Записки понаехавшего
Шрифт:
Между прочим, если внимательно присмотреться к макету паровоза отца и сына Черепановых, выставленному в музее, то можно заметить, что ему как бы не хватает левой половины. Не все знают, что первоначально паровоз был с двумя котлами, двумя трубами, двумя комплектами колес и даже с двумя свистками. Дело в том, что отец с сыном долго спорили — куда ехать паровозу? Направо или налево? Долго спорили, ругались и решили сделать двойной паровоз, вроде известного животного тяни-толкай. Ну и построили. На первых испытаниях он с места не мог сдвинуться. Чуть не разорвался. Натурально разгорелся скандал. Папаша Черепанов, у которого терпение лопнуло, взял да и по отечески сына высек. И ведь помогло! На повторных испытаниях половинка паровоза,
В зале первых телевизоров очень интересен огромный аппарат красного дерева с маленькими резными кремлевскими башенками на крышке. В те далекие времена телесигнал был неустойчив и часто прерывался помехами, а потому в комплекте к телевизору прилагался небольшой набор кукол, например, ведущих новостей, чтобы зритель сам мог доиграть недосмотренную передачу и показать ее домашним. Для таких случаев кинескоп вытаскивался и на его месте устраивался кукольный театр. Тут надо оговориться, что куклы были в дорогих вариантах телевизоров, а к дешевым вариантам прилагались бумажные куклы. Их еще и вырезать надо было самому.
В зале часов все тикает на множество ладов. Если бы часы умели летать и летали бы знойным июльским днем над зарослями времени, над травинками секунд, кустиками минут и деревцами часов, то как раз получился бы такой разнобой — то мелкое, точно воробьиное, тиканье карманных и наручных хронометров, то мелодичный, соловьиный перезвон настольных или каминных часов, украшенных фигурками бронзовых купидонов или пастушек, а то и низкое, шмелиное гудение настенных и напольных бастионов времени с тяжелыми маятниками и вычурными стрелками.
Одно из центральных мест в экспозиции занимает уникальная коллекция часов, выпущенная к трехсотлетию дома Романовых. Коллекция эта, по замыслу ее создателя, знаменитого мастера Павла Муре, должна иллюстрировать виды разного времени, существовавшие в начале прошлого века в Российской империи. Вот щегольские московские часики с цепочкой и множеством брелоков, показывающие столичное время — быстрое, суетливое, состоящее из одних секунд и минут. Для губернского времени были свои часы — без ненужных подробностей вроде минут, но с непременным указанием на циферблате завтрака, обеда и двух ужинов — одного в гостях, а другого — дома, перед сном. Ну а для уездного времени собирали совсем простые механизмы. Укажут на них где день, а где ночь, и более никаких отметок не делают.
В витрине с часами иностранных марок выделяются изяществом французские карманные часы, показывающие потехе час. Да и какой потехе… К счастью, крышка, на которой гравирована картина потех, предусмотрительно обращена к стене, чтобы дети всего этого ненароком не увидали. Шею свернешь, пока рассмотришь рисунок.
На третьем этаже, среди космических аппаратов целеустремленно ходит строгая бабушка в брючном костюме с внуком лет пяти. Бабушка подводит его к большому макету межпланетной станции Венера-1 и читает ребенку пояснительную табличку. Тот внимательно ковыряет пальцем в носу. Прочитав, она поворачивается к внуку и спрашивает:
— Ну, Алеша, скажи — что такое Венера? Ведь мы с тобой читали книжку. Помнишь книжку с картинками?
Алеша молчит, переминается с ноги на ногу, вздыхает так тяжко, что у макета орбитальной станции «Мир», подвешенной под потолком, шевелятся солнечные батареи, и наконец произносит:
— Бабушка, у меня живот чешется, — и, стиснув ладошками свой пятикопеечный живот, он изо всех сил выпячивает его бабушке.
Давным-давно, лет четыреста назад, в Кремле были часы не только на Спасских воротах, но и еще на двух других — Троицких и Тайницких. Может, они и сейчас там есть, но я про это ничего не знаю. Ну да речь не о часах — о часовщиках. Спасские часовщики считали себя самыми главными и кидали
понты так далеко… Короче говоря, до часовщиков Троицких и Тайницких ворот эти понты долетали. И начинались меж ними разборки. Спасские цедили сквозь зубы:— И вообще у вас стрелки гнутые. Показывают все время на запад.
— А у вас всё на полшестого, — отвечали Троицкие и Тайницкие.
— Да ладно брехать-то… У кого часы за час два часа пробегают?
— Зато экономия. И домой не тащим, как некоторые. Кто на прошлой неделе унес для своих личных ходиков сорок государевых минут? Кто?!
— Стрелец в кожаном пальто! А где двуглавая кукушка от Троицких башенных ходиков? Ее, между прочим, аглицкий мастер на заказ делал. Несметные деньги ему плачены. Да она и в избу-то не влезает, дурачье! За версту клювы торчат.
— А мы вот сейчас кое-кому ребра-то часовой отверткой пересчитаем… Евстафий! Николка! Тащите отвертку…
И так они препирались, что дело доходило до драк и даже до суда. Между прочим, даже судебные дела сохранились в кремлевских средневековых архивах. Сейчас-то все по-другому. Внутри всех часов стоит китайский механизм и китайская батарейка. Огромная китайская батарейка для башенных часов. Часы идут в ногу. Никто не отстает и не спешит. Никто не ругается, не бегает сломя голову по крутым башенным лестницам с двухведерной масленкой для смазки чугунных шестеренок и пудовой часовой отверткой. Одним словом — тоска…
Оказывается, в конце четырнадцатого века москвичи решили построить укрепления вокруг посада. В некотором роде это был пилотный вариант китайгородской стены. Приступили к делу с большим рвением. Начали копать ров и, по словам летописца, «много хором разметаша», но… дело не пошло. Бог его знает почему — может, копали зимой и земля была слишком тверда, может, не смогли договориться о том, как строить — вдоль или поперек, а может, и просто не приехало в тот год в столицу никого из предков тех, кто сегодня ее перекапывает. В результате «не учиниша ничто же, ничего не доспеша». Но традиция… Через шестьсот с небольшим лет решили, что «мы наш, мы новый мир построим», и тоже «много хором разметаша». К несчастью, пошли дальше, и такое «учиниша»… Впрочем, и на этом пути «ничего не доспеша».
Стоит эта неприметная братина на одной из витрин у входа на второй этаж — кажется, пятой или шестой по счету. Братина как братина — никаких ювелирных изысков. Довольно грубая чеканка по серебру. Какая-то надпись кривоватыми печатными буквами. Сделана была в Молдавии, в шестнадцатом веке. Принадлежала Ивану Грозному. Даже и не верится, что великий государь, царь и великий князь всея Руси пил из такой посудины. Судя по оставшимся на ней отпечаткам зубов воеводы Курбского и вмятине от темени князя Горбатого-Шуйского, сам, может, и не пил, но угощать любил. Все это, однако, присказка, а вот и сама сказка-история.
На десятом году от взятия Казани задумали в Кремле обложить все печи новомодными муравлеными изразцами. Надо сказать, что техника муравления не из простых. Владели ей в совершенстве только голландцы. У них были для этого специально привезенные мореплавателем Авелем Гусманом из острова Суматры огромные и свирепые рыжие муравьи, сожравшие по дороге из южных морей в Голландию половину мачт и бегучего такелажа, не говоря о стоячем.
Конечно, сначала русские мураводы попробовали работать с нашими муравьями и даже истратили ассигнованные на это казной немалые деньги, но… Через неделю после начала работ государь осерчал, мураводов велел посадить, в чем мать родила, в муравейники, устроенные в кремлевском огороде, и, наслушавшись вдосталь их покаянных речей, прогнал взашей вместе с муравьями в самую Сибирь. Мураводство же запретил навсегда указом.