Записки империалиста

— Ты, Алексей Константинович, когда пообщаешься с солдатами поближе увидишь сам, что, это за люди. Сколько в них всего, силы сколько. Россию увидишь в них.

— Я, даже тебе главного героя придумал. Василий Тёркин. Хороший солдат, человек, балагур и весельчак в меру и в тоже время скромный, лишнего себе не попросит, но, и своего не упустит. Далеко не трус, когда надо выйдет охотником в числе первых и в тоже не лубочный герой одним махом, — говорил я, а Толстой смотрел на меня.

— «Бой идёт святой и правый. Смертный бой не ради славы. Ради родины своей». Такие мне строки пришли. Используй их пожалуйста, — попросил я, взяв их у великого Твардовского немного изменив.

— Поэму о войне, простом солдате? А ведь до этого никто не писал подобное, — задумчиво сказал Толстой.

— Почему? Писали, — сказал я.

— Кто!?

— Гомер. Илиаду, — был мой ответ. И я сам начал смеяться первым своей шутке.

— Да, Лермонтов «Бородино» нам дал, а, ты, поэму напиши. Настоящий поэт он про простую жизнь и людей должен уметь. Пушкин Онегина, ты, Василия Тёркина, — раззадоривал я Толстого. Гомер, Пушкин, Лермонтов, Твардовский достойный ряд, чтоб встать рядом. И было видно, что он, поэт Толстой, начинает загораться моей идеей. Так, то лучше. А то собрался он, церемониймейстер двора, что по табелю о рангах равно подполковнику в бой идти. А Князя Серебрянного, «Колокольчики мои, Цветики степные! Что глядите на меня, Тёмно-голубые?» Кто будет писать? Пушкин что-ли!? А на меня смотрел автор надеюсь этих будущих строк. Изучал. Александра он то хорошо знал, с детства, на себе даже катал по Зимнему дворцу во время игр.

— Да, Алексей Константинович, другим я стал. Не совсем я тот Александр, которого ты знал, — пошёл я в атаку, чтоб лишнего не надумал обо мне Толстой.

— Ты, сам здесь станешь другим. Более настоящим, что ли. Ты ещё в состоянии живёшь ДО войны, а я уже на войне. Ты поймешь о чём я. Повоюешь, пообщаемся с севастопольцами. Сам поймёшь, объяснять не буду. Поймёшь, обдумаешь, напишешь. Ты сможешь, я знаю, — говорил я молчавшему поэту и человеку, который Россию любил больше себя.

— Ты, главное пиши об этой войне правду. Про страх, кровь, грязь, без тебя напишут, расскажут. А, ты, расскажи ради чего это война, за, что Россия воюет. Так, чтоб она сама, Россия, это поняла и запомнила, — говорил я глядя на Алексея Толстого.

— А, теперь давай-ка вот, что, сделаем, — сказал я и начал снимать с себя мундир, под удивлённым взглядом своего собеседники. Снял, засучил рукава рубашки, и поставил правую руку на стол.

— Силушкой померяемся. А то ты меня раньше борол, но, я здесь не на печке лежал. Давай, давай.

Толстой тоже снял мундир и с загоравшимися огоньками в глазах закатывал рукава. Занял свою позицию напротив и мы взялись хватом руками. Рука у поэта была размерами весьма непоэтической.

— Насчёт, три. Я считаю, — сказал я. И на «три» попробовал рывком и телом одолеть Толстого. Хрен наны. Рука у него ушла вниз от неожиданности, но, он её удержал и несмотря на мои немалые усилия и пыхтения, завалил меня. А силушки у меня здесь уже было будь здоров. Значит верно писали, что автор «Средь шумного бала, случайно…» обладал силой не только слога стихотворного, но, богатырской.

— Ты, Алексей Константинович, покажи свою силу, солдатам, матросам. Удиви их. Они тебя и зауважают. Через неё сойдись с ними на работах. Уж, не погнушайся. Я сам тут пушки таскал, — сказал я, когда немного отдышался.

После этого мы за ужином уже говорили о делах нынешних и будущих, войне. И в ходе разговора я приходил к мысли, что Алексей Константинович Толстой свой человек. Не свои добровольцами на войну, которую не выигрывают не ездят. После этого нашего разговора я начал питать надежду, что очередной Толстой станет ещё более полезным для России, а, от своего таланта им всё равно не уйти. Вот их таланты, я и пытался направить в более нужное русло, чем вспашка земли и зеркало русской революции.

Был ещё один Толстой, который проявил себя во времена Александра Второго и Третьего. Был он министром просвещения потом главой МВД. Фигура противоречивая при Александре — отце был реформатором, при Александре — сыне стал консерватором. Впрочем, удобный человек, кем надо в данном случае мне, тем и будет.

Занялся я в Крыму ещё одним направлением близким к литературе, эпистолярному жанру. Точнее подметными письмами. Писали их в Севастополе, Крымской армии на всех языках армии противника и во время вылазок оставляли на их позициях или отправляли с везунчиком к своим, которого не убили и не взяли в плен. А сделали почтальоном.

О чём писали солдатам противника? О войне. О том, за кого они здесь воюют. Сначала задавали им это вопрос, потом в письме предлагался правильный вариант ответа. За деньги, только не для себя, а, для дядей, которые на войне делают деньги. Сообщали чем может для них лично эта война закончиться. Смертью, от пули, штыка, осколка, ранения, болезни, увечьем или пленом и достаточно долгим. Далее поступало предложение покончить с войной для себя, перейдя к нам. Нет. Не в плен. А в состояние временного пребывания в России по причине нежелания воевать с ней. Жизнь, здоровье, кормёжка и быстрое попадание домой, быстрее чем пленные, после войны гарантировалось.

По мере появления взятых в плен, начали писать и сами пленные. Указывали своё имя, фамилию, звание, часть, чтоб те, кто будет читать листовки могли понять, что это пишут их бывшие сослуживцы. Письма от таких авторов старались доставить в те части где они служили. Писали они, что живы, здоровы, не в Сибири, что, их кормят, не обижают, о том, как много у русских войск и вооружений и зазывали к себе. То есть переходить к русским. Больше всех перешедших к нам бойцов информационного фронта было конечно среди турков. За это давали послабления режима, лучше кормили, освобождали от работ. Они писали своим остаткам войск в Крыму и их письма уходили в Карс, в Дунайскую армию.

Письма европейцев должны были попасть в европейские газеты, к родным пленных. Пусть в Европе складывается твердое убеждение, что эту войну им не выиграть. Желающих среди пленных европейцев было меньше, чем у турков, но, были, и постепенно их число росло. Среди пленных запускали слухи, что после войны им быть в плену пока их страны и они сами своим трудом не возместят убытки, нанесённые войной России. Срабатывало. Больше всех было сардинцев из тех, кто стал работать на нашей стороне.

С ирландцами, шотландцами, валлийцами, как я и хотел вели отдельную работу, просветительскую. Повышали им уровень знаний по истории взаимоотношений между их народами и англичанами. Такие занятия как мне сообщали вызывали немалый интерес у солдат НЕ англичан британской армии. И не только потому-что это было вместо работ. На момент моего отъезда уже пошли драки между англичанами и не англичанами, в том числе и среди офицеров. Пленным европейцам здесь устроили Евросоюз. Европеев не делили по странам, содержали вместе, сплошной шенген. И мечта турков сбылась… их включили наконец-то в него. Заодно и египтян. Так, что среди французов, англичан, ирландцев, шотландцев, тоже находились желающие послужить России. Некоторые из них даже вызывались охранять англичан. Турок в этом деле было опять больше всего. Что ж Россия, это страна возможностей. И не англичане получили возможность охранять англичан. Мусульмане не мусульман и наоборот. Европа уже начала узнавать об этом. Пусть потом Энгельс напишет, что в России нет демократии и свободы. Завались.

Понятно, что следующим этапом шла вербовка среди пленных. Особый упор я распорядился делать на ирландцев, шотландцев, турков и египтян. И конечно не только рядовых, сержантов и офицеров, да побольше. Офицеров, которых с нашей стороны не заставляли работать, как я и планировал содержали за свой счёт солдаты. О чём им было сказано сразу. Это добавляло ещё больше экспрессии в палитру взаимоотношений среди в пленных.

Севастополь и Крым я оставлял вполне спокойным за их будущее в этой войне. Мои усилия вкупе с Барятинским, Нахимовым, Пироговым, Тотлебеном, генералами и офицерами армии, гарнизонов и конечно солдат и матросов давали мне уверенность в том, что Севастополь армии союзников не взять. Керчь, Кинбурн даже если туда придут броненосцы тоже им не пройти. Их будут таранить, но, не дадут пройти.

Эти месяцы изменили не только ход войны, они сделали людей другими. Пусть это и громко прозвучит, они ощутили себя непобедимыми. Они терпели поражения, оборонялись, и, их не одолели. Теперь они сами побеждают. Наверно, это можно сравнить с эффектом от победы под Москвой в 1941 — м, и ещё больше со Сталинградом. Когда пришло осознание, что, и, мы, можем побеждать. И оба Толстых, Краевский, Катков, Некрасов и другие как раз это должны увидеть, написать об этом, чтоб это осознала уже и Россия. А, когда она это сделает, её уже точно не победить. Кто-то сказал: «Россия, русские побеждают, тогда, когда, считают, что они правы». И война 1812 года это чётко показала. Кто умный это уже наверно понимает, кто, нет, ему дай Бог постараются это объяснить. Я надеюсь, что княгиня Ливен, Тютчев, Горчаков найдут таких людей, которые растолкуют это другим в столицах противников. А моя задача добавить ещё масла в огонь, то есть врезать по союзникам ещё и ещё. Теперь на Балтике.