Запрещённый приём

Я ждала, что Ньюман отступит, но он этого не сделал. Он задал ей тот вопрос, который мы и планировали задать.

— Бобби сказал, что был с тобой тем вечером, и что ты оставила его в комнате в тот момент, когда он должен был отключиться после трансформации. Это правда, Джоселин?

— Я не была с ним. Что за ужасы ты говоришь! Он же мой брат.

Ньюман отстранился — физически и вербально.

— Ну конечно же нет. Я имел ввиду, что ты видела, как он отключился у себя в спальне.

— Нет, разумеется, нет! Я увидела его кровавые следы в коридоре, а потом то, что он сделал с папой! Вот что я видела! — Она села и стала размахивать руками, грозясь опрокинуть капельницу.

Низкорослая медсестра с темными волосами вошла в палату и принялась мягко успокаивать Джоселин, а также говорить нам, чтобы мы ушли. Одной рукой она пыталась помешать Джоселин свалить капельницу, другой — помочь ей лечь обратно.

Темноволосый мужчина в белом халате поверх делового костюма вошел в палату. У него за спиной была та сестра, которую мы увидели первой. Очевидно, она нашла доктора.

— Вы не имеете права запугивать моих пациентов. — Сказал он и отодвинул нас от кровати, чтобы помочь медсестре успокоить Джоселин.

— Мы не запугивали ее. — Возразил Ньюман. Голос его прозвучал твердо и уверенно, но, поскольку Джоселин кричала, ни врач, ни медсестра его, вероятно, не услышали.

Высокая медсестра успокаивала Джоселин теми мягкими движениями, какими пытаются унять своенравного ребенка. Возможно, мы и спровоцировали эксцесс, но сейчас все немного вышло из-под контроля, так что врачи подготовили еще одну иглу и лекарство, чтобы ввести его в капельницу. Как только мы позволили высокой медсестре выпроводить нас из палаты, Джоселин успокоилась. На бейдже сестры было написано «Патриция». Она не походила на Патрицию — слишком атлетичная и властная. Может, Пат или Патти?

Мы прошли вглубь коридора — достаточно, чтобы оказаться за пределами слышимости, и собрались вместе, как игроки футбольной команды перед матчем. Надо понять, что это за фигня сейчас была в палате, и что нам теперь делать дальше.

— Я не подразумевал, что у них с Бобби что-то было. — Заметил Ньюман.

— Она переигрывала, тебе так не кажется? Или она всегда такая гиперчувствительная? — Спросила я.

— Я бы не сказал. Она даже на нервную никогда не была похожа. Обычно она очень спокойная, собранная и уверенная в себе.

— Наверное, любой бы сорвался с катушек, если бы обнаружил труп своего родителя. — Сказала я.

— Под срыванием с катушек ты имеешь ввиду истерику? — Уточнил Олаф.

— Ага. — Ответила я и кивнула, как будто самого ответа было недостаточно.

— Она не была в истерике.

Мы с Ньюманом переглянулись.

— Мы же сами только что видели, как она вела себя так, словно у нее истерика. — Сказал Ньюман.

— Видели — да, но ее эмоции не соответствовали тому, что мы видели.

— Ну-ка поясни. — Попросила я.

— Когда Ньюман начал задавать ей вопросы, она испугалась.

— Как ты это понял? — Спросил Ньюман.

— По запаху.

Ньюман недоуменно моргнул, но не стал докапываться. Молодец.

— Она пережила жуткие вещи. Разве вспоминать о таком не было бы страшно?

Олаф покачал головой.

— Пик ее страха пришелся на первую половину твоего вопроса.

— В смысле, на «Бобби сказал, что был с тобой тем вечером»? — Уточнила я.

Олаф кивнул.

— Она казалась возмущенной. — Заметил Ньюман.

— Она вела себя так, будто возмущена этим, но ее истинной эмоцией был страх.

— Я могу понять отвращение, возмущение, злость, но почему страх? — Спросила я.

— Может, потому, что это связано с убийством? — Предположил Ньюман.

— Я бы поверил в это, но ее эмоции шли вразрез с той болью и печалью, которые она демонстрировала. — Возразил Олаф.

— В смысле? — Не поняла я.

— Я почуял страх, она была в панике, а потом эти эмоции просто исчезли. Она была спокойна, когда кричала на нас.

— Хочешь сказать, это все был спектакль? — Уточнила я.

— Я хочу сказать, что она пахла не так, как себя вела. Я выяснил, что люди могут контролировать большую часть своего тела, но не свой запах.

— А у всех эмоций есть запах? — Поинтересовался Ньюман.

— Нет, либо мне таковые пока не известны. Я по-прежнему относительно неопытный оборотень. Анита может спросить об этом у своих женихов. Они живут с этим гораздо дольше меня.

Я оценила, что Олаф осознавал более высокий уровень опыта Мики и Натэниэла. Тот Олаф, которого я встретила много лет назад, был слишком неуверен в себе, слишком озлоблен, чтобы признать хоть малейшую слабость. Или, может, он просто не мог признать слабость перед женщиной. Так или иначе, это был прогресс.

— Спрошу у них, когда мы поговорим в следующий раз.

Ньюман шагнул к Олафу, так что я шагнула к ним обоим.

— Хочешь сказать, Джоселин притворялась, что страдает сильнее, чем на самом деле?

— Так и есть.

Ньюман уставился на меня.

— Думаешь, она лгала о чем-то еще, помимо собственных эмоций?

— Ты всего один вопрос ей задал, Ньюман. Всего один. Потом она забилась в истерике, и допрос был окончен. Врач нас к ней больше не пустит. — Ответила я.

— Я могу получить судебное предписание для допроса.

— Это займет время. — Возразила я.

— Нам всего восемь часов добавили. Я не хочу тратить их на препирательства с судьей. К тому же, если Джоселин опять закатит истерику, с постановлением суда или без него, мы все равно не сможем ее опросить.

— Согласна.

Из-за угла вышел доктор, и мне не нужно было быть оборотнем, чтобы понять, что он взбешен. Это было ясно по его лицу и телу.

— Как вы посмели явиться в мою больницу и угрожать моей пациентке?

— Мы ей не угрожали. — Возразил Ньюман.

Доктор вскинул руку, прерывая любые возражения.

— Сестра Браймли все слышала. Поэтому она и позвала меня.

— Сестра Браймли — высокая такая, Патриция? — Уточнила я.

— Да.

— Она правда сказала, что мы угрожали Джоселин?

— Сестра сказала, что вы запугали ее и довели до истерики. Не знаю, что за гестаповские методы вы, ребята из сверхъестественного отдела, обычно используете, но я не позволю вам запугивать пациентов этой больницы. Нам опять пришлось дать ей успокоительное.