Записки русского изгнанника

— А ты-то что мне морочил голову? Я ведь был уверен, что мы напились до белого слона!

— Ну так сегодня выпьем за вашего слона! — Зедергольм ликовал. Видимо, желая создать еще более интимности, он, слегка пошатываясь, начал чокаться со всеми по очереди, предлагая каждому выпить за то, что привлекает его в женщине более всего.

— А вы что находите в ней лучшего? — спросил его Филофей, слегка сощуривая глаз и почесывая свою русую бородку. Ответ Зедергольма воскресил во мне самые циничные кадетские анекдоты.

— А вы? А вы?.. — Старых стрелков уже не было никого, остальные повторяли то же гадкое слово.

А вы? — он обратился ко мне последнему. — Что вы считаете в женщине самое лучшее?

— Сердце, — отвечал я, не задумываясь.

— Ну, вы!.. Неисправимый идеалист!

В пьяной компании бесполезно было бы отстаивать свою точку зрения.

Но я знал, откуда явилось это презрение у самого Зедергольма. Как-то раз в своем кабинете он показал мне большой портрет, написанный масляными красками.

— Вот из-за нее я пустил себе пулю в сердце, — проговорил он задумчиво. — И этот клок седых волос в бороде остался у меня на память. Но когда я очнулся, жажда жизни охватила меня. Никогда не хотелось мне жить, как тогда! И все из-за нее…

Вот откуда является цинизм у мужчин.

В заключение попойки на мою долю выпала задача доставить в свою семью наиболее пострадавшего, Бутковского. Но бедняга так накачался, что то и дело падал на землю.

— Опять ты свалился, — говорил он мне. — Ну, давай руку. Ох, какой ты тяжелый, да как же ты назюзился. Ну, держись за меня крепче, я как-нибудь постараюсь доставить тебя домой… А куда мы идем?

— Идем к твоей благоверной. Она тебя сразу приведет в чувство.

— А, пожалуй, ты и прав, — согласился он, когда я, наконец, прислонил его к калитке их дачи. — Пьян-то ведь я, а не ты.

Бедная женщина всплеснула руками и положила мужа на кушетку. Он совсем присмирел под ее руками. Я помог его раздеть, и она стала отпаивать его всякими зельями. Больно было смотреть на все это!

Они поженились всего несколько месяцев назад. Оба маленькие, прехорошенькие, с румянцем на щеках и блестящими глазами, перед аналоем они производили впечатление игрушечной свадьбы. Никто не мог смотреть на них без улыбки, даже герцог. Хотелось посадить их к себе на колена обоих и любоваться ими. И вот!.. Что за талант обращать людей в свиней, и где та Цирцея, которая умела бы сделать обратное?

На солдат это произвело отвратительное впечатление: «До сих пор между нашими господами офицерами такого не было», — хмуро повторяли они, качая головами. И это был первый и последний раз.

Первое лето мы с Марусей провели в Леонтьевском. Это был единственный случай, что я не был в лагере. Весной следующего года мы урвали месяц, чтоб начать осуществление давнишней мечты и построить хуторок на культурном участке в Красной поляне, на Кавказе. Маруся осталась там еще на два месяца. Она приехала в конце лета, и мы сняли дачку недалеко от Бутовских. Я исчезал там все свободное время. Бутовская очень подружилась с нею… Она горько плакала, провожая Марусю на место последнего упокоения… Плакали и все мои близкие!

— Мне легче умереть, — говорила она в последние минуты, — но мой Заинька остается один… что с ним будет?

У ТИХОЙ ПРИСТАНИ

Встреча

Суженого и конем не объедешь.

Поговорка

Оставшись один, я уже не находил покоя. Везде, повсюду я встречал молчаливое участие. Но этого мне было мало… Сначала я отводил душу в разговорах с сестрою, затем с моим милым братом Мишей, оба своими полными веры словами пытались вернуть меня к жизни. Старший брат мой, Сережа, уговорил меня переехать к нему, чтоб в его уютной домашней обстановке я нашел успокоение. Это было и желание Маруси. Она считала его, сухого и сдержанного на вид, наиболее способным прийти на помощь в подобную минуту.

В офицерах я встречал искреннее сочувствие, но нигде не находил столько успокоения, как среди моих солдат. Особо подчеркнутой исполнительностью, вниманием к каждому моему слову, каждому движению они всячески старались выразить то участие, которое светилось в их глазах. Но через год, через два они разойдутся по домам и на смену им придут другие. Товарищи… Я уже знал, что они не будут моими спутниками на всю жизнь. Братья… Но у каждого из них своя семья, свои заботы и огорчения… И я остаюсь один со своей безысходной тоскою… Так жить невозможно! Умереть! Я искал возможность уехать в экзотические края. Парагвайского представителя в Петербурге не оказалось. Мексика, Филиппины, и другие страны отказали в приеме иностранцу…

В темный декабрьский день я пошел в почтовое отделение на Саперном, откуда год назад посылал письма и посылки Марусе на Кавказ. Наверху уже все было закрыто, пришлось спускаться вниз. Там отпускали две барышни.

Когда я вошел, я сразу заметил, что одна из них меня узнала. Ее прелестные ручки работали не переставая, но она все время перекидывалась словами с соседкой и не спускала с меня глаз. В ее очаровательном лице было что-то родное, близкое моей душе. Это была та самая, которую я видел раньше наверху, но теперь, в этом освещении и в вечернем туалете, она казалась иной, в ней уже проснулась женщина.

Выходя, я невольно обернулся… до самых дверей она провожала меня сиянием своих глаз и лучезарной улыбкой. Сам Господь посылает ее мне в минуту величайшей душевной агонии!

— Кто эта барышня? — спросил я у бравого швейцара на парадной лестнице.

— Не могу доложить вам, — ответил он. — Об них все спрашивают, но не велено сказывать. И провожаем мы их с черного хода, потому, извольте видеть… — он показал на фигуры, темневшие на углах улицы.

— Слушай, дорогой! Ты солдат, и ты поймешь меня! Я не случайный волокита и отдам всю жизнь той, которую полюблю. Ни один солдат, ни один офицер моего дивизиона не положит тени на мое имя. Я должен узнать, кто она и где живет, и она будет моею!

— Зовут их Александра Александровна, а живут они на Басковом переулке, в третьем этаже второго дома от Бассейной. Помогай вам Бог, я уже вижу, какие вы будете!

На другой же день без семи минут восемь я шел по Бассейной на встречу… Она!.. Как дикая козочка, в своей норковой шубке со зверьками на шейке летела она к переулочку на почту. Я догнал ее лишь у самого входа.

— Простите, что я осмеливаюсь!.. В котором часу открывается ваше бюро?

— Ах, Боже мой!.. — Она окинула меня с ног да головы радостным взглядом своих лучезарных очей! — Ровно в восемь, я уже опаздываю!

— Одно слово: я не хочу более потерять вас из виду! Вы меня не знаете, но вот моя карточка. Никто не скажет против меня ни одного худого слова. Скажите ради Бога, где я могу найти вас? Могу представиться вашим родным или хотя случайно встретить вас в театре, на балу, у знакомых?

— Но как же? К родителям — ни за что! А в других местах — я не знаю, когда буду… Но я уже опоздала, простите!

— Но ведь не можем же мы расстаться так и навсегда!.. Где и когда я вас увижу?

— Ну так и быть! Послезавтра, в пять вечера, я буду здесь. И она помчалась как серна.