Записки министра

Перегибщики встречались на самых разнообразных поприщах. Неподалеку от нас, в Старицком уезде Тверской губернии, лозунг, что коммунизм — это Советская власть плюс электрификация всей страны, поняли как указание любым способом заняться электрификацией. Создали комиссию из людей, «понимающих» суть дела. Те не заставили долго ждать себя и внесли идею заложить в городе основу тепловой электростанции в виде паровоза. В девяти верстах от Старицы проходила железная дорога Ржев — Торжок. Подъездных путей к ней не существовало. Тогда местные мудрець: постановили мобилизовать все трудоспособное население города и притащить паровоз волоком.

Начальник ближайшей железнодорожной станции «не заметил», как у него с рельсов стянули огромную машину. Прямая дорога к городу лежала через топи и леса. Пока одни тащили груз весом 12 000 пудов, другие гатили болото и рубили просеку. За несколько выходных дней сумели преодолеть половину пути. В заболоченном овраге паровоз съехал с бревен и погрузился в топь. На том и кончилась в те дни «электрификация» Старицы. Виновников самоуправства строго наказали.

Не следует думать, что продинспектор занимался только проверкой, контролем и тому подобными делами. На нем лежали и организаторские функции, связанные, в частности, с помощью земельному отделу в повышении урожайности и кооперировании крестьянства. Урожаи в нашем уезде были низкие. В 1923 году собрали с каждой десятины ржи в среднем 55 пудов (то есть менее 9 центнеров), картофеля — 524, ячменя — 32 и льняного семени — 22 пуда. Хотя в свое врем:: столыпинская реформа не оставила у нас заметного следа в смысле разложения крестьянской общины и поэтому оторванных от деревни отрубников и хуторян было в уезде немного, общая техническая отсталость и бедность очень мешали повышению производительности труда. Из 19 233 крестьянских дворов в 3497 не имелось лошадей, в 2859 не было даже и плугов. О сельскохозяйственных машинах лишь мечтали. Добиться повышения урожайности можно было, лишь кооперируя крестьян в артели. Создавались комитеты сельской взаимопомощи, причем первый из них появился как раз у нас в Сестрорецкой (бывшей объединенной Борщсвско-Соголевской) волости, за которую я отвечал как член укома. Комитет повел агитацию за кооперирование бедняков и середняков, однако сразу успеха не добился. Пора массовой коллективизации сельского хозяйства тогда еще не пришла.

Несколько лучше было в уезде с государственными имениями совхозного типа, хотя и они отчисляли в госфонды небольшие средства. Александровский, Карачаровский и Навашинский племенные и семенные совхозы поставляли населению за плату породистых бычков-производителей и сортовые семена. Мамонтовский птицесовхоз служил лишь базой для обучения студентов сельскохозяйственных институтов. Оленинская и другие государственные дачи использовались под дома отдыха. Более всего проку было от Болдинского и Дулеповского конзаводов, выращивавших чистокровных орловских рысаков. Но и это были, как видно по самому их характеру, хозяйства весьма специфические. К торжеству социалистических отношений в деревне мы пока что только еще шли, и за него нужно было еще бороться и бороться!

Рубль на московском фоне

Опять в Москве. — Налоговая инспекция. — Границы моего района. — Крепче держи руль госмашины! — Кое-что о цифрах. — Борьба за здоровые финансы. — Аверс и реверс.

На рубеже 1923 и 1924 годов произошло временное слияние продовольственных органов с финансовыми. Появилась возможность подумать о том, чтобы продолжить образование. Мое намерение было одобрено. Поклонившись родным местам, я направился в Москву.

Кем же я буду? За размышлениями в поезде незаметно промелькнуло время. Ступая по булыжнику шумной привокзальной Каланчевской площади, я делал, даже не подозревая, конечно, о том, свои первые шаги к карьере финансиста, занявшей последующие 45 лет моей жизни.

Однако радостное волнение, вызванное неясной перспективой и смутными надеждами, омрачалось известием о кончине старшего брата Алексея. Смолоду я привык брать во всем с него пример, под влиянием его самого и его друзей начал принимать участие в революционных событиях и всегда гордился тем, как он, в годы гражданской войны ответственный работник ревтрибунала, непоколебимо защищал от врагов дело грудящихся. И вот Алексея больше нет. Никогда я уже не увижу его крупную фигуру, не услышу его глуховатый низкий голос, не расскажу ему о своих делах, не получу его мудрого совета…

Сначала я отправился в Московский Созет народного хозяйства. В секретариате мне сразу же захотели дать назначение, связанное с контролем продовольственного дела, но я взмолился направить меня на учебу, и меня послали в соседний дом, в распоряжение Народного комиссариата финансов СССР. Там повторилась та же картина. Меня направили в центральное управление налогами и государственными доходами, а там распорядились использовать меня в системе финансового контроля. Так я оказался в другом крыле здания, ставшего столь знакомым мне впоследствии. Сколько раз я, налоговый инспектор, сиживал здесь на заседаниях, слушал исполняющего обязанности наркома финансов СССР Н. П. Брюханова и начальника финансово-контрольного управления А. И. Вайнштейна. Сколько раз затем шагал я привычными лестницами…

Учебная скамья опять ускользнула от меня, и я получил назначение на работу в Московский финансовый отдел, размещавшийся тогда на площади Революции. Раньше тут заседала Городская дума. Купцы, чинные земцы, благообразные попы подъезжали на рысаках к прекрасному зданию и важно шествовали «решать дела мирские». Ныне же вместо буржуазии, выброшенной революцией, широкие красивые коридоры заполнили советские служащие. Мелькали черные и синие косоворотки, подпоясанные наборными ремнями сатиновые рубашки, порой виднелись украинские рубашки с расшитыми рукавами. Всюду царили оживление и деловая суета, характерные для большого учреждения.

Заведующий отделом Ф. А. Басиас долго слушал меня не перебивая, а потом негромко и спокойно сказал:

— Даю вам слово, товарищ Зверев, что по истечении года вы будете направлены на учебу. А сейчас зайдите в налоговое управление к Л. П. Бобылеву. Вам дадут назначение в Рогожско-Симоновский городской район. Вы приобретете там полезные практические навыки, и это облегчит вам в дальнейшем повышение своей квалификации.

И вот я — в налоговом управлении. Как же решится моя судьба? Что стану я делать?

— Ваш пост, товарищ Зверев, — налоговая инспектура Рогожско-Симоновского района Москвы, — сказали мне в управлении. — Исчисление и взимание прямых и косвенных налогов, а также налогов местных и сборов — вот ваш непосредственный участок работы. Однако заниматься придется и многим другим. Идет напряженная борьба. Частник не просто конкурирует с государством, но и пытается перейти в наступление. Подняла голову дореволюционная дрянь и нечисть. А в наших органах не все ладно. Кое-кому не хватает большевистской принципиальности, и нэпманы пользуются этим. Хорошо, что партия посылает к нам проверенные кадры. Вникайте поскорее в дело. Сначала познакомьтесь с районом, потом примите бумаги и беритесь за работу.

Немало озабоченный, шагал я в общежитие, неся под мышкой справочники и инструкции. Итак, впереди новое поле битвы: молодой советский рубль в опасности…

Потянулись дни, заполненные до отказа чтением специальных изданий, изучением финансовых смет учреждений и предприятий, проверками и ревизиями. Напряженная работа целиком захлестнула меня, первоначально не оставляя времени ни на что другое. Зато расширялся мой кругозор, росли знания. На смену лихорадочной организационной деятельности в уездном масштабе пришла не менее сложная, по практически протекавшая совсем в иных формах деятельность районного финансиста. Немало любопытных для себя и даже странных «открытий» сделал я в те дни. Одно из них связано со «Словарем для шифрованной корреспонденции».

Этой книгой, выпущенной в 1921 году по указанию Народного комиссариата финансов и отпечатанной в типографии коллегии НКФ, мы пользовались при необходимости в некоторых служебных ситуациях. Полистав ее, я с удивлением обнаружил, что она отлично пригодилась бы дореволюционному чиновнику, но очень мало подходит для советского учрождения. Через четыре года после социалистической революции анонимный составитель «Словаря» разъяснял, как зашифровывать в служебной корреспонденции такие слова, от которых уже пахло нафталином. Зато он старательно избегал всего, что составляло теперь неотъемлемую часть нашего лексикона. Читатель мог обнаружить в книге такие слова, как «император», «вдовствующая императрица», «царь», «августейший», «князь», «цесаревич», «коллежский асессор», но не было в словаре слов «большевик», «империализм», «интернационал», «интервенция», «комиссар» и другие. В словаре имелись «егермейстер», «великий князь» и «статский созетник» и отсутствовали «социализм», «советский», «коммунизм», «трудящийся», «наркомат». Почему же книга с налетом старорежимной плесени находилась в 1924 году в официальном употреблении? Да потому, что другой пока не было.