Записки дивеевской послушницы

— А, Никола, проходи, не стясняйся, чай не чужим будяшь, — обратился он.

Мысли роились в голове юноши. Он прилег.

— Ляг и поспи, — сказал Хрисанф Егорович, — утром на покос не пойдешь, слабый ты совсем, как видишь, после вечорки, а бледнехонек, лица нет на тебе, не зря же говорят, про вас, блаженных, что с ангелами беседу имеете, вот и душа быстрее устает, небось, да тело изнашивается. Сходи-ка ты лучше в мою библиотеку, так оно пользительней будя для тебя. Библиотека у меня большая, хотя я знаю только начальную грамоту, книги мне от отца достались, ему их сам князь Щербатский пожаловал, там все есть, что хошь. Хошь Добротолюбие, хошь деяния Апостолов, Четьи Минеи. Богач я, одним словом. Токмо смотри, голову шибко не забивай. А то мне как-то знакомый барин сказывал, что у вас, ученых, от многих разных мыслей болезни жуткие бывают, больше по головной части. Чего-то на эм… Мигреня, вроде как. Люди, которые шибко заботятся обо многом и на Бога не надеются сильно страдают от этой мигрени-то.

— Когда я смогу пойти домой?

— Как батенька за тобой пошлет, так и поговорим, — ответил собеседник и положил трубку на стул, рядом с кроватью.

После этого Хрисанф Егорович позвал Варвару, сказал, чтобы та постирала портянки, и лег спать.

— Хрисанф Егорович! — позвал Николай.

— Чего?

— Я и вправду из будущего.

— Слыхал я уже… Только не складно у тебя получается, если ты из будущего, то почему не можешь сказать, какого прихода? Али в будущем приходов нет?

— Ну, Хрисанф Егорович…

— Спокойной ночи.

Утром Николай своего собеседника в кровати не обнаружил. На столе его ждал завтрак. Коля лениво потянулся в постели. На душе у него было легко и светло.

— Варвара! — позвал он.

В комнату вошла женщина.

— Пожалуйста, Варвара, отведи меня в библиотеку.

— Хорошо, токмо вот выпейте это, — протянула она блюдце с каким-то порошком.

— Что это?

— Лякарства, дохтор велел пить.

— Какой доктор?

— А мне почем знать, — ответила Варвара. — Мне дали три порции, чтобы, значит, на утро, обед и вечер, а там ужо, как Бог даст.

— Хорошо, — согласился Коля, — выпью.

— Ну вот и хорошо, а теперь в библиотеку али ишшо куда?

— А куда у вас можно пойти?

— У нас есть церковь Архангела Михаила, баня имеется, ну, там лавки, но я думаю, что они вам неинтересны будут.

— Раз есть лавки, значит, и деньги свои есть.

— А то!

— Интересно бы посмотреть на них…

— А вам и смотреть не надо, Хрисанф Егорыч распорядился, чтобы задаром все давали, как гостю значит.

— Даром мне не надо. Я на деньги посмотреть хочу. Просто посмотреть.

Варвара из кармана достала монету и протянула ее Николаю.

— Нате, коль интересно.

Это был серебряный рубль с изображением царя, по всему видно новой чеканки.

— И что, бумажные деньги у вас тоже есть?

— Нет, бумажных нету, — ответила Варвара. — А на что нам бумажные? Деньги есть серебряные, золотые и медные. А бумаги-то где столько взять? Ну так вы куда решили идти?

— В библиотеку.

В самом центре городка виднелась часовня, над входными дверями которой висела икона Кирилла и Мефодия. Варвара три раза перекрестилась и открыла массивную дубовую дверь. Николай следовал за женщиной. Они взошли по пологим ступенькам и оказались в длинном коридоре, а из него попали в еще один, поменьше. Свет заливал его, проходя через широкие окна, под которыми стояли кадки с лимонными деревьями, увешанными плодами, как новогодняя елка игрушками.

— Ничего себе, — прошептал Коля.

— Дак это Федька балуется, чудеса всякие выдумывает, сливы разные смешивает, потом с кулак вырашшиват, чудной он у нас. Где это такое видано? А барин ему потакает. Семена заграничные выписывает. У вас в Цыбине-то, небось, нету такого безобразия? А тут одного винограда шесть сортов вывел, в Ободке везде, даже в отхожих местах виноградная лоза, прям неудобно как-то.

— Это не безобразие. — ответил Николай, — это талант.

— Да ну вас, Никола! Тоже скажете…

После этого они вошли еще в одну дверь и оказались в комнате с невысокими стеллажами. Здесь все стены были увиты плющом, а посередине журчал небольшой фонтан, в самом центре которого на небольшой возвышенности росли причудливые деревья с кривыми ветками. Напротив окон стояли диваны.

— Не густо народу у вас в библиотеке, — заметил Николай.

— Дак грамоту-то, кто знат, раз, два и обчелся, на пять тысяч душ человек шесть книги может читать и то не всякие.

— И где они эти шестеро смелых?

— На покосе все, — раздался женский голос из-за стеллажей, — лето ведь.

Оба повернулись. Навстречу к ним шла пожилая женщина с аккуратной прической. На ней было длинное серое платье с длинными рукавами, единственным украшением которого служил нарядный белый воротник. Она протянула руку юноше и представилась:

— Марфа Евстафьевна, домашний учитель.

— Николай.

— Да уж знаю, что Николай. У нас, правда, вас Николой кличут, но вы, пожалуйста, не смущайтесь, говор у нас такой. А так имя хорошее…

— А я и не смущаюсь.

Марфа Евстафьевна легко улыбнулась и махнула мальчику:

— Идемте.

— Ну, вы тут и без меня разберетесь, — сказала Варвара и направилась к выходу. На ходу повернулась и спросила:

— За вами когда зайти?

— Спасибо, Варвара, я сам доберусь.

— Здесь недалеко, — сказала Марфа Евставьевна, — у нас все рядом.

В углу библиотечной комнаты были расставлены кресла. В одно из них села Марфа Евстафьевна и указала рукой на другое:

— Садитесь, пожалуйста.

Около минуты она молча смотрела на мальчика, затем спросила, какие книги его интересуют.

— Да в общем все мне интересно. Я первый раз в таком месте, понимаете?

— Еще как вас понимаю. Даже не представляю, что бы захотела посмотреть я, окажись у вас, в Цыбине: человек сто грамоту знает, книги разные выписывают… Наверное, голова бы просто кругом пошла у меня…

Учительница показала жестом, как у нее пошла бы кругом голова, и Николай улыбнулся:

— Хочу узнать, чем живут здесь люди… все-все. Если, конечно, только можно. Хотя я и так здесь многое узнал. Ваш Ободок перевернул мое представление об окружающем мире, о людях.

— Вы так красиво все сказываете. Сразу видно, не местный.

— Я в восторге от вашего жизненного уклада, — продолжил Николай, — никогда бы я не подумал, не попади в Ободок, что человеческая натура может быть столь прекрасной. Естественные условия обитания, как правило, делают душу твердой, а здесь — наоборот… Я правда здесь знаю немногих, но то, что мне сказал Хрисанф Егорович, да и он сам, сложили в моем понимании образ Ободка, как самого чистого, самого русского городка во всем белом свете.