгонять в одну кучу знаки, собирать из них что-то организованное и осмысленное. И задница устает не меньше, чем у любого ковбоя.

Но ты сидишь, набиваешь двумя пальцами. Набиваешь, стираешь, опять набиваешь, глядишь в окошко на голые ветки, которыми машут осокоря, опять набиваешь. А потом постепенно время начинает течь по-другому, как бывает во всякой хорошей работе, тело все подбирается, как у нашего Фени, когда он рысит по выпасу, задрав хвост, ты забываешь о еде, питье и табаке. То хмуришься сам себе, то тихо похохатываешь. И вдруг смотришь – ты сегодня стал обладателем солидного гурта тысяч в пять вполне живеньких таких знаков.

И тебе нравится, как ты поработал. Ты целуешь свою любимую в заспанные сахарные уста и завариваешь ей чай (если воскресенье) или целуешь в уже давно проснувшиеся, даже успевшие поработать, чуть независимые уста (по будням).

Такое начало дня я люблю. Оно должно быть каждый день, такое начало, хотя так получается далеко не всегда. В такие хорошие дни после обеда я успеваю сделать абсолютно все: пропалываю то, что наметил прополоть, чиню то, что наметил починить, вскапываю то, что наметил вскопать, я могу даже взять пылесос и лихо пропылесосить пол в доме или, например, помыть посуду. Ну или, например, прочитываю «Антигону» Софокла (а заодно и «Эдипа»), поскольку сейчас ноябрь, и ни полоть, ни копать ничего не нужно. А собранные в стадо и запертые в белых загонах страниц тысячи знаков ждут меня.

К чему я все это рассказывал? Не знаю.

Главное, что после Любкиного возвращения вскоре приехала и Настя.

Мы встретили ее вечером в Рязани, она переночевала у нас, а с утра мы вчетвером собрались под ледяным дождем на второе представление за этот месяц, и сценой нам служила ископыченная левада. Грязь на сцене немного почавкивала под ногами.

Главным актером был, конечно, Феня. Антагонистом выступала Настя. Нам с Любкой выпало в основном сидеть на трибунах, лишь изредка исполняя эпизодические роли. А справа, на орхестре, там, где в ряд стоят посаженные нами сосенки, выстроился невидимый хор в масках, стасимы которого звучали у меня в голове. Любка сказала, что у нее они тоже постоянно звучат.

Этот хор пел то голосами опытных конников, то родителей, то сельских жителей, то просто нормальных, трезвомыслящих людей. В общем, хор у нас символизировал общину, полис.

Предводитель хора Старый скакун хромоногий женщиной взят на веревку. Но погляди, может, снова гордый Посейдон в коня превратился, Как превращался в Гиппия, чтобы Деметрой овладеть. Не хочет ходить на веревке, пышет и хочет кусаться. Очень он нагл, непослушен, но боязлив в то же время, Высоко несет свою голову, искоса смотрит, выпучив глаз. Кто же из них будет главным? Кто победит? Хор (Некоторые поют мужскими голосами, некоторые подражают женским.) Конь-то нормальный, добрый, смиренный, С радостью готов он людям служить Даже без узды, Пелефронием изобретенной. И раньше служил он в троеборье, летя над барьерами, Много медалей приносил наездникам. А чайники эти, взявшиеся его содержать, Испортили лошадь своим неуменьем. А не испортили, так испортят непременно. Позор им, позор!