Записки грибника

Он меня слушал и кивал головой на каждое сказанное слово, потом поднял руку останавливая, — Погодь, трещишь как сорока на плетне. Есть вина, а какая, токмо мне решать, велика она, аль мала.

Ты почто свои порядки заводишь?

— Не понял?

— Морду-то, не криви, сказывай как духу.

— Так, вы же сами говорили, что с мушке…

— Мне лучше знамо, чего и сколько кажный день сработано. Тебе кто право дал мастеров наказывать?

Разумник ты, Федор, а иной раз как дитя малое…

Эх, так и знал, что та история просто так не кончиться.

— Так ты про Гришку рваного? — Был в кузне мужик звероподобного типа, он по молодости увязался с ватажкой, купцов потрошить, только заместо торгашей на местного боярина нарвались, вся гоп компания украсила собой окружающий ландшафт, а Гришеньку, как самого мелкого, отходили батогами так, что шкура со спины лохмотьями слезла. Толи палач пожалел его, бил только чтоб кожу порвать, толи ещё почему… Короче, оставили его под осиной, на которой сушился главарь. Каким-то чудом пацан выжил, но слегка умишком тронулся. Стоит на него только чуток прикрикнуть, бухается на колени и начинает истово молиться. Он не стригся, зарос по самые уши, вечно ходил в одной и той же рубахе, кажется менял её раз в год на пасху. Но мастер от бога, лучше него никто не мог работать у домницы. У него глаз алмаз, температуру выдерживает безо всяких градусников и пирометров.

— И про это. С ним ты что сотворил? Чем тебе убогий не угодил?

— Да не трогал я его, только и сказал в сердцах, слово бранное. Нужен мне этот сирота. Мимо проходил, они там…

— В плавильню почто приходил?

— Говорю же, мимо проходил.

— А зачем зашел?

— Так мне обещали клин отлить, как я тебе сказывал, для пушки скорострельной, хотел посмотреть, готово али нет.

— А с мастерами почто собачился?

— Дались они мне, пришел, спросил, ответили — что не готово, ругнулся и пошел к себе.

— Мне другое сказывали. Пришел, мол, Федор, злющий аки змей, токмо искры из глаз не сыплются и с порога начал народ поносить почем зря.

— Брешут, вот те крест, брешут, — Я перекрестился и с самым честным видом уставился на мастера.

— Кто и брешет, так это ты, — Он вытянул в мою сторону палец. — Был я там и всё видел.

'упс'

Мой честный вид начал истаивать, как ночной туман под утренним ветерком, и скоро от него остались только клочья. Мне осталось только развести руками и склонить в покаянии голову.

— Не об этом речь веду, я сам туда шел, поторопить иродов, на седмицу ужо опаздывали. В кузне, что сотворил? — Маска милого дедушки, постепенно слезала с лица Анисима и передо мной, скоро уже сидел убеленный сединами начальник, жаждущий моей крови.

— Ведомо ли тебе, Федор, сколько на тебя писулек писано? Зараз отвечу, много. Хватит на то чтоб в приказ тебя сдать как вора. Ежели не знал бы, скока ты своих грошей в дело тобой затеянное положил, давно бы стрельцы в темную сволокли. Вот намедни, от кузнеца пришлого, не казне урок даешь на прибыток, а своему животу на потребу…

'От сука сиволапая, тринздец тебе Ефросиньюшка. Бля, гадом буду, тварь поганая, отдашь ты мне мои денежки, с процентами. Три алтына красная цена за оправку, вот как хочет, так и отдает, правдолюб хренов. Вот это оперативность у местных стукачей…' Я только головой покачал от таких мыслей, и озвучил вопрос.

— это кто ж такой умный, уж не Ефросиний ли?

— А ежели и он? Было такое?

— Было. Что ещё этот наветчик на меня показал? Сказывал ли он, что задаток взял на уголь и уклад?

Сказывал, как сговорились мы опосля, за ножи те, им три алтына получить в уплату должен? — Потихоньку я начал закипать, от несправедливых обвинений. — Добра мне желатели, ещё чего на меня кажут?

— Не положено, на государевой…

— А я что за каждым ходить должен, — Перебил Анисима, поняв к чему он клонит, — В кузнечном ряду за деньгу горн на день взять можно, мне, что надо было на пальцах объяснять, кому, где, чего и как делать? Анисим, я даже в уме не ведал, что он здесь делать будет. — Я почти что выкрикнул эти слова ему в лицо.

— Никто ему здесь и не дал бы. А на меня не кричи, молод ещё. Молоко на губах не обсохло, телепень. — И с силой стукнул по столешнице, аж кувшин подпрыгнул, а чарка на бок упала, благо пустая была и ничего не разлилось.

— Вот что Федор… — Анисим замолчал, покусывая седой ус и внимательно смотря мне в глаза. Потом словно решившись, продолжил, — Поведай мне, откуда ты родом, кто твои родители, где учился мастерству своему?

— Так я же все уже рассказал.

— Как на духу, правду поведай. Мниться мне, что не тот ты, за кого себя выдаешь.

— Это как не тот? Он самый и есть…

— О тебе токмо два человека просило, они про Федора, племяша Никодимова и сказали слово, сам медник, да Степан, стрелецкий десятник.

— Так там ещё боярин…

Анисим поморщился, — За мзду сей муж, на черта укажет и будет говорить, что это ангел. Более никто до прошлой осени, никогда и нигде Федора, не встречал. Други мои в Клину всех опросили, не видели тебя тама, но вот в селе Рогачевском, тебя помнят.

— Так я приехал из…

— Ой, Федька, не бери грех на душу, узнавал я давеча у купцов тамошних, нет такого мастера в городе сим, и никогда не было. Не нашего в тебе много, вроде говор твой московский, но слова по-другому говоришь. Лаешься, больно уж заковыристо, речь-то бранная, но ты словеса по-особому произносишь с чего обида горше. Одежа твоя, не нашенская, и не ходишь, а словно жеребец молодой носишься, нет в тебе степенности. — Произнося все это, он не отводил от меня взгляда. И с каждым словом, мне становилось всё неуютнее, и тревожней да игра в гляделки надоела.

— Что ты знать хочешь?

— Кто ты и из каких мест.

— Анисим Михайлович, — начал с некоторым пафосом в голосе, на миг замолчал и продолжил обычным голосом. — Меня действительно зовут Федор и родился в городе Москве, где проживал, живу сейчас и буду жить дальше.

— Самозванец! — Сказал, как припечатал Анисим, с какой-то гримасой брезгливости на лице.

— Нет, не самозванец. Это истинно так, только… — Я замолчал, пытаясь подобрать определения помягче.