Записки Шанхайского Врача

Когда Павлов пошел на поправку и был уже в сознании, наступил кризис у Иванова. Иванов умирал, в этом не было никакого сомнения. Антибиотиков в то время не было, и мне пришла в голову мысль перелить ему кровь выздоравливающего Павлова. Кровь оказалась одной группы. Я подошел к Павлову и сказал: «Иванов умирает, могли бы вы дать ему кубиков двести вашей крови? Может быть, это ему поможет». Павлов сразу согласился. Я уже собирался обратиться к жене Иванова, которая не отходила от постели больного третьи сутки, чтобы спросить ее разрешения, но в этот момент ко мне подошла сестра и прошептала: «Доктор, вас спрашивает Павлов».

Я вернулся к нему. «Доктор, - сказал он мне, - у меня был сифилис, и я не успел закончить лечения до того, как заболел сыпняком. Имеет ли это какое-нибудь значение?» Я ответил ему, что это никакого значения не имеет, но все же сообщил об этом жене Иванова. Она вспыхнула и наотрез отказалась дать разрешение на переливание. Меня это несказанно удивило. В конце концов лучше иметь мужа-сифилитика, но живого, которого можно сразу начать лечить, чем покойника не сифилитика. Но у нее была своя точка зрения и право выбора. Наш разговор произошел около семи часов вечера, а на рассвете Иванов умер. Крутья же поправился.

ИЗУЧЕНИЕ ШВЕДСКОГО ЯЗЫКА

Тихоокеанская война продолжалась. Больных у меня стало меньше. Собственно говоря, число их в двух английских больницах не уменьшилось, но это были не больные, а «хроники» или престарелые люди, которых мне посылали из концлагеря с намеком держать их подольше. Раз в месяц я должен был писать отчеты об их состоянии в японскую жандармерию, но японцы, по-моему, этих документов не читали. Им было все равно, где находятся их враги: в концлагере или в больнице. Убежать из Шанхая они все равно не могли.

Я продолжал ездить в кабинет регулярно, но дел, связанных с медициной, там почти не было. Поэтому я решил найти себе другое занятие и для начала вскрыл наш сейф, который представлял собой внушительное сооружение, оборудованное двумя дисками с цифрами: один диск был наложен на другой и надо было найти комбинацию, открывавшую замок. Я занимался этим делом около месяца, записывая все испробованные варианты. Вообще, если диск вертеть очень осторожно, то можно пальцами почувствовать легкий щелчок, свидетельствующий о том, что цифры совпали. Через месяц кропотливой работы я нашел шифр. Он оказался очень сложным: надо было вертеть диск вправо, потом влево, потом - снова вправо, каждый раз до определенной цифры. Раньше мне никогда не приходилось вскрывать сейфы. Я чувствовал себя победителем, но сейф был пустой.

Тогда я решил, что у меня есть время выучить еще два иностранных языка. Я решил освоить один романский и один скандинавский. Выбрал итальянский и шведский. С итальянским все было очень просто. Я купил учебник Вергани на французском языке, несколько раз его перелистал и не выучил ничего.

Со шведским дело вышло сложнее. Я позвонил в шведское консульство, где работал мой бывший пациент фон Штриндберг, раньше он служил в английской полиции (позже выснилось, что он не швед, а немец, и к тому же нацист), и сказал, что хотел бы заняться шведским языком. Штриндберг охотно пообещал мне найти учителя. На следующий день он позвонил мне и сказал, что у него есть человек, который мне нужен. Фамилия его, условно, Луне, он служит матросом на шведском судне, но при этом прекрасный пианист (каковым он действительно и оказался) и очень интеллигентный человек.

В период войны много нейтральных судов застряло в Шанхае. Их консульства списывали комады судов на берег и снимали для них дома, поскольку дешевле было отапливать трехэтажный дом, чем корабль. Штриндберг дал мне адрес, и на следующий день я поехал к моему учителю, предварительно купив учебник шведского языка.

Луне оказался молодым черноволосым человеком, довольно полным, чуть ниже среднего роста. Он прилично говорил по-английски. Для начала я пригласил его отобедать во французском клубе. Мы отправились туда. Увидев пианино на эстраде, Луне прошел к нему и к удовольствию посетителей прекрасно сыграл несколько вещей.

Первый урок меня очень обрадовал. Оказывается шведы настолько прогрессивный народ, что за последние двадцать лет раз шесть упрощали свою грамматику, так что, по уверению Лунса, сейчас шведской грамматики почти не существует. Есть там несколько правил - и все. Великолепный язык. В конце урока Луне учил меня чтению, чтобы сразу поставить произношение.

На втором уроке он был довольно сильно пьян, разговаривал со мной на немецком языке и долго разглагольствовал о том, что немцы непременно разобьют русских и что Гитлер великий человек. Так стала понятной связь Лунса со Штриндбергом, этим псевдошведом. Шведским языком в этот день он заниматься не захотел, махнул рукой и сказал: «Займемся в следующий раз».

Третий и предпоследний урок был самым интересным. Дело было летом, и мы оба были в белых шортах и рубашках. Незадолго до моего приезда Луне, очевидно, упал в угольную яму в подвале и походил на маскарадное домино: половина одежды (и лица) была черной, другая - белой. Очень эффектный вид. Снова он был пьян, но уже так, что не мог говорить даже по-немецки. Урока не получилось. Теперь мне стало ясно, как он ухитрился дослужиться до звания простого матроса.

Состоялся и четвертый - последний урок. Луне был трезв и прогуливался перед садиком своего общежития. Из его комплиментов в мой адрес я быстро понял, что он пассивный педераст. Эта часть программы меня не интересовала, я сел на велосипед и уехал. Так закончились мои занятия шведским языком.

ТРАГЕДИЯ ДЖОНА Н.

В английских колониях жизнь евразийца была нелегкой. Евразийцем называли человека, у которого отец был англичанином, а мать азиаткой (китаянкой, японкой, кем угодно, но не белой). Англичане называли таких людей «британскими евразийцами», и отношение к ним было иное, чем к чистокровным англичанам. Это накладывало отпечаток и на служебную карьеру, и на личную жизнь. Англичане, женившиеся на китаянках, жили обособленно от чистокровных английских семей. Дети от смешанных браков создавали семьи тоже чаще всего между собой. Англичане и русским не простили татарского ига. У них есть даже поговорка: «Поскреби русского, найдешь татарина».

Британский евразиец редко занимал ответственный пост в колониально-административной системе. Молодые англичане, приехавшие из Англии, быстро обгоняли по службе местных британских евразийцев, и те не могли не чувствовать своей «второсортности». Некоторые из них искали спасение в британском ура-патриотизме («джингоизм»), другие - в религии, третьи - в азартных играх и в вине.

Иногда это вело к драмам, одну из которых мне пришлось наблюдать при ее развязке. У меня был пациент Джон Н., британский евразиец, лет тридцати пяти. Это был высокий, полный человек с черными, как у всех евразийцев, волосами и с обезображенным серной кислотой лицом, на котором глазные впадины были затянуты рубцами кожи. Глаза он потерял, когда служил в английской газовой компании в должности надсмотрщика над китайскими рабочими: чем-то им очень досадил, и они плеснули ему кислотой в глаза. Случай был уникальным. Газовая компания назначила ему пожизненную пенсию и предоставила большую квартиру. Двое его маленьких сыновей все время болели, и я довольно часто бывал у него. Квартира была расположена на пятом этаже, и добираться до нее приходилось по целой системе лестниц, прилепленных снаружи дома из серого кирпича, построенного совсем рядом с газгольдерами.

Шла война, и все англичане были уже интернированы. Джон Н. оставался на свободе. Как-то вечером меня срочно вызвали в приемный покой Дженерал госпитал. Там меня ожидала жена Джона, она была в слезах, а с ней двое плачущих малышей - лет, так, десяти и восьми. У обоих мальчиков на правых кистях рук были ровные поперечные разрезы. Я начал осмотр и увидел, что сухожилия не задеты и можно ограничиться наложением кожных швов, а потом спросил мать, что случилось. Она попросила меня пройти в соседнюю комнату и рассказала, что руки ребятам разрезал ее муж. Он обратился к японцам с просьбой-посадить его вместе с семьей в концлагерь, но те отказали, сославшись на то, что он не англичанин, а китаец. Это его глубоко оскорбило, и он решил убить себя и детей.