Записки грибника

С первыми морозами, когда лед на лужах уже не будет истаивать днем, наступит время мясозаготовок, опустеют птичники и свинарники, бывшие обитатели, переселятся в кладовки окороками и полтями, повиснув на стрехах в рогожных мешках. Шкуры пойдут на сапоги, перья на подушки и перины.

Вот и закончились летние каникулы, можно и отдохнуть от трудов праведных. Так что детишки, у вас украден целый месяц, который вы должны отдыхать. И в моем классе, раньше октября, учеников можно не ждать…'

— Федор, а мы что переезжать не будем? — Клим остановился рядом, в одной руке глиняная черепушка с краской, в другой кисточка, эдакий аккуратный педант. Пошитый Анфисой по моим рисункам комбез, чистенький, ни пятнышка и даже стрелочки на рукавах сохранились. У Мишки, например… не, про таких говорят, — 'свинья везде грязь найдет'. Сашка, в меру перемазался, а мелкий выглядит так, как будто им, красили.

— Откуда такие мысли?

— Красим здесь, прибираемся… Ежели уедем, усадьбу, Деда Никодим, продаст…

'Вот уж кого жаба, больших размеров, чем моя зеленая подруга. Эта, судя по всему, придавит, так придавит…'

— Конечно продаст, только съедем мы, вы именно, — Обвел рукой столпившихся мальчишек. — Дай бог, только осенью если не к зиме. Вот построят дома, сразу и переедете. Вы что по сторонам не смотрели? Там мастерскую только поставили, жить ещё негде. Тютя- матютя.

— Было нам дозволено по деревни пройтись… Сиди в четырех стенах и шагу на улицу не кажи, один Мишаня… — забухтел в полголоса парень, но так чтоб я его слышал

— Клим, уймись. Успеешь ещё там нагуляться.

— Бегал, а мне так бревна считать. — Невозмутимо закончив, Клим, обмакнул кисточку в краску, самый кончик, тщательно снял излишки, и присев перед столом на корточки стал красить его изнутри.

Я посмотрел на это безобразие, нафига переводить добро, если под столом мы обычно бываем в невменяемом состоянии. — А зачем ты там красишь?

На вполне законный вопрос, последовал закономерный ответ, — Чтоб красиво было.

И добил меня, — Сам же этому учишь.

Оставалось только крякнуть, от удовольствия за своего ученика, что и сделал, мысленно, а вслух…

— Радость моя, ты часом не заболел? Или уже не можешь отличить красиво, от бесполезной траты краски, которая, между прочим, денег стоит.

'если честно я, когда ни-будь его убью, но все-таки, каков мерзавец?'

Такие мысли проскочили на его последующие слова, — С дедом напьетесь спотыкаловки, да под стол свалитесь, глянешь снизу, а тут лепота.

— А с чего нам здесь, валятся? Нам что в доме места мало? — Если бы не знал парня, подумал бы что он, издевается.

— Третьего дня, четыре самовара, проданные ростовскому купцу… На весь двор кричали — что ежели крышечки не обмыть, донышко отвалиться. — Тут, стервец усмехнулся и выдал, — Вы с этим гостем торговым, здеся, рядышком спали…

— ?! — Всё что смог, так это изобразить на морде лица, удивление.

А Клим продолжал, — Я, когда зашел глянуть, меня баба Марфа послала, ты меня увидал. Рукой так махнул, потом молвишь — Плохо. Голову положил на шапку, глаза закрыл и захрапел.

Рассказывая, подросток продолжал возить кисточкой, размазывая краску по доскам столешницы.

— Ой врешь, тебе только сказки, Мишане на ночь…

— Федор, а он кажный вечер сказывает, — На Мишкиной, перепачканной мордочке, появилось восхищенное выражение, — Вчера про упыря молвил, страшно… — Глазищи стали как два блюдца.

Я потрепал его по взъерошенным волосам, — Клим, заканчивай. На сегодня хватит, а то завтра делать нечего будет.

'Упыри, вурдалаки, граф Дракула, вампиры, зомби — ничего не меняется, как пугали себя люди, так и будут пугать'

Лета ХХХ года, Май 20 день

На реставрацию 'слонобоя' потребовался почти месяц, то некогда было, а то просто душа не лежала, заниматься им. Бывает такое, просто закончилось творчество…

Лучшее лекарство, смена деятельности, что и исполнил, занимаясь обычной работой в мастерской, катал медные листы, помогал Сидору раскраивать заготовки. Паял, лудил, шлифовал…

В монотонной работе есть свои плюсы, руки начинают работать на автомате, краем сознания следишь за процессом, а сам весь в думах, мыслях, идеях…

А потом бросил всё, отпросился сам у себя, написал заявление на отпуск, на три дня за свой счет и умотал к Анфисе.

Вернулся с пустой головой, больной спиной и в раскоряку, на шатающихся ногах, дрых потом целые сутки.

Марфа сказывала, — Я только зайду, гляну, жив али нет, а ты как упал на подушку, так и лежишь. Сопишь тихонечко…

А сама улыбается, достала она меня… Как с посиделок своих придет, рассказывать начинает, какая дочка у той подружки, какая у этой… Вот мне радость, сидеть, выслушивая бабьи сплетни с заинтересованным видом, да поддакивать когда нужно.

Ежели в нашем доме такое случалось, из своей конуры, носа не казал… Там такие… Кобылиц — девицы… В горящую избу зашвырнут, замес-то коня взнуздают.

Нет уж, лучше я сам… по старинке… Вот, сподобился.

Судя по довольному виду Марфы, моя подружка прошла проверку у 'сплетсовета'. Спрашивать об этом думаю, не стоит. Зная её, могу сказать, что через пару дней сама расскажет.

С Анфисой познакомился случайно, ну почти. Помните бабку, которая носки вяжет из овечьей шерсти? Я как-то у неё спросил, — может ли кого присоветовать, из тех, кто с иголкой дружит. Она шепнула адресок, с полчаса бродил потом, по этим деревянным джунглям. Указателей нет, улицы не подписаны, пока добрый человек пальцем не ткнул в проулок, так бы до ночи и ходил кругами.

Пять минут стучал в калитку, за забором тишина, как будто все вымерли. Стукнув напоследок кулаком по толстенной доске, с плюнул с досады, развернулся и пошел прочь.

Уже отошел на десяток шагов, когда сзади раздалось лязганье засова, скрип петель. Обернувшись, увидел женское лицо, простой белый платок, прикрывающий волосы, — Почто калитку ломаешь, добрый молодец?

Подойдя ближе, остановился напротив, — Здравствуй, красавица, мне бы Анфису повидать.

— На кой она тебе?