Записки нечаянного богача 3

— А можем, — продолжил излагать варианты мощный старик, глядя на меня с прежним обсидиановым прицелом, — отчитаться о найденном в трюмах серебре. Только серебре. И возможно, в виде жеста доброй воли, даже передать его почти полностью местным властям. Что скажешь?

— Боюсь, местные не поверят, что тысячетонный галеон возвращался почти порожняком, с сотней-другой тонн серебра, — задумчиво потёр лоб я.

— Это меньшая из проблем. Тут два варианта. Первый: сказать, что золота мы не нашли в принципе. Либо течение замело, либо пираты обокрали, либо подъему не подлежит. Второй: заменить золото на серебро той же эпохи, — второй вариант мощный старик произнес едва ли не по слогам, будто бы имея обоснованные сомнения в моем уровне развития и скорости реакции.

— Мы сможем здесь, на чужой земле, быстро найти восемьсот тонн серебра? — недоверчиво посмотрел я на него.

— Ну, хаметь-то совсем не станем, — откинулся на спинку стула серый кардинал. — Там камешков приметных много. Медь тоже есть, и порядком. Золота на «Сантьяго» было при погрузке порядка шестисот тонн. Можно сто-сто пятьдесят сдать, а остальное поменять на серебро. Предвосхищая твой вопрос — да, пятьсот тонн серебра мы здесь найдём.

Сомневаться в честности Михаила Ивановича у меня до сих пор не было повода, а теперь не было ни времени, ни желания. И дело тут было не в страстном желании обогатиться — мне хватало. Это было чем-то принципиальным, сакральным и философским.

Демократические и толерантные западные страны, испокон веков несшие во тьму дремучей беспросветности ясный огонёк современных ценностей, каждый век разных, всегда забывали о том, как с ними за тот огонёк приходилось расплачиваться. Объёмы ценностей, «спасенных» от заокеанских дикарей конкистадорами и прочими пастырями веры, поражали. Изумляла жадность и ненасытность людей из просвещенной Европы, словно забывавших при виде чужих сокровищ верную истину о том, что в гробу карманов нет. Иди речь о англичанах или американцах, немцах или французах, японцах или поляках — я бы не сомневался ни секунды. Позитивных современных расслабленных лентяев-испанцев жалел секунды три-четыре.

— А свинца вместо серебра им отгрузить нельзя? — повторил я вопрос внутреннего фаталиста, который уже страсть как не хотел расставаться с сокровищами, которых ещё даже и не видел.

— Свинца тогда мало оттуда везли, — с видимым сожалением покачал головой Второв, — но мы добавим, можешь даже не сомневаться. Но в общем и целом ты по такому сценарию не против?

— Я только «за», Михаил Иванович, — решительно кивнул я.

— И не жалко возможных союзников? — хитро улыбнулся он.

— Как сказал как-то царь-батюшка Александр III Александрович, регулярно щёлкавший по носу англичан, «у России два союзника — армия и флот». Остальные — вероятные противники, а их не жалко вовсе.

— Ловко вывел. Но мне понравилось. Сам так же думаю. Чем больше у нас — тем меньше у них. И налогов платить некому, — очевидно, разговор прошёл именно так, как он и предполагал, и настроение серого кардинала явно было приподнятым.

— Хорошо, тогда меняемся, — он обратился к дону Сальваторе и что-то рассказывал некоторое время. Они даже посмеялись пару раз. В конце концов ударили по рукам.

— А как нам поможет с серебром уважаемый ресторатор? — вполголоса уточнил я у довольного деда.

— А он такой же ресторатор, как ты — сварщик, Дима, — мощный старик, кажется, начинал веселиться, как и всегда, когда успешно завершалось какое-то большое дело. — Уважаемый дон Сальваторе — президент той самой «Ассоциации спасения галеонов», что так удачно прислала нам этого пьяницу.

— У них же, если я ничего не путаю, цель деятельности и всей работы — спасти всё, украденное Испанией, для самой Испании, разве не так? — я ничего уже не понимал в происходящем.

— Совершенно верно, Дима. Но есть детали. Всегда есть детали, — неожиданно на чистом русском языке произнесла донья Мария. Внутренний скептик ойкнул и подскочил от неожиданности. Я чудом не последовал его примеру.

— Позволь представить тебе, Дима, Марию Сергеевну Сальваторе, в девичестве Второву, мою двоюродную сестру, — дед был явно доволен абсолютно всем: и моей реакцией, и изящным выходом из ситуации с местными властями, и доброй и спокойной улыбкой, осветившей лицо женщины.

— Очень рад знакомству, Мария Сергеевна, — я поднялся со стула и вежливо поклонился, даже не надеясь, что голос будет звучать ровно и уверенно. Он и не стал. Ну хоть петуха не дал, и то вперёд.

Вернувшись за столы, к семьям, мы с Михаилом Ивановичем выглядели сильно по-разному. Он шутил и балагурил, играл с дочерью и подтрунивал над сыном. Я сидел с лицом, на котором сражались недоумение, сомнение и некоторое недоверие. И постоянно напоминал себе, что не стоит смотреть на донью Марию дольше, чем того требуют приличия. Почему-то каждый её выход на веранду сбивал меня с мысли, или наоборот наводил на массу новых. В том числе о том, что относительно молодой купеческий род, но с возможными глубокими, теряющимися в седой древности, княжескими корнями, до которых пробовал добраться внук основателя династии Второвых, мыслил и действовал вполне себе государственно. Как ещё заручиться поддержкой и обрасти деловыми контактами в других странах, как не отправив туда десант ночных кукушек? Этим умело пользовались все известные мне великие фамилии, от Рюриковичей до прочих Бурбонов, Винздоров и всяких остальных, прости Господи, Шлезвиг-Гольштейн-Зондербург-Глюксбургов.

— С тобой всё в порядке? — на ухо спросила жена. В её глазах плескались беспокойство и непонимание.

— Со мной — в полном, — задумчиво ответил я, — а вот мир, похоже, долбанулся вкрай.

— Обычно так говорят как раз те, с кем всё решительно не в порядке. При погрузке в карету, перед отъездом в сумасшедший дом, — «обнадёжила» Надежда.

— Ну, это уж дудки! Весь мир спятил, а в лечебницу я поеду? Нет уж, — решительно ответил я. — Тем более мне позарез понадобилось в Могилёв, и до тех пор, пока не съезжу — никаких лагерей, ни лечебных, ни трудовых, ни профилактических!

Я поднял бокал белого сухого и легонько коснулся Надиного.

— Вот, так гораздо лучше. А то сидит надутый, выдумывает чёрт знает что сам себе, планы какие-то строит. Какие планы без картошки, Дим, ты чего, нерусский что ли? — хитро улыбнулась она.

А я посмотрел в отчаянно синее испанское небо и отсалютовал ему бокалом. И за то, что мне несказанно повезло с женой. И за то, что имперский диверсант Волк-Ланевский не утянул вчера за собой. И за то, что, судя по всему, скоро у нас выйдет натянуть нос гордым грандам на немыслимую кучу золота. Но в первую очередь, конечно, за жену, солнце моё ясное. В том, что предки услышат мою благодарность и под этим, ярко-синим безоблачным небом чужой страны, я ни капли не сомневался. Мои — услышат.

Вечером на веранду пришли двое — пожилой брюнет с гитарой и женщина, крашеная блондинка лет сорока, пожалуй. Умница Фёдор нашептал, что это какие-то местные звёзды. Причём, не в смысле Чипионы местные, а по всему этому краю Атлантики. Хотя на противоположном их тоже вроде как знали. Я уточнил, чего хоть поют музыканты, а то вдруг рэп какой? Но эрудит успокоил, что выступает дуэт в популярнейшем местном жанре фаду. Оказывается, ушлые португальцы придумали замысловатый микс цыганского и городского романсов, блюза, фламенко и чёрт его знает чего ещё. Но получалось у них вполне приятно — где-то задумчиво, где-то повеселее, но чаще всего грустно, конечно. Эдакая светлая интеллигентская грусть-печаль на португальском. Этот язык я тоже слышал впервые, и он меня здорово удивил сперва. Такое ощущение, что поляки с румынами ругаются: полно шипящих, свистящих и протяжных гласных, включая неожиданные, вроде «ы». Низкий и глубокий голос певицы и поистине виртуозное владение инструментом пожилого брюнета не оставили равнодушных — все хлопали, когда было весело, и задумывались, когда было грустно и проникновенно. Надя даже всплакнула на какой-то композиции, где блондинка выводила что-то уж вовсе неописуемое — так за душу брало.

Вечером, вернувшись домой, мы с Михаилом Ивановичем задержались в кухне — я зашел поставить в холодильник какие-то лотки, что передала нам к завтраку его кузина, а он — видимо, за компанию.

— Так ты, Дима, и не ответил — как думаешь, насколько стал богаче? — вроде как в шутку спросил кардинал.

— А я почему-то по-прежнему и не думаю, — растерянно развел я руками. Вот о чём о чём, а о деньгах как-то вообще мысли не проскакивало. Видимо, какое-то посттравматическое расстройство нечаянных богачей: как только они понимают, что деньги больше не вопрос — будто начисто вычеркивают их из предметов обсуждения. Зря, кстати. Наверное, поэтому подавляющее большинство и теряет всё в первый же год.