Записки беспогонника

У Баландина загорелись глаза, а моряк сухо сказал:

— Мы вас вызвали для доклада.

Я развернул свои схемы. Показал, где, согласно инструкции, сбоку расставил створы вешек (я был все же геодезист по специальности), объяснил, как сигнализировал флагами, как систематически, метр за метром с помощью троса проверялось дно реки, где раньше был мост…

Моряк, видно, остался доволен моим докладом, он сразу повеселел, но на всякий случай приказал мне вторично проверить дно реки. И мы занялись обедом. Тут Баландин рассказал о гибели майора Харламова. Кусок никак не шел мне в горло, я был искренно огорчен, что не стало того офицера, который так недавно провожал нас на берег Вислы.

И еще Баландин рассказал, что Пылаев работы заканчивает, а наша рота должна следовать куда-то за Варшаву. На этом мы расстались.

Отправляя меня из Плоцка, Пылаев приказал выдать взводу сухой паек на 10 дней и сказал, что в случае, если придется двигаться куда-либо дальше, он мне даст знать. Прошло 10 дней, а от Пылаева не было ни слуху ни духу.

Я начал беспокоиться, тайно приказал Могильному уменьшить выдачу в общий котел муки; остальных продуктов у нас было пока достаточно.

Прошло 11, затем 12 дней. Работы мы закончили. Наши лошади усердно помогали полякам на их участках. Я приказал брать плату картошкой, мукой и салом, но не бимбером. Прошло 13 дней. Я беспокоился ужасно, но о своем беспокойстве не признавался даже Литвиненко. Чтобы как-то занять бойцов, вторично организовал баню и стирку.

К вечеру 13-го дня явился боец 3-го взвода, молодой, щеголеватый, наглый, подвыпивший, с автоматом на шее. Он подал мне записку от Пылаева, примерно такого содержания:

«Немедленно ускоренным маршем идти на соединение с ротой. Такого-то числа будем проходить через пункт N. Предстоят спешные инженерные работы на Висле выше Варшавы». Подпись и число.

Прочитав записку, я был ошарашен. Пункт N находился в 30 километрах от нас, а Пылаев проходил через него три дня тому назад. Где его теперь искать? Продуктов у нас оставалось совсем мало; вместо хлеба мы пекли лепешки: добавляли продукты, раздобытые у поляков с помощью лошадей, но на марше лошади подводы тянут, а не пашут, не боронуют.

— Почему ты четыре дня нам нес письмо? Где ты шлялся?! — заорал я на автоматчика.

Тот нагло ответил, что мне не подчиняется и отвечать не намерен.

Я — командир взвода и услышал такое. Я тотчас же приказал арестовать автоматчика. Сняли мои молодцы с него офицерскую портупею, отобрали автомат, скрутили сзади руки.

— Сейчас же отвечай, где ты шлялся четыре дня! — заорал я, размахивая кулаком возле его рожи.

— Вы не имеете права меня арестовывать, я не вашего взвода, — отвечал он. А был у него великолепный кудрявый чубчик, торчавший из-под лихо заломленной пилотки.

Я пригрозил обрить его голову наголо, если только он не скажет, где был четыре дня.

И тогда он признался, что, отправившись в путь, зашел в один хутор попить воды и там пронаслаждался все эти дни у молодой вдовы.

Я приказал немедленно собрать весь взвод. Выстроились. Опять мое: «Добрый вечер, товарищи бойцы!», опять нестройное: «Прум-пум-пум!»

Вывели этого мерзавца без портупеи, без пилотки, с взлохмаченной шевелюрой.

Я объяснил положение: нам надо спешно догонять роту, продуктов у нас — одна картошка, во всем виноват вот он — я показал на арестованного, который четыре дня блаженствовал у полячки.

Вышел вперед Литвиненко и, держа в руках общие мои с ним продукты — сало и муку, отдал все это Могильному. Зная, что у большинства бойцов-мужчин есть свои продуктовые запасы, я предложил им последовать нашему примеру. Отдал сало Самородов, еще кто-то. Остальные угрюмо молчали. Я услышал ворчание: «С какой стати мы будем с девчатами делиться?», «Набрали их, а мы расплачивайся».

Да, продуктов у девчат не было нисколько. И все знали, что именно я организовывал в свое время охоту на девчат.

В ту ночь я плохо спал, понимая, какая на меня легла ответственность: вести 80 человек неизвестно куда и без продуктов.

Повернуть к пункту N — означало делать крюк, да и Пылаев давно оттуда увел роту. Так что же делать?

Утром я отправил лошадей на 2–3 часа зарабатывать у поляков картошку, а сам с Самородовым переправился на правый берег Вислы, где, по слухам, в большом селе находилась советская комендатура. Я собирался объяснить коменданту наше положение, постараться с его помощью связаться по телефону с другими комендатурами на нашем будущем пути, чтобы узнать, куда же Пылаев ведет роту, и, наконец, попытаться получить продукты.

Мы переправились. Увидели здание, где находилась комендатура. Я вошел. Какой-то солдат, узнав, что мне нужен комендант, скрылся и, вернувшись, сказал, что комендант занят и примет меня через два часа.

Я ответил, что у меня дело сверхспешное и сверхсрочное, и просил принять меня немедленно. Солдат провел меня, и я увидел офицера — грузина в одной рубашке, который сидел за столом и завтракал.

— Ваши документы! — искоса взглянув на меня, сухо сказал комендант.

А надо сказать, что печать была лишь в нашем 74-м ВСО, а в роте печати не полагалось, поэтому постоянно возникали всякие недоразумения, вплоть до ареста. И сейчас я не мог показать коменданту никаких бумажек, так и путешествовал со своими 80 бойцами по всей Польше.

Узнав, что документов у меня никаких нет, и не заметив на моем ватнике погон, комендант, не интересуясь — зачем я явился, тотчас же приказал меня арестовать.

— Я командир восьмидесяти голодных бойцов! — успел я крикнуть.

Но уже два солдата подошли ко мне. Я расстегнул ватник, чтобы показать коменданту хотя бы записку Пылаева.

Тут он увидел мой орден и мои медали и наконец догадался спросить — зачем я к нему явился.

Как можно короче я объяснил наше ужасное положение. Он ответил, что левый берег Вислы не в его подчинении, что продуктов у него нет, телефонной связи тоже нет, но добавил, что в 30 километрах выше по течению раньше тоже находился временный мост, и по моей карте указал точку.

Так я и ушел ни с чем. Спасибо, хоть не посадили.

Вернувшись, опять выстроил я взвод, сказал, что будем теребить личные вещи и подводы — искать и отбирать продукты. Я добавил, что мне очень неприятно исполнять такую операцию, но иного выхода у меня нет.

Литвиненко, Самородов и я перетрусили все мешки и все подводы, действительно обнаружили килограммов 20 сала, сколько-то сахарного песку и американской тушенки. Все это, несмотря на протесты, мы отобрали. Вместе с картошкой и мукой дня на три мы были обеспечены.