Записки министра

Впрочем, это лишь небольшой штрих. Совсем иные «открытия» сделал я, когда знакомился с подотчетным мне в финансовом отношении Рогожско-Симоновским районом, чрезвычайно интересной частью тогдашней Москвы. Район начинался углом в центре города, возле площади Ногина, простираясь к востоку от старинного огромного здания Гранатного двора. Некогда тут находился артиллерийский склад, перед революцией размещался Воспитательный дом, а в 1924 году — Дворец труда с добрым десятком учреждений, включая ВЦСПС и Профинтерн, и различными выставками. Одна из них, при культотделе ВЦСПС, произвела на меня особенно сильное впечатление, ибо была первой специальной художественной выставкой, которую я увидел в своей жизни. Яркость впечатления, вынесенного от ее осмотра, объяснялась, однако, не только новизной ощущения, но и подбором самих картин, посвященных истории рабочего класса. Некоторые из них навсегда врезались в память. Как ученик первого класса запоминает на всю жизнь, за какую парту он сел, кто был с ним рядом и что сказала учительница в его первый школьный день, так и я до сих пор не забыл, в какой комнате и на какой стене висели картины Н. Касаткина «Углекопы. Смена», Г. Савицкого «Кожевенный завод», П. Радимова «Шахта», Н. Шестопалова «Расстрел», Н. Терпсихорова «Швейная мастерская», Б. Яковлева «В старой Москве», Н. Зайцева «Молодой рабочий». В следующих залах были выставлены скульптурные портреты известных революционеров… Мимо Дворца труда северная граница ныне не существующего уже района шла к Воронцову полю. Знакомясь с районными учреждениями, я сразу обратил внимание на дом 2-го Клуба политэмигрантов. Здесь можно было встретить видных деятелей Коминтерна.

В то время лишь две пятых нашего района были замощены. То, что сейчас привычно горожанину с раннего детства, в 1924 году выглядело совершенно иначе. Электрических фонарей па улицах было еще мало, в основном светились газовые, а кое-где даже керосиновые. Их отблески ложились на стены неровного ряда домов; чем ближе к окраине, тем больше попадалось деревянных зданий.

Пересекши Земляной вал, граница района вела к Яузе. На реке кипела работа: обветшавшие мосты приводились в порядок. Их не чинили десяток лет, и я помню, что одно из первых ассигнований, правильность расходования которого я проверял, было отпущено как раз для этой цели. В том году москвичи отремонтировали 24 моста через Яузу и все восемь — через Москву-реку. За Яузой лежал огромный пустырь. В центре его находилась колокольня Спасо-Андроньевского монастыря. Монастыри и церкви попадались в столице на каждом шагу, являясь непременной и характерной частью московского пейзажа. Но даже на этом фоне резко выделялась грандиозная Андроньевская колокольня. В монастыре были похоронены основатель русского театра великий актер Ф. Г. Волков и Андрей Рублев.

По Золоторожской улице шла дорога к площади Красных курсантов. Неподалеку начиналась восточная граница района, а на юге она достигала Симонова монастыря с его мощными стенами и своеобразной трапезной палатой в стиле славянского барокко. Там я наткнулся на могилу еще одного человека, чье имя было мне раньше незнакомо: С. Т. Аксаков. Расспросив о нем, я взял в библиотеке его повесть «Детские годы Багрова-внука». Насколько сильное впечатление произвел на меня необыкновенно чистый и образный язык писателя, настолько же резко почувствовал я контраст между жизнью помещичьего сына и какого-нибудь крестьянского мальчика вроде меня. Я поневоле все время сравнивал читаемое с тем, что сам испытал в детстве.

Рогожско-Симоновский район по социальному составу его жителей был довольно пестрым. Я узнал об этом, как только взял в руки налоговые документы. Подоходный налог на 90 процентов платили трудящиеся. В столь огромном районе налог на сверхприбыль поступал в казну всего от 150 человек. Квартирный налог значился лишь за 1600 лицами. Земельная рента поступала от 3,5 тысячи человек, а оценочный сбор (с лиц, имеющих доходы от строений) — также с 3,5 тысячи. Поглядел я на эти цифры и тотчас вспомнил инструктаж в Мосфинотделе. Да, рубль тоже был ставкой в напряженной и пока не затихавшей классовой борьбе. А на другом социальном полюсе находились рабочие — 30 процентов районного населения и советские служащие — 27 процентов. Эпоха — трудная, суровая — вторгалась и сюда. Возле бирж труда стояли в очередях безработные. 11 процентов составляли иждивенцы, 9 — кустари, 8 — прислуга, 2 — лица свободных профессий, 1 процент — владельцы частных предприятий и рантье. Не хочется ли читателю оглянуться и посмотреть вокруг себя, чтобы почувствовать, каким далеким кажется это время?

Примерно половину районных рабочих составляли металлисты (18 процентов), железнодорожники (9), текстильщики (8), швейники (7) и печатники (6). Прочие растеклись по мелким профессиям. Эти пролетарские кадры группировались вокруг фабричных и заводских корпусов, живя в основном неподалеку от них. Район славился такими гигантами, как «Серп и молот», «Динамо», «Амо»; такими предприятиями, как Главные вагонные мастерские, «Парострой», Платиновый завод, «Котлоаппарат», «Клейтук», «Мельстрой», «Руска-бель», завод имени Баскакова, «Трубосоединение», «Пролетарский труд», завод подъемных сооружений, «Гален», фармацевтические заводы № 12 и 4, «Красный путь». В районе находились многочисленные предприятия городского значения: Бердо-ремизная и Кардо-лентная фабрики, Трамвайный парк, Колбасный завод, «Красная звезда», «Юная коммуна», 2-й ремонтный завод Главполиграфа, «Искромет», Механический завод, бойня с Альбуминовым заводом, «Красный конфетчик», безномерная фабрика (бывшая Александренко) и фабрика промкооперации (бывшая Остроумова), а также типографии «Правды», «Рабочего дела» и «Бедноты». Наконец, здесь имелся ряд мелких предприятий (вроде «Москвошвей» № 4, 8, 23) и частные промышленные заведения.

Мне надлежало «переварить» всю их финансовую документацию и контролировать денежную отчетность. Не обладая в то время необходимой теоретической подготовкой, я никогда не справился бы с делом, если бы не помощь партийных организаций. Я попросил секретаря райкома РКП (б) В. И. Полонского извещать меня о собраниях партячеек на предприятиях, бывал на этих собраниях и поддерживал контакт с партийными бюро. Заодно, слушая выступления и посещая бухгалтерию, знакомился с самой работой фабрик и заводов, с пролетарским бытом. Все это особенно пригодилось мне десять лет спустя как председателю райисполкома, а потом секретарю РК ВКП (б). В 1924 году 117 партячеекро-гожесимоновцев, насчитывавших 6550 коммунистов, на 78 процентов состояли из рабочих (самый высокий процент в Москве). Крупнейшими были парторганизации завода «Серп и молот», Высшего совета народного хозяйства и депо Курско-Нижегородской железной дороги.

В борьбе за социализм каждый отряд передовых граждан СССР трудился на своем участке и у каждого был какой-то свой «лозунг дня». Для нас, работников советского аппарата, главный лозунг 1924 года звучал так: «Крепче держи руль государственной машины!» Его непрестанно провозглашали тогда па всех собраниях и со всех трибун, а смысл его заключался в том, чтобы, опираясь на командные высоты в народном хозяйстве, проложить организационно, политически и экономически путь к социализму.

Налоговая политика Советской власти в годы гражданской войны находила выражение во введении чрезвычайных обложений. Она была острым орудием экономической и политической борьбы с буржуазией и способствовала мобилизации материальных ресурсов для нужд «военного коммунизма». Основную роль играли тогда не планомерные денежные налоги, а методы прямой экспроприации. Значение же налогов постепенно сводилось к минимуму. В 1918 году их удельный вес в государственных доходах составлял 76 процентов, в 1919 году — 18, а в 1920 году — лишь 0,3 процента. Практически налоги не взимались.

Отказ от политики «военного коммунизма», переход к мирному строительству и введение нэпа потребовали установления иных форм экономических отношений в стране в целом, между городом и деревней в частности. Возрождались товарно-денежные отношения, а вместе с ними возрождались и налоги. XI съезд РКП(б) в резолюции «О финансовой политике» указал: «Налоговая политика должна иметь задачей регулирование процессов накопления путем прямого обложения имущества, доходов и т. п. В этом отношении налоговая политика является главным орудием революционной политики пролетариата в переходную эпоху». [4]

4

«КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК», т. 2, 1970, стр. 332.

Теперь налоги следовало использовать для покрытия бюджетного дефицита и оздоровления денежного обращения при сокращении эмиссии бумажных денег. Понадобилось перестроить всю налоговую систему старой России. Раньше она служила интересам буржуазно-помещичьей верхушки, а теперь — трудящихся, особенно неимущих. Ограничивая доходы частников, она стимулировала одновременно рост социалистических отношений в обществе.

К концу 1921 года денежное обращение увеличилось в стране (за счет эмиссии невиданного количества ассигнаций) в 127 раз, а стоимость рубля упала в 5600 раз.

На окраинах Советской России картина была еще более мрачной, ибо там имели принудительное хождение денежные знаки всех тех истинных и мнимых правительств, которые по нескольку раз и в разном обличий сменяли друг друга. Например, на Дальнем Востоке между 1918 и 1921 годами ходили по рукам не только настоящие, по и самые странные и необычные деньги либо заменявшие их «эрзацы»: казначейские обязательства, оккупационные деньги, денежные кооперативные билеты, денежные квитанции, разменные марки, кредитные земские билеты, разменные банковские билеты, расчетные знаки, денежные боны и т. д. Товарищи по работе, находившиеся в годы гражданской войны и иностранной военной интервенции в Приамурье и Приморье, свидетельствовали, что вследствие этой неописуемой чехарды возникла даже особая производственно-ремесленная отрасль по ремонту денег. В китайских и корейских кварталах дальневосточных городов появились лавчонки с надписями: «Руска деньга починяй», «Руски деньги ломайла исправляй», «Деньги починяйла». Хозяева этих лавочек стирали и гладили грязнее дензнаки и «штопали» рваные.

С началом нэпа бюджетная политика резко меняется. В ее основу был положен принцип бездефицитного бюджета. Приняли меры к сокращению государственных расходов и увеличению доходов. Для этого отменили бесплатность услуг, восстановили регулярное взимание налогов, усилили борьбу за экономию, сняли предприятия с финансового обеспечения через бюджет и объединили их в тресты — самостоятельные хозяйственные единицы. Однако голод 1921–1922 годов и обитая разруха не позволили сразу добиться успеха. Слабо ограничиваемая эмиссия бумажных денег продолжалась. С января по сентябрь 1922 года количество денег, находившихся в обращении, возросло еще в 50 раз, а цены на товары — в 35 раз. На денежных знаках, не имевших почти никакой цены, мелькали гигантские цифры: миллион, миллиард. Нормальной единицей стал, шутка сказать, миллион рублей, или в просторечии «лимон». Возвращаясь из Смоленска в Клин через Москву, я по дороге в Наркомпрос, о посещении которого рассказывал выше, зашел в столовую у Охотного ряда. За чай с кусочком хлеба и пятью изюминками (вместо сахара) заплатил внушительное число «лимонов», которые и за настоящие деньги-то не считались.