Записки русского изгнанника
Шрифт:
Готовил и хозяйничал мой денщик Ворона, поверенный в наших делах и планах на будущее. Маруся держала себя как гостья, занимаясь исключительно своей подготовкой, так что лишь за столом мы с ней делились впечатлениями и новостями. Я надеялся провести ее на экзаменах какого-нибудь скромного пансиона и использовать авторитет моего отца, чтоб достать разрешение на брак, в чем не предвидел особых затруднений, так как тогда еще не было никаких стеснений в этом отношении, требовалась лишь санкция командира бригады.
С родными не встречалось никаких трений. Случайное знакомство ее с братом и с папой произвело на них самое благоприятное впечатление. Папа пришел в такое сердечное умиление при виде юной девочки, которая так доверчиво вверила
66
Адлерберг Александр Александрович, генерал от инфантерии (герцог Макленбургский), по гвардейской пехоте.
— Вполне разделяю ваш вкус, — прибавил он, — я все время любовался ею.
Герцог Макленбургский был многим обязан моему отцу. Суровый Баумгартен низко расценивал его артиллерийские познания, и герцог все время спасался в Управлении артиллерии и других постоянные командировках. Отец вывел его на дорогу и поставил на рельсы.
Однако он стал теперь на чисто формальную сторону:
— Ну да, но мне необходимы данные, я хочу получить точные данные от Ивана Тимофеевича.
А между тем, год назад мой товарищ Макеев женился на дочери пивовара из Риги, и никто не помешал его счастью. Он был прекрасный работник, но крайне застенчив, все время подергивал плечом, и знакомая генеральша решила женить его на хорошенькой гувернантке (бонне) своих детей. Ее сестра была та самая Алисынька, с которой я познакомился у Волконских.
Для милого папочки это было величайшим огорчением, а для нас неодолимым препятствием. Я попробовал устроить ее удочерение в одной хорошо поставленной семье — вышло немногим лучше! На счастье, летом ее взяли с собою Махочка с Ангелиночкой [67] к Энденам в Леонтьевское.
Свадьба наша оттягивалась, создавалось тяжелое положение. Осенью я опять уехал на перепись — это была уже третья командировка, одна удачнее другой: в штабе Округа моя работа была признана выше похвал, и я получил орден. Но по возвращении я решил порвать Гордиев узел и жениться без разрешения начальства.
67
Речь о Марии Тимофеевне Блок, рожд. Беляевой, ее дочери Ангелине Александровне Блок, родной сестре по отцу поэта Александра Блока. Ей поэт посвятил цикл стихов «Ямбы».
Будучи на переписи в моем родном Гдовском уезде, на самой железной дороге недалеко от Луги, я был поражен видом великолепно отстроенной новой церкви, и так как батюшка пригласил меня к себе, я разговорился с ним об этом.
— Эта церковь — моя гордость, но и мое несчастье.
— Почему? Везде в окрестностях только и говорят, что о вашей самоотверженной христианской жизни, называют вас святым подвижником. Вам недоставало лишь благолепного храма — и вот он готов…
— Да, но знаете, что случилось? Я надеялся уже закончить работы, как вдруг церковь обокрали: вытащили замурованные в стене хранившиеся там остатки церковных сумм… Я был вынужден внести все, как раз представляю последний взнос… Но чего это мне стоило! Заболела моя жена, не выдержала. Захворал ребенок. Все от нужды. Прихожане предлагали помочь — но я ведь знаю… потом сами будут колоть мне глаза. Теперь мне все опротивело!
Вот
к этому-то поистине святому пастырю Божию я решился обратиться с просьбою обвенчать нас без лишних отсрочек.Церковь была у самой дороги, можно было бы обернуться в один день. Я заранее снял уютную новенькую квартирку в три комнатки близ училища, перевез туда мебель и подготовил прислугу, нашу деревенскую Машу, которая давно просилась к нам, как только поженимся. Ворона ушел в запас, другого денщика я не хотел брать ради того, чтоб не разглашать нашего секрета.
Маруся должна была ехать сговориться со священником.
В бурю и грозу
Сбирает Ираклий дружины,
Полки удалые свои…
Вставайте, хевсуры!
Тушины и пшавы уже на пути…
Хевсурская песнь
Было пасмурное утро в конце октября. Фонари еще тускло сверкали в тумане, отражая свой блеск на сырых плитах тротуара. Серые облака уже начинали редеть и подниматься выше. Я усадил Марусю в поезд и, сам не зная, где потерять время, пошел в батарею. На бригадном дворе все еще было тихо, но, поднимаясь по лестнице, я уже услышал шум и оживление в нашей казарме. «Еще рано, — подумал я, — а наши уже встают». На лестнице меня встретил фельдфебель Ивко:
— Ваше высокоблагородие! Только что были в батарее начальник артиллерии, хотели повидать вас. Нашей батарее объявлена мобилизация. Вы назначены командиром. Генерал Хитрово только что вышел в 4-ю батарею, вы его успеете догнать.
Вне себя от изумления, я турманом слетел по лестнице. Против казармы 4-й батареи я нашел генерала, разговаривавшего со старым чернобородым фельдфебелем батареи, которой когда-то командовал.
— Ваше превосходительство!
— Ну вот, милейший Иван Тимофеевич, поздравляю вас с походом. Ввиду волнений в Финляндии, мобилизован сводный гвардейский отряд генерала Щербачева: преображенцы и павловцы сведены в батальон, им придается наша батарея, и вы назначаетесь командующим.
— Я? А полковник Шульман?
— Он заболел.
— Но ведь я самый младший!
— Кому же, как не вам — вам и карты в руки!
— И на законном основании?
— На самом законном… Командующим батареей со всеми правами… Вы получите пополнение от всех гвардейских батарей и через 24 часа должны быть на Финляндском вокзале. Пока мобилизуется Гвардейский корпус, на вашем отряде лежит ответственность за защиту столицы.
Какая неслыханная честь! Какая радость!
Я лечу в канцелярию. Шульман уже сидит на своем месте, дымя толстой сигарой и тупо вперя взор в пространство. Его никто не замечает, и он ничего не видит — ни дать, ни взять Диоген при осаде Синопа. Офицеры уже начинают собираться.
— Ваше высокоблагородие, — обращается ко мне старший писарь Кондрашов, — вы изволите назначить заведующего хозяйством подпоручика Стефанова, мы сейчас отправляем его в банк за деньгами. С ним поедет Мощенский, а вам надо подписать ему доверенность, и вот этот лист.
— А это что такое? — спрашиваю я, машинально подписывая требование.
— Это подъемные: вам, как командующему причитается… — он назвал колоссальную сумму. — Вот это им, как заведующему хозяйством; это подпоручику Сергиевскому, как делопроизводителю, это — остальным господам офицерам.
— Да ведь это целый капитал!.. И его не потребуют обратно?
— Никогда. Вот закон, — Кондрашов подчеркивает ногтем статью закона.
Господи! Как благодарить Тебя за все?!
Когда шесть лет назад я вступил в должность заведующего хозяйством, я не имел ни копейки долгу. Демидов, передавая мне хозяйство, удержал кое-что, затраченное им на экипировку офицеров, которые накануне парада не имели нужного снаряжения и обещали вернуть все из «полугодового» — так называлось пособие, выдававшееся гвардейцам сверх жалованья. Сумма эта была умеренная, но далека от того, чтоб уменьшаться: она росла с каждым годом.