Записки партизана

— Валя попросила зайти, починить кое-что надо было, — смущенно ответил Миша.

— Приказываю без моего разрешения сюда не являться. Понял?

Когда Миша поспешно скрылся в темноте подвала, Лысенко подошел к Вале.

— Скучно здесь, Свирид Сидорович, — пожаловалась она. — Сидишь, как в одиночке… И настоящего дела не делаю, и от дела не бегаю.

— Скучно, говоришь? А радиостанция? Это что же — пустяки? — Лысенко нахмурился. — Всем вам, молодым, драться не терпится! Не хотите понять, что у нас идет «тихая война», такая же опасная и страшная, как и всякая другая война. Скоро открытую войну начнем — дай срок. Неужели ты не понимаешь, какое большое дело делаешь? Ведь ты нас связываешь с Большой Землей, с нашей Родиной! Без тебя мы не знали бы, что там у наших происходит… И еще вот что: завтра мы с тобой созовем комсомольское собрание. Подготовься хорошенько…

* * *

Лысенко и Валя не без труда нашли в темном подвале комсомольцев. Они собрались в таком уголке, куда непосвященному человеку добраться было почти невозможно.

— Все на месте? — спросил Лысенко. — Посторонних нет? Проверь, Михаил.

Миша осветил всех собравшихся фонариком и внимательно оглядел ближайшие кучи строительного мусора.

Лысенко встал около бочки, служившей столом президиума, и предупредил ребят, чтобы все сидели тихо: в подвале был сильный резонанс.

— Я хочу, — сказал Лысенко, — познакомить вас с вашим руководством.

— Это что же за руководство? — спросил один из комсомольцев.

— Меня вы знаете, — сказал Лысенко. Гул одобрения пронесся в толпе сидящей на полу молодежи. — Кроме того, здесь присутствует секретарь комсомольской организации комбината. Вы сами избирали его, правда еще до перехода на нелегальное положение. Узнаете? — Лысенко чиркнул зажигалкой и поднес слабое колеблющееся пламя к лицу девушки, стоявшей рядом с ним.

Казалось, от маленького огонька мрак в подземелье стал еще гуще. Лицо девушки выделялось светлым овалом в сгустившейся тьме.

— Валя! Да нет, не она!.. — пронеслось по толпе. — Неужели Валя? Но ведь она же расстреляна немцами!..

— Да, ребята, это я! — сказала девушка. — Действительно, немецкие жандармы расстреливали меня. Я лежала в яме, под грудой мертвых тел. И вот — я здесь. — Она помолчала. — Что же случилось, ребята? Что стало с нашей дисциплиной? Давайте все разберем по порядку… Намечайте председателя!

Все, как один, дружно, но негромко сказали:

— Валю!.. Валю!..

Валя постучала карандашом по дну бочки и сказала привычное:

— Сегодня у нас на повестке дня один вопрос. О нем нам сейчас расскажет товарищ Лысенко. Пожалуйста, Свирид Сидорович, вам слово.

— Вот что, ребята, — начал Лысенко. — Здесь, в этом подвале, перед самым банкетом мы собирали многих из тех стариков, которые были в гостях у Родриана, и подготовили их к тому, как они должны себя держать. То, что мы делали до приезда Родриана, при нем уже не годится. Провести его очень трудно. Мы обсуждали это на партийном собрании и решили провести ряд новых мероприятий. Что требуется от вас? Прежде всего выдержка и терпение. Необходимо также заниматься агитацией. Рассказывайте о зверствах немцев, о вымогательствах и грабежах полицаев и гестаповцев. Расскажите, что интеллигентный труд при оккупантах стал ненужным, и человек с образованием у них не более как вспомогательная рабочая сила, с особой системой оплаты труда на востоке, что все завоевания Октября сведены ими на нет… Надо прямо сказать, что до приезда Родриана, видавшего виды, наши новые «хозяева» растерялись, столкнувшись с нашей высокой техникой и большими масштабами производства. Мы должны позаботиться, чтобы они и совсем не разобрались в нашей технике. Но все это надо делать с умом, без ненужной горячки. В этом — секрет наших успехов…

Сидевший в первом ряду паренек, все порывавшийся спросить о чем-то, дернулся вперед и громким шепотом сказал:

— Все саботаж да разговоры… А когда же мы начнем немцев-то бить?

Валя не вытерпела:

— Подождите, Свирид Сидорович! Я сама ребятам скажу, когда это будет!.. Мы с вами пошли на то дело, с помощью которого решается все наше благополучие и жизнь. Ни одного вооруженного или диверсионного выступления без приказа руководства вы не имеете права совершать!.. Придет время, когда вы будете участвовать в операциях, да еще в каких! Кто из нас уцелеет и доживет до освобождения Краснодара и нашей родной Кубани, не знаю. Но мы обязаны предусматривать все и стремиться к тому, чтобы не нести лишних, тем более ненужных, жертв. Ясно, ребята?

Гул одобрения пронесся над рядами молодежи.

— Я и сама думала так же, как вы, а потом поняла, что ошибалась… Это, ребята, очень большое дело: терпение и выдержка. Это — наше испытание. Притаившись, мы сейчас делаем и будем делать большие дела. Мы с вами должны уничтожать оккупантов больше, чем били бы их поодиночке или отдельными группками в городе. Так будем же продолжать работать все вместе под руководством партийной организации комбината, всецело доверяя ей нашу жизнь, нашу деятельность. Вот и все, что я хотела сказать…

Слово опять взял Лысенко.

— Буду кратким, — строго и холодно сказал Лысенко. — Сегодня я говорю с вами как представитель штаба партизанского движения Юга. Мои слова — не дружеский совет, а боевой приказ. Ясно? Приказываю: самочинные выступления прекратить.

— Самочинные выступления? — негодующе прервал его Миша.

— Прежде всего не кричи, — остановил его Лысенко. — А потом ответь: бросить камень в окно Шлыкова, это что — боевая операция?

— Так ведь он изменник!

— Партизанскому штабу видней, как вести себя со Шлыковым. Есть приказ штаба: запретить вам всякие самочинные выступления. Должно быть полное и беспрекословное подчинение моим распоряжениям.

Комсомольцы молчали.

— А сейчас, ребята, я хочу поговорить с вами по душам, — уже другим тоном продолжал Лысенко. — Зарвались батуринцы с этими деталями для компрессоров. Не только собой рискуете: под удар ставите все дело. Боюсь, как бы уже не поздно было. На всякий случай приготовьтесь: каждую минуту за вами могут прийти. Чтобы дома все было в порядке: никаких адресов, писем, записок. Я верю, что в случае чего вы будете молчать. А сейчас — по местам. Но только не все сразу. Первый — я. За мной — Валя и Михаил. Остальные — с другого конца подвала…

Глава XI

Ночью Батурин долго не мог уснуть. Он ворочался с боку на бок, все время раздумывая над тем, что услышал сегодня от Лысенко.

Батурин уважал Лысенко, как родного отца, и готов был верить его словам, что Шлыков — не предатель. Но в глубине души жило сомнение: как мог старый рабочий, большевик взять на себя такую страшную, такую неблагодарную роль?..

«Слов нет, — думал Батурин, — Мишка с ребятами зарвался. Надо было удержать ребят…»

Тревожно было на сердце у Батурина.

Еще было темно, когда раздался резкий стук в калитку. Послышалась громкая ругань.

«Пришли… Обыск!..»

Батурин вскочил, пытаясь еще раз вспомнить: все ли дома в порядке, не осталось ли чего-нибудь подозрительного…

Стук повторился. Младший брат Батурина, пятнадцатилетний Виктор, бросился было к двери.

— Подожди, Витя. Я сам.

В калитку колотили чем-то тяжелым… Проснулась маленькая дочурка Батурина, заплакала. Мать прижала ее к груди, пытаясь успокоить.

— Петя, что это?.. За тобой?