Записки бизнесюка
Шрифт:
— Ты часом не шпионка? За ядерными секретами Отечества?
— Не, я в гостиницы к иностранцам ни ногой. Понимаю ведь, что у мужа от этого неприятности могут быть. Я только с такими, как вы, простыми ребятами.
— Ну а муж-то тебя за такую работу не бьёт?
— В зависимости от того, сколько выпьет. Пьяный не бьёт. Понимаете, ребятки, он со своими ракетами да реакторами уже всю мужскую силу потерял. Импотентом стал. Как меня видит, хочет, а не может. Потому и пьёт.
— Ну а вдруг трезвый?
Брови плечевой Наталки сдвинулись. Она долго вспоминала, каков её муж, когда трезвый. А потом выпалила:
— Ну, если трезвый, может обидеться и начать мировую ядерную войну.
Рабство как предчувствие
Ум ценится дорого, когда дешевеет сила.
Василий Ключевский, русский историк.
Когда говорят «рабовладельческий строй», обычно возникает образ непосильной работы на строительстве каких-нибудь Египетских пирамид. Или красочнокрасное восстание Спартака. Когда речь о феодализме и крепостничестве, всплывает образ до полусмерти запарывающего на конюшне безвинных крестьян барина-самодура. Эдакого Троекурова из пушкинского «Дубровского» А то и харя вполне реальной Салтычихи, не к ночи будь помянута. За всё это спасибо романам, кино, и особенно телевидению. Только вот искусство не способно ответить на простой вопрос: если всё было так плохо, почему существовало столько времени? Россия живёт без крепостного права 150 лет (отменено в 1861
Мир лишь недавно, 150–200 лет назад стал жить без рабства и крепостничества. До этого много веков жил с ними, и не обрушился. На чём же держался? Уж точно не на Салтычихах, не на Нестеровых, не на Чулковых и не на прочих самодурах, чья жестокость по отношению к крепостным переполнила даже чашу государственного терпения. Рабство держалось на чисто экономических отношениях. В эпоху ручного труда (а она лишь 250 лет назад закончилась), заставлять работать на себя раба, «говорящее орудие» (© Варрон), весьма выгодно. Раба можно с помощью плётки принудить пахать, когда, скажем, вол или конь давно уже встанут от усталости, не реагируя на кнут. Раба можно обучить выгодному ремеслу, а вола вряд ли. Как известно, Ходжа Насреддин брался обучить ишака читать Коран, просил на процесс 40 лет, искал спонсора и не нашёл. Раба учат 3–4 года, а спонсор не нужен: хозяева ещё и приплатят. Раб может произвести больше коня или вола — вот в чём фишка. Но у этой монеты есть обратная сторона: раб или крепостной ценное орудие; он дорого стоит. Например, в России начала XIX века крепостной мужчина в расцвете сил (тягло) стоил 80-100 руб. серебром, а корова — 20 руб. В пять раз выше! Кто после этого станет ломать столь дорогостоящее орудие, забивая его до смерти? Идиот, или садист. Или тот, кому имение досталось на халяву, например, по наследству. Хватало в России и тех, и других, и третьих. Но большинство помещиков прекрасно понимало высокую стоимость одушевлённого имущества, и почём зря кнут не гулял: невыгодно.
Что говорить, моя собственная пра-пра-пра-бабушка Анна Дементьевна родилась в 1843 году крепостной крестьянкой. Умерла она в 1918-ом, 75 лет от роду: революционный голод и разруха подкосили. Но Ленина в 1918-ом слушала. И прокляла. К историческому «балкончику Моссовета» шли, как на праздник, всей разросшейся семьёй. С младшим сыном Андреем (1865–1935), внучкой Анастасией (1890–1942) и правнучкой, то есть моей бабушкой Марией (1919–1994) у неё в утробе. Никого из них, кроме бабушки, я не застал. Но остались фотографии тех лет. Твёрд, суров и пронзителен взор Анны Дементьевны. Не знаешь, скажешь: Салтычиха. К счастью, сохранились её рассказы. Крепостной она была у помещиков Лыковых в Белоруссии, в Витебской губернии. В этом статусе в 1860 году, в 17 лет, вышла замуж. С пяти лет ходила «к барам на уроки», так это называлось. Корзинки они там плели на продажу. Детские и девичьи пальчики это лучше всего делают. Рабочий день был равен световому. Жечь дорогие свечи в «мануфактуре» запрещалось, керосинок ещё не было. А при лучине криво выходит. Секли? А то! Заболтаешься с подружками, не выполнишь урок — той же лозой по ногам да по заднице. Не так больно, как обидно: при всех подол задерут. Придёшь домой, отец, Дементий Евграфович, ещё добавит. Вожжами. И отправит спать голодную, без ужина. Потому как: нет урока — нет и от управляющего платы. А ест юница-девица Аня с завидным аппетитом. Обедом кормили у помещика на работе, и никогда его не лишали. Без разносолов, но щей и каши — от пуза. По церковным праздникам, коих было немало, давали мясо.
Были и новости: в 1855-ом открылась за 7 километров церковно-приходская школа. Пращурку мою туда записали, и в 1859-ом она успешно овладела грамотой, о чём имеется (сохранился!) похвальный лист. Анна Дементьевна очень им гордилась. Вставила в рамку, и всем малолеткам в семье демонстрировала. Совала под нос и заставляла вслух оглашать перед поркой за плохую успеваемость, на что она была горазда. В школе свечи жечь дозволялось: платило земство. Там и жениха себе моя бойкая прародительница нашла. Отменного, надо сказать: наследника кузнеца. Но он был от других помещиков; пришлось вести переговоры. Тогда она хозяев своих, Лыковых, второй раз в жизни увидела. Они в Витебске жили, что было экономически выгодно. Крестьяне, привёзшие в город товары на продажу, экономили на постое и, самое главное, на «тележных». Лошади, как известно, гадят, а город не деревня: навоз надо убирать. Для этого использовали арестантов, но их надо кормить. Да и чиновникам с городских работ всегда перепадало: они установили немалый «тележный» сбор. Брался он вечером: специальный человек обходил телеги, ночевавшие на рыночной площади. Крестьяне Лыковых сворачивались загодя и ехали ночевать на городское подворье, избегая налога. Любви моей прародительницы помещики обрадовались: вот бойкая деваха, свой кузнец теперь будет! Неважно, что жених младше невесты на два года и она, фактически, женила его на себе. В итоге стала моя пращурка Ковалёвой вместо Лыковой. Фамилии крепостным давались по помещику. Вы чьи? Лыковы! Потому-то в России сейчас столько Голицыных, Оболенских, Шереметевых и Трубецких. И все графья, ага. То ли дело Ковалёва: жена коваля, кузнеца.
Сменив фамилию, прародительница моя сделала помещикам Лыковым ручкой. Как в 1861 году Указ об освобождении крестьян объявили, она, не будь дура, написала в земскую управу прошение. Дозвольте, мол, положенный по Указу земельный надел сдать, выкупные платежи за него не платить, а взамен получить маленький такой участочек. На перекрёстке дорог, ага. Где и открыть свою кузницу. От имени мужа писала: он грамотой так до конца и не овладел, ему в кузне привычней. Расписаться мог, но прошение — нет, слишком серьёзно. В земстве подивились: крестьянин грамотный пошёл, да ещё баба. Но дозволили. И так дело выгодно у Ковалёвых пошло, что через 5 лет оставили они его на тестя-кузнеца и малолетнего старшего сына, а сами — в Москву. А там к 1870 году железную дорогу расширили, Казанский вокзал построили. Пошли поезда с грузами с Нижегородской ярмарки. Перед вокзалами, коих тогда ещё не три, а два было, площадь днём и ночью лошадьми запружена. Ночью грузы с поездов везли по Садовому кольцу на Хитров рынок (Сухаревка). Днём извозчики для бар-пассажиров, что в 10 раз выгоднее. Мальчишки-хулиганы извозчиков дразнят: «Что сидишь, в жопу лошади глядишь»? Те их кнутом, а они уворачиваются, и как лошади ржут. А извозчик матерится как… извозчик. Он место покинуть не может: тут же займёт другой, перехватит клиента. А есть хочется, потому здесь же и знаменитые конфетки-бараночки. Баранки — извозчикам, а конфетку
и барин, глядишь, откушает или спутницу угостит. Они с дороги не прочь, а вокзальный буфет — фи! И всех стоящих на площади лошадей подковывать надо. О дальнейших приключениях Анны Дементьевны я умолчу. О том роман писать нужно, и когда-нибудь напишу. Вот, скажем конокрады. Не только цыгане этим занимались. Клеймение скота в России, в отличие от Дикого Запада США, было неразвито. Украденных лошадей искали по подковам. Отсюда задача: быстро перековать украденный табун. В деревенскую кузницу соваться опасно: целый посёлок свидетелей. А если кузня на перекрёстке дорог стоит? То-то. Я же говорю: умна и хитра была Анна Дементьевна.А в 1885-ом недрогнувшей рукой конфисковала она приданое двух снох (никто не пикнул), добавила его к содержимому заветного сундука, и заплатила за гильдию, перейдя в купеческое звание. После долгих раздумий выдала дочь за цыгана, и её внук стал главой артели лихачей. А кончилось тем, что её правнучатый племянник, мой дед, был рождён в 1906-ом в звании купца первой гильдии всероссийской. Что требовало внесения 1 миллиона тех ещё, царских рублей. И не бумажками, упаси Боже, не серебром даже. Статус давал право самостоятельного ведения внешней торговли, поэтому золотом, приятель, золотом. Сумма была внесена. Неплохо для потомка крепостной плетельщицы корзин. Ещё скажу, как приехали мы с матушкой в 1986-ом в древний Ярославль и пошли в Художественный музей. Сотрудница музея натурально хлопнулась в обморок. При входе висят портреты семьи меценатов-основателей, купцов Соболевых. Кисти, между прочим, Ильи Репина, который у них подолгу живал. На портрете старшей дочери, моей пра-пра-бабушки по другой линии, вылитая моя матушка. Вот так гены иногда играют. Упадёшь тут: портрет ожил, двигается, разговаривает. Сотрудницы музея во главе с директором сбежались, книгу посетителей принесли. Но мы визит не афишировали, расписались просто: потомки.
«Начнёшь изучать фамильные портреты, да и уверуешь в переселение душ: он, оказывается, тоже Баскервиль!» (© Артур Конан Дойль).
Рабство омерзительно. Но при разумно организованном рабстве или крепостном праве люди жили веками; даже могли быть счастливы и добиваться успеха. Взять тот же брак Анны Дементьевны: тут не только любовь-морковь, но и деньги. Помещикам Лыковым за счастье крепостной платить пришлось, жениха её выкупая. А запретить ничего не стоило. Но умные баре думали на перспективу. Через 2–3 года парень закончит обучение, а свой кузнец серьёзно повышает феодальную ренту. Он не корзина; изделия не надо везти продавать в город, где ещё купят ли. Кузнец работает по заказу; деньги к нему сами приходят, живым серебром.
Ещё пара интересных фактов. В Древнем Вавилоне, а затем в Риме (но не в Египте) рабочий день раба по закону был ограничен 12-ю часами. Ты, приятель, вчера сколько работал? 18 часов? Ну-ну. В Риме рабам запрещалось работать в праздники. Что вызывало неудобства. В городе имелось такси. Шикарные лимузины представляли собой паланкин с шестёркой, а то и восьмёркой рабов по бокам. Были и частники: запряжённые лошадьми или мулами повозки на двух человек. Лимузины, как и сейчас, держали не для коммерции, а для престижа. Частный извоз был выгоден, как сегодня выгодны велорикши в азиатских странах. Римляне велосипед не изобрели, зато придумали первый в мире таксомоторный счётчик в виде двух концентрических ободьев, устанавливавшихся на ступице колеса. Каждые 5 тысяч шагов отверстия в ободьях совмещались, и сквозь них в ящик-кассу падал камушек. Эти новшества описал инженер и архитектор Витрувий. Он сетовал, что по праздникам такси не работают, и приходится почтенным патрициям, кряхтя, пешком лезть на крутенький Капитолийский холм. Юлий Цезарь решил проблему, обязав трудиться в праздники рабов из тех храмов, чьего бога праздник. И особым указом разрешил работать в праздники рабам-таксис-там. Но установил компенсацию в виде двух выходных в последующие дни. Не забыл и государство: таксистам надо было платить за очищение, ибо грех.
Надо сказать, что Рим — не расцвет рабовладения, как многие думают. Это закат, а расцвет — Вавилон. Только там додумались, как решить проблему самодура-хозяина не административно, а институционально. Всё гениальное просто: через механизм долгового рабства. Вавилоняне были большими законниками: раб мог свидетельствовать в суде. Правда, голос свободного был весомее: по различным преступлениям от двух до десяти раз. В частности, лишь согласованные показания десяти рабов могли обвинить свободного в самом страшном преступлении: святотатстве. Но в имущественном праве голоса рабов и свободных были равны. Имущество раба, скажем, мастерская, хозяину не принадлежало. В результате немало рабов стало богаче хозяев. Особенно это касалось тех, кому рабы доставались по наследству. Но большинство самодуров именно они. Как и во все времена, древневавилонские мальчики-мажоры хозяйством заниматься не хотели, а желали кутить на отцово наследство. В долгах как в шелках, благо шёлк из Китая в Вавилоне был. У кого одолжить, как не у собственного богатого раба? Он хотя бы среди приятелей-мажоров не растреплет. Юнцы были много должны своим рабам. Имелись документы: долговые расписки на глине, поскольку бумага (папирус из Египта) была дорога. Но печати самые настоящие, нисколько не изменившиеся с тех пор, как вавилоняне их изобрели. Когда просроченных расписок накапливалось много, умный раб подавал на хозяина в суд. Закон суров: неплательщика брали под белы ручки и отдавали во временное (от года) рабство… собственному рабу. А тот уже ждал, плёточкой помахивая. Ведь ремесленник из мажора никакой, его гонять и гонять. После введения практики перекрёстного рабства случаи открытого самодурства среди вавилонских рабовладельцев резко пошли на убыль.
Иное дело рабы государственные, то есть колхозные, ничьи. Этим людям можно только посочувствовать. Их никто никогда не берёг, хоть в Вавилоне, хоть в сталинском ГУЛАГе. Наоборот, верхушке многоразличных ГУЛАГов, запятнавших собой историю, массовая гибель государственных рабов-заключённых политически выгодна. Например, под предлогом нехватки рабочих рук на государственные проекты можно убедить царя начать новую войну и распечатать казну для военных расходов и заказов, которые всегда частные. А среднее и низшее звено (такие же рабы, только десятники, бригадиры, повара) управляющих любым ГУЛАГом непременно будет воровать. Потому что воровство безнаказанно: а кто на них пожалуется — раб? В каменоломне или на лесоповале суда нет, а почта контролируется администрацией каторги. При этом государство, коллективный рабовладелец, тоже заботится о своих рабах: пайка всегда такова, чтобы раб не помер с голоду и мог работать. Больше-то зачем? Но цепочка управляющих отщипывает от пайки столько, что до доходяги в каменоломне добирается едва ли осьмушка положенного. Почитай, приятель, Солженицына, а особенно Шаламова, там подробно рассказано, как эта мерзость творится. И всегда творилась: когда в Вавилоне юных бездельников волокли в долговое рабство к их разбогатевшим рабам, в местном ГУЛАГе вскрылись огромные хищения социалистической собственности. Каторжан намеренно морили голодом, чтобы годами получать на погибших пищевое и вещевое довольствие. Отчёты подделывались, ревизоры подкупались, а ирригационные каналы не расчищались, заиливались и зарастали травой. Царь был в ярости: многих вельмож казнил на месте, другие пополнили ряды рабов, но долго не прожили. Даже мудрые цари Вавилона вкупе со жрецами и магами не придумали, как избежать массового воровства и злоупотреблений в государственно-рабовладельческом хозяйстве. В любой экономической системе есть Ахиллесова пята: то, что в рамках данной системы не лечится. В рыночной экономике это, как уже говорилось, инсайд. В социалистической экономике — невозможность тотального планирования. А в экономике крепостной или рабовладельческой — участь государственных рабов. Книги и фильмы, демонстрирующие бесчеловечные условия труда, показывают именно каторжан, заключённых, государственных рабов. Им всегда плохо. Они восставали, восстают[70] и будут восставать. Ещё бы!