Записки из сабвея, или Главный Человек моей жизни

Я стал хорошо ловить, получил кличку Петросей, и мне наладили большую люльку. Облавливать удавалось почти всех, но только не Мишку Хламова. Он постоянно был пьян, не брезговал ничем, мог проглотить три таблетки седуксена, запив их стаканом водки шацкого разлива. Порой падал замертво у костра, прожигая штаны и телогрейки, но к рассвету, когда я, с хорошим уловом, мысленно торжествовал победу над Хламом, он просыпался, таращил оловянные глаза и исчезал. А часа через два, ещё пьяный и полумёртвый от усталости, выходил из утреннего тумана и пёр рыбы в два раза больше, чем у меня.

– Петросей, тебе рыбки дать?

– Давай, Миша, всё тебе тащить будет легче…

Рыбы Хламов никогда не жалел, а вот на деньги был очень жадный – в том смысле, что если взаймы возьмёт, то уже никогда не отдаст. Водкой мог поить кого угодно, куском последним делился, а деньги – нет. Главное – на них всё равно бухла со жратвой купит и будет угощать… Вот ещё одна загадка русской души!

А с Васькой был такой интересный случай, а вернее два. Первый – ночь была тёмная, безлунная, и он, черпая воду для чая из Пехорки, не заметил, как зацепил гондон, который мы и запарили вместе с первяком. Уже потом, когда захотели вторяка замутить, презерватив был обнаружен, и вторяк пить мы не стали.

И не спели любимую песню на мотив «Синего платочка»:

Первяк! Вторяк! За ними канает третьяк,

Чаю глоточек, плану кусочек – и настроенье ништяк!!!

Другой случай приключился холодной зимней ночью. Мороз минус двадцать, а вода в Говнюшке тёплая. В подъёмник набивается всякая грязь и гондоны, и люльку нужно периодически встряхивать, удаляя из неё ненужные дары речки. Во время такого процесса очищения один из «пойманных» презервативов высоко, как с батута, взмыл вверх и коршуном опустился на зековскую ушанку Василия. Первым это увидел Мишка и жестами показал нам, чтобы помалкивали. Мишку в общем все боялись, только один я как начальник по службе иногда мог его, пьяного, уговорить не жечь сараи у реки или не приставать к пассажирам автобуса.

Мне и самому стало интересно, что будет дальше – свалится гондон с шапки или нет? Презерватив, в клочья изодранный то ли неутомимым любовником, то ли голодной щукой, всю ночь провисел на козырьке ушанки, а к утру стало совсем холодно, так что резиновое изделие вмёрзло в нее намертво.

До электрички мы доехали на автобусе. Вид Василия сильно удивил и взбодрил унылых, сонных пассажиров, мы же всю дорогу ржали, как обкуренные. Смех наш насторожил Ваську, и он то и дело ощупывал ширинку на брюках или проверял, нет ли говна на рифлёных подошвах его резиновых сапог.

В электричке мы организовали завтрак. Ребята выпивали и закусывали. В тепле вагона гондон отлип от шапки и плавно шмякнулся на недоеденный бутерброд Василия. Он жутко разозлился, стал махать кулаками, и вагон наполовину опустел. Я понял, что не зря его сажали за хулиганство, и тоже перешёл в другую часть вагона. Хламов, однако, быстро успокоил корешка, налил ещё водки, и мы все опять подружились. Васька так и не понял, как гондон попал на еду – он полагал, что кто-то из нас зло подшутил над ним, бросив эту мерзость на бутерброд. Поэтому так и взбесился.

Уволили Мишку по статье. Он не ходил на работу месяца два, потом пришёл поддатый, глаза его сияли от счастья:

– Петросей, а сына моего Мишку за грабёж посадили!

– А сколько сыну лет?

– Пятнадцать!

– А ты-то что такой довольный?– Так алименты платить теперь не надо, и работать тоже. Буду только рыбу ловить!

Я с ним проловил ещё пару лет. А через полгода после моего отъезда в Нью-Йорк Мишку насмерть упоили армянские беженцы, дабы завладеть его квартирой в Раменском, неподалёку от платформы «47-й километр».

Абузина

А вот с Колей Берковским нас связывала крепкая дружба на почве бывшего алкоголизма, охоты и рыбалки, а годами позже – и прелюбодеяния с Галкой Абузиной, подругой Марины, очень доброй пьющей женщиной, которая давала всем, а нам с Коляном – сразу обоим. Впервые мы на пару с ним огуляли Галку в моей быковской квартире.

До этого ни я, ни он участия в групповухе с ней не принимали. Просто Берковский трахал Абузину раньше, а я позже, но по отдельности. А тут мы не были уверены на сто процентов, подпишется ли она на такой секс. Затарились водкой и закуской, входную дверь оставили приоткрытой – Галка вот-вот подойдет. Я и говорю:

– Николай, я вот чего думаю: чтобы промашки не было, давай софу застелем, разденемся и ляжем. Она придёт, увидит двух голых мужиков – и куда ей деваться? К нам в постельку и нырнёт!

Лежим мы под одеялом, ждём, когда предмет вожделения появится, смотрим друг на друга, серьёзные такие, – и тут Колян как заржёт:

– Петруха, прикинь, если вместо Галки сейчас Марина заскочит и увидит нас голых в постели? Интересно, что хуже: если б Маринка нас с тобой в койке застукала или уже втроём, с Галкой?

Секс на троих, он же «а ля труа», как его называют в народе, имеет свои неоценимые преимущества.

Во-первых, вдвое увеличиваются шансы оставить партнёршу удовлетворённой, что для нас с Коляном было делом чести.

Во-вторых, можно наблюдать совокупление, да и оральный секс, вживую, а не по видаку. Видак к тому времени всем уже наскучил, хотя, надо признаться, когда я в первый раз увидел запись порнухи на квартире моего хорошего друга Юрия Юрьевича, меня так сильно пробило, что я впал в сексуальный ступор и чуть не потерял сознание от желания ебаться. Маринка хоть и присутствовала при просмотре видео, но уединиться нам было негде, квартира-то однокомнатная – и я медленно побрёл в совмещённый санузел подрочить. Зато потом, ночью, я радостно трахал Марину под свирепый храп хозяина жилища.Да, и о третьем преимуществе. Чувство вины из-за измены супруге тоже как бы уменьшается вдвое – нет никаких многозначительных взглядов, задушевных разговоров, букетов и признаний в вечной любви… Зато есть бутылка водки для Галки, колбаса, солёные огурцы и хлеб на всех, а потом продолжительный секс с обострённым оргазмом и глубокое физиологическое удовлетворение. А в итоге – повышенный интерес к жене, что очень способствует счастливой семейной жизни.

Измена

А жили мы с Маринкой счастливо… Я, правда, несколько раз уличал её в неверности. Первый случай я воспринял очень болезненно. В лесочке, недалеко от зверофермы посёлка Родники, в середине мая восемьдесят второго, мы небольшой компанией – человек семь – отмечали годовщину свадьбы Маринкиной подруги Ланки. Мясца пожарили, водочки попили, запьянели, и по дороге домой Марина начала скандалить без всякого повода. Мы поругались, и я с полпути свернул к бывшему сослуживцу по НИИПЗК Владу Губскому. С ним мы добавили малость, работу вспомнили, знакомых общих. Часа два просидели.

К полуночи пошёл я на Северную, но Марины дома не оказалось. До рассвета просидел на лавочке у подъезда – ключ от квартиры она мне ещё не давала – и пошёл спать к Танюше. По пути заглянул к Ланке. Та через дверь заспанным голосом сообщила, что Маринку не видела со вчерашнего вечера.

Около десяти утра в окно террасы постучал Витька Егорочкин – Марина сгоняла за ним в Быково. Он вызвал меня на улицу, где «пропащая» и ждала меня. Смотрела на меня виновато, её сильно колотило.

– Петь, пойдём домой…