Записки Учителя Словесности э...нской Средней Школы Николая Герасимовича Наумова

– Покарай мене, Федя-я-я, грешницу! Не доглядела-а я! Не уберегла-а!

Фёдор положил свои руки, с неотмываемыми от мазута пальцами под ногтями на клеёнку, сжал огромаднейшие кулаки. На широких скулах вспучились желваки, размером с куриное яйцо.

– Шо такэ?!
– набычившись, гаркнул он.

– У Раечки нашей дитё-ё-ё вскорях будэ!

– Кто-о пачкун?!
– заревел Фёдор.

– Та хто ж его знае, - всплеснула ладонями тётка.

– Убью паскудника!

Фёдор так стукнул кулачищем по столу, что чашка с борщом подлетела вверх и перевернулась. Нюська схватилась было за столовую тряпку, но этого оказалось недостаточно, чтобы убрать остатки разливающегося по клеёнке борща, метнулась куда-то в сторону дома в поисках новой. Струйки стекающего борща проливались на Фёдоровы промасленные мазутом штаны, обжигая через ткань ноги, но он не чувствовал боли.

– Значит, так! Этой курве передай, не дай Бог ей появиться в моём доме. На одну ногу наступлю, а другу выдерну видтиль, дэ у нэй срамнэ мисто.

. . . . .

Ближе к утру, пошёл сильный дождь. Изломанные, словно от злости стрелы молний, угрожающе шипящие, как ядовитые змеи, яростно жалили чёрную темень ночной пелены, что пугливо прикрывала село, и от того, на самое короткое мгновение, она озарялась режущей глаза ярко фиолетовыми вибрирующими вспышками в прогалинах их прорыва. Наступала пронзительная, устрашающая своей непредсказуемостью тишина, сквозь которую отчётливо слышалось, первое, ещё только примеряющееся шлёпанье крупных, но редких дождевых капель по земле и кронам деревьев, как вдруг страшный треск оглушительно обрушивался на моментально съёжившиеся крыши сельских домов, чтобы гигантскими невидимыми клубами прокатиться низом и, извергая звероподобные рыки, как раненный, но недобитый зверь, удаляться одним разом то к побединскому, названному так по анологии с хуторским колхозом ''Победа'', бугру, то другим устремляясь к Церковому пруду, затухая, но ещё продолжая огрызаться где-то там, далеко-далеко за Суркулём. Шум дождя набирал силу. Вдруг он полил, как из ведра, и, прерывая этот, далеко не успокаивающий сознание шум, молнии, будто опомнившись, принимались бесноваться снова и снова, чтобы всё закончилось новым треском и грохотом не намеренной угомоняться стихии.

Гроза бесновалась долго, дождь, подстёгиваемый порывами неведомо откуда берущегося ветра, то стихал, то снова продолжал лить, пока окончательно не выдохся. И наступила такая благословенная, облегчающая душу тишина, нарушаемая разве что ритмичным постукиванием дождевых капель, срывающихся с крыш, да шумом отряхиваемых с крон деревьев дождевой влаги, коротким, чем-то напоминающим лёгкий душ, потоком.

Витька, разбуженный грозой, подумал о том, что под такую размеренную и успокаивающую тишину легко думается. А подумать было о чём.

Он хорошо запомнил то, казалось бы, обычное сентябрьское утро, когда в их класс впервые в сопровождения завуча школы вошла Раечка. Наверное, не он один из мальчишек, заинтересованно смотрел, как красивая, засмущавшаяся девушка дошла до середины ряда и в нерешительности приостановилась, раздумывая, какую из трёх, расположенных на ''Камчатке''. парт, выбрать.

– Садись, Манская, - сказала неприветливым голосом литераторша Екатерина Лукьяновна, видимо, недовольная прерванным уроком, - вон с Витей Михалкиным.

Витька удовлетворённо поджал нижнюю губу и, посмотрев в сторону Серёжки Алова, подмигнул ему, выразительно вздёрнув при этом головой.

Серёжка в классе был самым популярным парнем. В старших классах он как-то неожиданно, на глазах, вытянулся вровень с самим Витей Стасенко, высоким, спортивного вида одноклассником, так и не догнав при этом высоченного Сашку Третьяка, не теряя при этом грузность ширококостного телосложения, а большие, чуть на выкате чёрные глаза его сводили с ума не одну сельскую девчонку. И всё в жизни у Серёжки было легко и просто. Он мог бы быть круглым отличником, но никогда не стремился к этому. Ему хватало, не отвлекаясь, послушать доказательство теоремы математиком у доски и дома он учебник геометрии не открывал. Иногда дело доходило до абсурда. Однажды географичка вызвала Серёжку к доске и, когда он без запинки принялся рассказывать урок, прервала его:

– Нет, Алов, - сказала она, - со средне статической летней температурой континентальной Австралии, ты немного переврал.

– Ничего подобного, - возразил Серёжка, - именно такие цифры Вы назвали на прошлом уроке.

– А ты что, в учебник дома не заглядывал?
– спросила учительница недоумевающим голосом.

– А зачем? Я склонен, Дарья Григорьевна, больше доверять Вам, нежели учебнику.

Витьке же учёба давалась с трудом. Если по литературе задавали выучить что-то наизусть, он начинал учить текст или стихотворение дня за три до урока. Математика, так та, вообще, была для него непроходимым тёмным лесом. Всё началось ещё с пятого класса, когда пошли задачи по шесть, восемь и более вопросов. По каким-то там дурацким трубам, в какие-то дурацкие ёмкости поступала какая-то вода, либо два автомобиля начинали двигаться из пункта А в пункт Б и всё это надо было разложить по полочкам. В те дни, когда математичка Елена Степановна задавала такие задачи решать самостоятельно дома, он, как правило, шёл с уроков и с ужасом думал, что без помощи матери снова не обойтись, но зачастую и это было безрезультатно и оставалась только одна надежда на Серёжку: утром, перед уроком математики попросить у Алова тетрадку и, особо не вникая в суть решения, поскорее переписать задачку. Не лучше обстояли дела и в старших классах. Дома, при доказательстве даже лёгкой с первого взгляда теоремы, он вынужден был, расписывая её на клочке бумажки, постоянно заглядывать в учебник, а те места, в сути которых разобраться, было превыше его сил, зубрил. И всё потому, что не мог, не имел права принести домой плохую оценку, тем более, что по мнению отца, ''тройка'' уже считалась плохой отметкой. Отца Витя не боялся, хотя тот с виду был очень строг. Он никогда не поднимал на него руку, пальцем даже не тронул, но одного строгого отцовского взгляда всегда было достаточно для решения любой проблемы.

Из всех школьных учителей, большинство из которых отмечали в нем старательность и прилежание к учёбе не складывались у Витьки отношения разве что с физруком, Пал Иванычем, невысоким, начинающим полнеть мужчиной средних лет. Витька не умел быстро бегать, ну, не получалось, хоть убей, прыгать в длину, а особенно в высоту, играть в баскетбол, потому как считал, что в сутолоке противоборствующих команд, играющих в основном без правил, побеждала грубая физическая сила и Серёжки, и Сашки, и Витьки, а не мастерство владения мячом. Играть в волейбол одноклассники Витьку тоже не брали. У него классно получалась только подача, когда мяч, не касаясь сетки, летел в нужную точку на половине противника, причём, раскрученный настолько, что ''брать'' его было проблематично, а вот принять даже простую подачу и тем более передать точный пас, не говоря уже о блокировке, не получалось никак. Поэтому на уроках физкультуры он всегда, под насмешки девчонок, да и ребят тоже, уходил в угол спортзала, где на мате лежали гантели и несколько пудовых и двухпудовых гирь. Правда девчонки умолкали сразу, а мальчишки переставали ехидно ухмыляться, когда он брал в руки пудовую гирю и начинал выделывать с ней финты, которые оттачивал дома по книге, по случаю купленной в городе. Но однажды он удивил не только свой класс, он заставил заговорить о себе всю школу, да что там школу, село. Это случилось весной. На уроке физкультуры на спортивной площадке в школьном дворе девятиклассники сдавали нормативы по прыжкам в высоту. Когда физрук выкрикнул его фамилию, Витька вышел из строя, отошёл на нужное расстояние от спортивной ямы для прыжков в длину, засыпанной песком и ещё не успел развернуться, как услышал хихиканье и смешки своих одноклассников. И вот тут спортивная злость взыграла в нем. Витька уже знал, что он будет делать в каждый следующий момент. Он наклонился, тщательно потёр ладони о сухую землю, разогнулся, растёр ладони и побежал, но не к яме с ненавистной планкой, которая никогда так и не покорилась ему, а к стоящему чуть поодаль от неё турнику. Под турником остановился, легко подпрыгнул и принялся делать привычную разминку.

– Это что за фокусы, Михалкин, - недовольно прокричал Пал Иваныч издалека и направился к турнику.

А Витька тем временем уже делал махи ногами, и все мысли вылетели из головы, кроме одной: слабовато натёр руки пылью, ну, ничего, прорвёмся, бывало и хуже.

В самом конце запущенного сада Михалкиных, где росла старая, с вечно червивыми плодами яблоня, сладчайшая слива ''воробейка'', вишни, да алыча, между двумя ясенями год назад Витька закрепил обыкновенную трубу (позже с помощью отца он усовершенствовал конструкцию крепления), которая выполняла роль турника. И, практически, каждый день, исключая, разве что, морозные, он с упорством, достойным подражания, подтягивался на нём и делал какие-то перевороты. Однажды в его мозгу возникла дерзкая мысль: а если попробовать покрутить ''солнце''. Оторопь поначалу охватила его, но потом подумалось: ведь другие это делают как-то, чем он хуже ?! Когда же, наконец, получилось, он спрыгнул с турника, поднял вверх крепко сжатый кулак и счастливо выдохнул ''Да!'' И такое облегчение наступило в душе, и подумалось, вот назло всем не будет он никогда покорять эту проклятую планку, а ''солнце'', выберет подходящий момент, и покажет.

И вот он пришёл этот подходящий момент, и как назло, Пал Иваныч, пытается поломать ему праздник. И ничего не поделаешь, надо подчиниться.

Витька спрыгнул с турника, как положено, присел, вытянув горизонтально руки, и услышал, как перекрывая восторженные вопли девчонок, нарезающийся басок Вити Стасенко возгласил: ''Класс!'' И только Пал Иваныч остался верен себе.

– За прыжок в высоту, - физрук показал указательный палец, - за ''солнце'', - Пал Иваныч поднял руку с растопыренными пальцами, - пять баллов. Итоговая оценка - твёрдая четвёрка, но никогда, ты слышишь меня, Михалкин, в моём присутствии к турнику даже близко не подходи!

Серёжкина мать, Елизавета Матвеевна, колхозный ветеринар, души не чаяла в своём сыне и пророчила ему большое будущее, желая видеть его студентом престижного столичного ВУЗа. Сам же Серёжка рассудил иначе:

– Шофёром, - сказал он матери, - как отец, работать не буду, достаточно того, что научился водить автомобиль. И учиться в Москву не поеду. Буду поступать в сельхозинститут в Ставрополе, на инженера-механика учиться.

Однако, через какое-то время он чуть не поменял своё решение кардинально. Дело в том, что в девятом классе он запел. Случилось это совершенно неожиданно. Он пришёл в сельский дом Культуры записываться в кружок духовой музыки, которым руководил клубный баянист Иван Константинович Кашуба. Иван Константинович взял баян и, чтобы проверить наличие музыкального слуха у претендента на место в духовом оркестре, заиграл популярную в то время песню ''Лада''. Серёжка запел, а у баяниста слегка отвисла нижняя челюсть и в довольной улыбке расплылось лицо. Он неожиданно оборвал песню, зарыпев баяном, собрал меха и категорически заявил:

– Никаких духовых оркестров, Серёга, там без тебя обойдутся. Я надумал музыкальный ансамбль собрать. Председатель колхоза обещал директору клуба купить музыкальные инструменты, контрабас, там, гитару, ударные и даже настоящий саксофон. Вот ты, Серёжа, будешь играть на саксофоне и солировать. Ну, что ты так смотришь на меня, всё получится, голос есть, саксофон освоишь. Музыкантов, я думаю, подберём и обучим. С солистами тоже проблем не будет. Лида Сергина согласится без проблем, а вот та девочка, что приехала учиться из колхоза ''Победы'', как её...